Виталий Коржиков - Солнышкин плывёт в Антарктиду

— Включай наждак, — сказал Мишкин и передал Солнышкину два горячих лёгких бруска. — Затачивай.

Круги завертелись. Солнышкин приложил к ним полозья, и среди искр, как ракеты среди метеоритов, заблестели маленькие коньки необычной формы.

Скоро ликующий Солнышкин вышел из мастерской со свёртком под мышкой. Он оглянулся, открыл дверь в каюту Пионерчикова и положил свёрток прямо на кровать. Потом подумал и написал на бумаге: «Тысяча рекордов!»

Солнышкин представил шумные трибуны стадиона, мерцающий лёд, на котором Пионерчиков выписывает самые фантастические фигуры, и внезапно сник. На одной из трибун он увидел Марину, улыбающуюся Пионерчикову…

«Иу что ж… Пусть улыбаются, — вздохнул он. — Людям нужно делать добро. Пусть себе улыбаются. А у меня найдутся дела поважней». И он посмотрел в иллюминатор, туда, где скоро должна была показаться Антарктида.

Обида, нанесённая Солнышкиным, не погасила энергии Пионерчикова. Наоборот, ему ещё больше захотелось сделать что-нибудь хорошее, ну хотя бы организовать весёлый концерт самодеятельности, который немного развлёк бы загрустивший экипаж! На другом судне для этого потребовался бы целый год. Но юный штурман плавал на знаменитом пароходе «Даёшь!».

Через полчаса красный уголок был набит зрителями и артистами, как троянский конь греками, и каждому не терпелось броситься на сцену. Только Бурун и Робинзон оставались вдвоём возле подшкиперской: Робинзон вязал морские узлы и порой поглядывал в трубу на проплывающие вдали льдины, а Бурун готовился к серьёзным цирковым выступлениям.

Первым на сцену вышел Федькин. Он поправил усики, достал из кармана крохотную губную гармошку и объявил «Антарктический вальс».

— Ишь ты, уже успел соорудить! — пробасил машинист Мишкин.

Команда притихла. Но, ко всеобщему недоумению, Федькин не стал играть, а направился к иллюминатору. Открыв его, он приложил гармонику к ободку, и в тот же миг в зал полилась удивительная мелодия. Зрители поднялись с мест. Солнышкин подлетел к иллюминатору. Никаких фокусов! За бортом вальсировали белые, зелёные, голубые льды, а в федькинскую гармонику весело дул свежий ветер.

Перчиков заёрзал на месте. Это стоило записать на магнитофон! Пусть бы потом весь мир отгадывал, какой гений создал эту музыку.

Но радист не мог отлучиться: следующим номером был танец туземцев острова Тариора в исполнении вождя племени.

Всё шло чудесно. Пионерчиков жалел, что сам он не может ничего показать. Вот если бы коньки, вот если бы лёд — он сейчас бы сорвал аплодисменты! И вдруг Пионерчиков вздрогнул: прямо на него из дверей смотрел доктор Челкашкин, как бы спрашивая: «А почему не пригласили меня?» Он появился в зале в тот момент, когда Перчиков вышел на сцену. И горячий танец вождя островитян напомнил ему, что не мешало бы позагорать под пальмами.

— Я надеюсь, мне тоже можно выступить? — обратился к штурману доктор.

— Как решит публика, — растерянно произнёс Пионерчиков. Лично он уже насмотрелся докторских выступлений.

— Так разрешите? — спросил Челкашкин, закатывая рукава.

— А чем же вы нас порадуете? — спросил Моряков, сидевший в углу у окна.

— Сеансом массового гипноза!— ответил доктор.

— Пускай! — закричали в зале. — Пускай!

— Неужели получится? — полюбопытствовал капитан.

— Увидите! — ответил доктор. — Только кто же пойдёт ко мне в ассистенты? Может быть, вы? — спросил он у Пионерчикова.

«Ну уж нет! Хватит!» Пионерчиков почувствовал, как в горле у него клокочет негодование, и бросился к выходу под добрую усмешку доктора. На это никто не обратил внимания. Тем более, что ассистент тут же нашёлся.

— Я! — крикнул Солнышкин и выбежал на сцену.

— Только откройте, пожалуйста, все иллюминаторы, — обратился к зрителям Челкашкин и снял пиджак. — Жара невыносимая!

Солнышкин открыл иллюминаторы.

— Ну и зной! — снова сказал Челкашкин и вытер платком лысинку. — Мы что же, капитан, повернули снова к тропикам?

В зале кое-кто тоже почувствовал жару.

Моряков смущённо выглянул за борт и, расстёгивая громадный китель, пожал плечами:

— Действительно, тепло. Курс тот же, но какие изменения в климате! Песок, пляж! Не может быть!

— Может! — сказал Челкашкин. — В наше время всё может. Тут не гипнотизировать, а загорать надо.

Сняв брюки, он подложил их под голову и растянулся на сцене.

Стоявший рядом с ним Перчиков, повертев головой, сказал:

— Кажется, я прибыл на свой остров. Пора приступать к правлению! — И, воткнув в палубу копьё, он улёгся рядом с доктором.

В зале, вытирая платками щёки и лбы, зрители развешивали на спинках стульев брюки и пиджаки.

Федькин сорвал с себя сингапурскую куртку. Антарктический ветер насвистывал ему знойную мексиканскую мелодию.

А Солнышкину показалось, что вокруг него плещет вода лагуны и среди раковин что-то начинает заманчиво мерцать…

— Жемчужина! — крикнул он и нырнул со сцены.

Но жарче всех стало Челкашкину. Гипноз подействовал на него самого так сильно, что у доктора от зноя с лопаток полезла кожица.

— Здорово печёт! — сказал он и перевернулся на спину.

В это же самое время в рулевой у штурвала Петькин сбросил штаны и рубашку, а два юных штурмана, потирая глаза, сказали в один голос:

— Да ведь это же Гибралтар!

Перед ними высилась громадная знойная скала.

— Швартуемся? — спросил Петькин, которому страшно хотелось выкупаться. — Сколько до берега?

— Милей больше, милей меньше, — перепутав всё на свете, сказал «Тютелька в тютельку».

— Да вот он! Тютелька в тютельку! — крикнул «Милей больше, милей меньше».

И «Даёшь!» сонно ткнулся носом в громадный белый айсберг. Петькин от толчка вылетел из рубки в воду.

— Ну и жара! — крикнул он.

А на баке, под айсбергом, расположились два старика. Бурун разлёгся в одних трусиках, чтобы подлечить старый радикулит. А Робинзон прохаживался в брюках и тельняшке и удивлялся обилию первоклассных пляжей посреди Антарктиды.

— Хорошо припекает, — потягиваясь, сопел Бурун и потирал поясницу.

— Можно бы даже чуточку попрохладней, — говорил Робинзон и прикрывал лоб своей знаменитой мичманкой.

Теперь только не поддавшийся гипнозу Пионерчиков бегал в отчаянии по палубе. На беспечный пароходик со всех сторон надвигались холодные, грозные глыбы льда. Два айсберга, как небоскрёбы, сходились уже над ним, готовые раздавить его, а впереди лежало большое, сверкающее от солнца ледяное поле. Пока команда посапывала под горячим солнцем доктора Челкашкина, «Даёшь!» забирался в ловушку.

Но вот, разомлев от тропических лучей, Челкашкин повернулся на бок, поправил брюки под головой и заснул. И в тот же миг все знойные видения разлетелись. Действие гипноза кончилось.

Моряков в одних трусах выскочил на палубу, за ним бежал почти голый Солнышкин, и, потрясая копьём, подпрыгивал Перчиков. Кажется, наступало время подавать сигнал SOS.

И трудно сказать, чем кончилась бы эта книга, если бы Пионерчиков не показал лучший номер сегодняшнего концерта. Раскрасневшийся штурман бросился в рубку. Щёки его пылали, как два артековских костра, он крикнул в машину: «Полный назад!» — и судно отпрянуло, набирая расстояние для разбега. Впереди сверкал самый большой каток в мире, будто ждал самого большого рекорда. Пионерчиков задрал фуражку, стал к штурвалу и скомандовал:

— Полный вперёд!

«Даёшь!» разогнался и со свистом влетел на ледяное поле. Он сделал рывок, описал, как фигурист, гигантскую восьмёрку и, словно со стапелей, скатился в голубоватую воду. Айсберги качнулись, стукнулись лбами и, как от взрыва, разлетелись в разные стороны. Вокруг гремело и свистело, на лёд сыпались сверкающие осколки, и среди этого шума раздавался писк: это догонял свой пароход слетевший с палубы Петькин.

Впереди, насколько хватало глаз, лежал, сверкая солнечными огнями, бесконечный белый материк. В глубь его далеко-далеко тянулись чёрные ручейки. Это шли на гнездовье большие королевские пингвины. Справа виднелись бульдозеры, тракторы, домишки, и навстречу пароходу бежали люди. А посредине высоко в небо поднимался могучий снежный хребет.

— Антарктида! — закричал Солнышкин.

— Брюки, брюки! — спохватился Моряков.

А Пионерчиков всё стоял у штурвала и молча смотрел в иллюминатор. Так вот часто и остаются незамеченными мировые рекорды! Ну пусть бы видели даже не все, пусть бы его увидела хоть одна Марина!..

И только Челкашкин всё ещё продолжал посапывать под горячими лучами тропиков.

В другое время такой номер не прошёл бы даром даже Челкашкину, но сейчас со всех сторон к борту «Даёшь!» мчались наперегонки полярники. Куртки их сверкали от инея, ушанки блестели. Впереди всех бежал начальник станции Полярников и кричал «ура!». Снег рассыпался и хрустел под его ногами. Полярников быстро, по-медвежьи, вскарабкался по трапу и бросился к Морякову, протягивая крепкие руки. Но на полпути он остановился, охнул и замигал заиндевелыми ресницами.