Ольга Качулкова - Робинзон в русском лесу

— Так ступайте домой, Сергей Александрович, — сказал Вася, — а я побуду пока здесь. Только скажите моему отцу и матери, что я жив и здоров и прошу у них прощения.

— Хорошо, Вася, только одному вам остаться здесь нельзя, — сказал Федор Федорович. — Ребята, — обратился он к рабочим, — не побудет ли кто из вас здесь с ним? Через неделю я приду сюда опять и хорошо заплачу сторожу.

— Я останусь, — сказал здоровый молодой парень.

— Ну вот и прекрасно. Мы оставим вам соли, пороху, чаю, сахару. Ложитесь спать, а я поищу самую ближнюю дорогу до какого-нибудь селения.

Он разложил на столе карту и стал заниматься, отмеряя что-то циркулем и ведя подсчеты на бумаге. Перед ним лежал компас. Наконец он с довольным лицом встал из-за стола.

— Вы еще не спите? — спросил он меня. — Напрасно. Можете спать спокойно и видеть прекрасные сны. Завтра до сумерек мы будем в ближайшей деревне, а утром после завтрака вы увидите вашу семью.

Но вместо того, чтобы выполнить его благоразумный совет, я до рассвета пролежал с открытыми глазами. Мне не спалось. В голове у меня так и роились самые разнообразные мысли. То думалось, что скажет отец, как примет меня мать, как удивятся сестры. То приходили на память слова Васи… «Правда, правда, — думал я, — здесь мы были ничем не лучше волков. Нужно много работать, много учиться, чтобы наверстать задаром прожитые три года. Надо выучиться, трудиться и для других — надо стать человеком».

Очень рано, еще до рассвета все встали, напились чаю, поели, разделили провизию, взяв с собой пищи только на один день, а остальное оставили Васе и его товарищу.

Когда все было готово, я подошел к своему другу проститься и не мог удержаться от слез. Я обнял его и заплакал. У Васи у самого были слезы на глазах и сильно дрожал голос, но он старался успокоить меня и далее подсмеивался над моей чувствительностью.

— Полноте, Сергей Александрович, — говорил он сквозь слезы, — ведь не на век мы прощаемся. Через неделю свидимся, а там что Бог даст.

Я взял с него слово быть очень осторожным, и мы отправились.

Федор Федорович шел впереди, часто поглядывая то на карту, то на компас. До начала сумерек мы действительно добрались до какой-то деревни.

Встретивших нас крестьян очень удивлял мой волчий наряд, а рассказ о моей жизни в лесу, видимо, внушал им участие и, право, не знаю, это ли чувство, или громкое покрикивание лесничего заставило их очень быстро снарядить для нас крытые сани, тройку бодрых лошадей и лихого кучера. Мы тотчас же отправились в путь, три раза ночью меняли лошадей и на рассвете въехали в наше село.

Оно во многом переменилось, но я тотчас узнал его, отчасти по сильному биению моего сердца.

Федор Федорович сказал, что мое внезапное появление, да еще в волчьем костюме, может слишком сильно взволновать моих родителей, а в особенности мать. Поэтому мы не подъехали к дому, а остановились у конторы и вошли туда.

Федор Федорович послал сказать отцу, что приехал инженер и желает видеть его по очень важному делу. Меня спрятали в большой шкаф с бумагами.

Вскоре вошел отец. Я смотрел на него сквозь замочную скважину. Он очень постарел, в черных волосах его блестело много седых волос.

— Что это вам вздумалось не ко мне в дом, а забраться сюда? — приветливо спросил он Федора Федоровича, пожимая ему руку.

— Александр Васильевич, — просто сказал он, — что сказали бы вы, если бы кто-нибудь нашел вашего Сережу?

— Я этому не поверил бы, — спокойно ответил отец. — Он пропал очень давно, я употребил все средства разыскать его — и все напрасно.

— А если он здесь? — настойчиво и радостно допрашивал Федор Федорович.

— Это быть не может! Где он? — дрогнувшим голосом сказал отец.

Я не выдержал, забыв все, выскочил из шкафа, бросился к нему на шею. Он обхватил меня руками, поднял как ребенка, несмотря на мои семнадцать лет, только один раз глянул мне в лицо и, не говоря ни слова, понес в другую комнату, которая называлась «хозяйским кабинетом».

Там он посадил меня на диван, обнял, целовал и плакал.

— Ну, слава Богу, — прошептал он наконец. — Надо сказать матери. А чуть было ты не убил ее, бедную. Сергей, грех тебе. Ну, да Бог простит! Спасибо, что воротился. А вырос-то как! Да и каким медведем нарядился.

Теперь только я понял, как глубоко и нежно любил меня мой всегда суровый и занятой отец.

Несколько успокоившись, мы вышли в контору, Федор Федорович коротко рассказал отцу все, что узнал обо мне.

— Ну, а где же тот чудак, твой Вася? — спросил отец.

— Остался пока в лесу, — ответил я. — Он просил передать его отцу поклон и выпросить за него прощение.

— Нужно будет его оттуда достать поскорее. Иван без памяти обрадуется. Ну, да об этом после; теперь пойду к матери, а тебе пришлю сюда сестер, чаю и завтрак. Извините, господа, — раскланялся он с инженером и лесничим.

Прибежали сестры. Они действительно были теперь почти взрослые девушки. Старшую я даже не узнал. Несколько минут мы дичились друг друга, но вот принесли чай и завтрак, и при умном содействии Федора Федоровича завязался общий разговор. Они то угощали, то расспрашивали меня. Я, разумеется, отвечал очень охотно. Через полчаса добрые сестренки целовали и обнимали меня, слушая рассказ о моих трудах и лишениях, а младшая расходилась до того, что надела на голову мою грубую тапку, схватила линейку и стала представлять, как убила бы любого волка и медведя.

Наконец вошел отец. Глаза его покраснели от слез, но лицо было счастливое, светлое.

— Ну, Сергей, я предупредил мать, пойдем к ней. А вы, молодые хозяйки, останьтесь здесь, займите пока гостей.

Я не стану описывать своей встречи с матерью, потому что разве можно рассказать словами то, что чувствует человек, снова найдя лучшее украшение лучшей поры своей жизни? Я думал, что уже никогда не увижу ее, а вот она была возле меня, живая и здоровая, по-прежнему ласковая и нежная. Она плакала вместе со мной, она обнимала и целовала меня!

Мой волчий костюм очень поражал мать, и добрая няня разыскала платье брата Анатолия, который из него вырос. Меня подстригли, вымыли, переодели, и я опять принял вид цивилизованного человека. Впрочем, руки мои долго не могли освободиться от загрубевшей кожи и глубоких шрамов.

Переодеваясь, я признался няне, что захватил с собой ее рабочий ящик.

— Я так и подумала, — ответила она, — и хоть журила тебя за то, что ты сбежал, а сама подчас до слез жалела, что там не было чего-нибудь получше! Ну, да слава Богу, что он тебе пригодился. А Васька-то, Васька каков, а еще мой племянничек. Помогать ребенку такие дела делать!

Я рассказал ей, что причиной побега был я сам, что Вася умный, честный и добрый юноша, что он несколько раз спасал мне жизнь, не жался своей собственной. Она слушала меня со слезами и заранее примирилась с Васей. В этот же самый день я сказал отцу, что намерен много заниматься, чтобы наверстать упущенное время, и прошу его помочь мне.

— Это ты хорошо задумал, Сережа, ответил он ласково. Но самому мне учить тебя не приходится. И отстал я от науки, и некогда мне. Я напишу Анатолию, чтобы он тебе приискал в Петербурге учителя из студентов, и пошлю денег на книги. Ты ведь еще гимназический курс должен проходить.

На другой день отец вместе с Федором Федоровичем и лесничим уехал посмотреть на мою крепость и привезти оттуда Васю. Мать решительно объявила, что ни с кем и ни за что не отпустит меня в лес, и я остался с нею.

Отец возвратился через четыре дня и привез Васю. Я обрадовался ему, словно не видел несколько лет. Старый Иван простил его и радовался его возвращению так же сильно, как мои родители.

Недели через три приехал учитель, молодой студент Технологического Института. Он начал занятия со мной очень усердно, а мне так хотелось вознаградить задаром прожитое время, что я нанимался целыми днями. Осенью родители решили отправить меня в Петербург, где бы я мог частным образом продолжать свои занятия. Отец сам отвез меня туда и поместил на житье в одном семействе. Окончив гимназический куре, я поступил в Технологический Институт. Родители давали мне средства посещать всевозможные заводы, фабрики и производства, так что, изучая дело по учебникам, я мог изучать его и на деле. Поэтому учение мое шло очень успешно.

Я проводил каждое лето дома, там виделся с сестрами, матерью, отцом и Васей, который попросил отца моего принять его на завод сначала простым рабочим, а потом повышать, смотря по тому, насколько он узнает кожевенное дело. При его природном уме, наблюдательности и любви к работе повышение его шло очень быстро.

В первые же каникулы я с радостью узнал, что отец, после нашего возвращения из лесу, поселил в нашей крепости сторожа, который стерег ее и кормил Машку, а потом обратился к казне с просьбой продать ему возле озера участок леса, на котором стояло наше жилище. На другой год я узнал, что лес остался за отцом, и что рядом с нашим жильем он начал уже строить большой кожевенный завод, потому что здесь была близко вода и все нужные условия, а главное, за озером проходила железная дорога.