Эрих Распе - Путешествия барона Мюнхгаузена

Недавно вы спрашивали, кого я ценил больше — Финесса или Пикаса.

И та, и другая собака были великолепны, каждая в своем роде, — у Финесса, быть может, было лучше чутье, зато Пикас был выносливее. Вот послушайте!

Вскоре после моей женитьбы, жена моя однажды утром пожелала поехать на охоту вместе со мной. Поэтому я поскакал вперед, чтобы разыскать какую-нибудь дичь, и вскоре Пикас уже делал стойку перед стаей в несколько сот куропаток. Я долго поджидал жену, которая должна была уже догнать меня вместе с моим управляющим и стремянным. Наконец я начал беспокоиться и повернул назад, но приблизительно на полдороге услыхал жалобный плач и стоны, которые, как мне казалось, раздавались совсем близко, хотя вокруг никого не было видно. Я, разумеется, слез с коня, приложил ухо к земле и тут услышал, что стоны доносятся из-под земли, и мог даже ясно различить голоса моей жены, управляющего и стремянного. Но как они могли попасть туда? Очевидно, они провалились в отверстие заброшенной каменноугольной шахты, а эта последняя, как мне было известно, имела в глубину около девяноста саженей.

Я во весь опор поскакал в соседнюю деревню, чтобы привести рудокопов, и после тяжелой работы мы вытащили несчастных на свет Божий. Сперва мы извлекли стремянного, затем — его лошадь, потом — управляющего и его кобылу и, наконец, мою жену и ее турецкого иноходца. Самым удивительным во всей этой истории оказалось то, что все шестеро остались совершенно невредимыми после падения с высоты пятьсот-шестьсот футов, не считая нескольких легких ушибов. Да, друзья мои, прекрасно, когда ваш ангел-хранитель всегда рядом!

Само собой разумеется, ни о какой охоте в тот день нечего было думать, и хорошо, что мы тотчас же вернулись домой, так как меня уже ждал курьер с приказом немедленно выехать в служебную поездку.

Об этом в высшей степени интересном поручении, которое привело меня в крепость Везель, я расскажу вам в другой раз. Упомяну только, что по пути мне пришло в голову: где же Пикас, мой легавый пес?.. На четырнадцатый день я вернулся домой, и первый мой вопрос был о собаке… Но ее никто не видел, и все думали, что Пикас сопровождал меня в поездке…

У меня тотчас же мелькнула мысль: «Неужели бедняга все еще держит стойку над куропатками?!»

Надежда и тревога тотчас же потянули меня туда прямо в дорожном костюме, — и представьте себе! — к моей несказанной радости, верный Пикас стоял на том же месте, где я оставил его четырнадцать дней назад.

— Вперед, мой песик! — воскликнул я; он тотчас бросился вперед, куропатки взвились в воздух, и я одним выстрелом положил двадцать пять штук!.. Я не думаю, чтобы кому-нибудь из вас привелось пережить нечто подобное этому!..

Добросовестный Пикас до того изголодался и отощал, что едва смог подползти ко мне и лизнуть мою руку. Я взял его к себе в седло и таким образом привез домой, где он скоро оправился благодаря хорошему уходу, а несколько недель спустя помог мне разрешить загадку, которая иначе навеки осталась бы неразрешимой…

Я, видите ли, целых два дня гнался за одним зайцем. Пикас много раз настигал его, но я никак не мог приблизиться к нему на расстояние выстрела.

Я никогда не верил в колдовство — мне доводилось видеть слишком необыкновенные вещи, однако в данном случае моя рассудительность заводила меня в тупик.

Наконец заяц очутился настолько близко от меня, что я смог достать его пулей. Разумеется, я едва нашел время снова зарядить ружье и тут же соскочил с коня. И что же, вы думаете, я увидел?!

У этого зайца было, как у всех других, четыре лапы под туловищем и, кроме того, еще четыре — на спине!

Тут раскрылась загадка его необычайно быстрого бега: когда заяц отбивал себе обе нижние пары лап, он переворачивался, как хороший пловец, умеющий плавать на груди и на спине, и с новой силой мчался дальше на других запасных четырех лапах. Признаюсь по чести: я сомневаюсь, чтобы вы когда-нибудь видели такого феноменального зайца. Мне и самому больше не попадался ни один экземпляр такого рода…

Борзая Зефиретта и зайчиха. Превращение Зефиретты в таксу. Мюнхгаузен привязывает свою лошадь к шпилю колокольни, совершенно занесенной снегом. Дрессировка лошади на чайном столе у графа Пшобовского в Литве.

— Так как при нашем последнем свидании я упомянул уже о двух на редкость превосходных собаках, то я хотел бы рассказать и еще об одном не менее достойном экземпляре. Почти так же замечательна, как легавая Пикас, о котором я недавно говорил вам, была борзая Зефиретта, в течение многих лет служившая мне на охоте. Однажды я выехал из дому и, правду сказать, не хотел брать ее с собой, потому что она должна была вот-вот ощениться и уже не могла бежать так быстро, как обычно… В скором времени перед нами выскочил толстый, как бочонок, заяц. Зефиретта бросилась за ним, а я подумал про себя; «Ладно, беги, беги! Скоро вы оба выбьетесь из сил!» — и не спеша поехал по их следу, но затем потерял из виду обоих животных. Вдруг я услышал тявканье как будто целой своры собак, но такое слабое и нежное, что пришел в недоумение. Я поскакал быстрее и, подъехав ближе, увидел совершенно невероятное чудо. Представьте себе, заячий аист принес зайчихе пятерых зайчат, и в то же время Зефиретта получила в подарок от собачьего аиста столько же щенков — их-то тявканье я и услышал. Охота началась с одной собакой на одного зайца, а вернулся я домой с шестью собаками и шестью затравленными зайцами… Моя жена и все домашние со смеху надорвали себе животики…

Проворная Зефиретта так неутомимо бегала у меня на службе, что в конце концов стерла себе лапы, и они стали у нее такие короткие, что в последние годы ее жизни она более походила на таксу, чем на борзую. Ходили слухи, будто Зефиретта под старость ослепла, и потому я стал привязывать к ее хвосту фонарь; но это, разумеется, не что иное, как гнусные и лживые россказни, распространявшиеся на мой счет, дабы повредить моей репутации и достоверности моих историй.

Вскоре после чудесной охоты на зайца, о которой я только что поведал, я предпринял путешествие в Россию и прожил в Варшаве так долго, что уже наступила необыкновенно снежная зима, когда я пустился в дальнейший путь через северную часть польской провинции.

Я вскоре привык к стоявшим морозам и почти не замечал их; мне показалось только странным, что я в течение целого дня не увидел ни одной деревни, ни корчмы, ни даже отдельного дома. У меня было только одно утешение: по расположению солнца, а после его заката — по звездному небу я мог убедиться, что еду все время прямехонько на север. Однако, насколько я припоминал свое прилежное ознакомление с картами этой местности, мой путь должен был бы проходить через густые леса. Вместо них меня окружала лишь пустынная снежная равнина без единого деревца и какого-либо жилья.

С наступлением ночи я, устав смертельно, слез наконец с лошади и радовался, что захватил с собой большой каравай хлеба, собственно говоря, для лошади, а теперь разделил его с ней. Поблизости нашлось и нечто похожее на заостренный древесный пень, к которому я привязал лошадь, а сам, положив под голову седло, растянулся на снегу в нескольких шагах от нее. Засыпая, я с удовольствием заметил, что ветер повернул, и вместо северного подул теплый южный. Впрочем, мысли мои вскоре спутались, и я, утомленный и совершенно измученный, заснул настоящим мертвым сном и открыл глаза, когда стоял уже яркий день.

Полагая, что мне все еще снится сон, я осмотрелся вокруг — я лежал среди могильных холмов, на деревенском кладбище… Моей лошади нигде не было видно. Тут я услыхал человеческие голоса и, обернувшись на их звук, ясно различил высоко в воздухе, прямо над головой, и ржанье лошади… Крестьяне, почтительно приветствовавшие меня, показывали вверх, и — что бы вы думали? — на шпиле колокольни висела моя лошадь. Мне все вдруг стало понятно. Вся деревня была засыпана снегом, который защитил ее жителей от страшного мороза, и то, что я в темноте ночи и при смутном мерцании звезд и блеске снега принял за древесный пень, было на самом деле шпилем колокольни, к которому я и привязал лошадь. Пока я спал, весь снег растаял, и таким образом мое тело мало-помалу опустилось на землю.

Теперь же надо было избавить лошадь от ее неудобного положения… Я взял пистолет и перебил пулей ремень недоуздка, так что мой славный спутник тут же соскользнул с колокольни и радостно приветствовал меня. Корчмарь, очень милый человек, накормил нас хорошим завтраком и, пока мой конь поедал двойную порцию овса, рассказал мне, что обильный снегопад в Польше не редкость и такое же случается по нескольку раз почти в каждую зиму. В благодарность за угощение я едва мог заставить его принять несколько золотых монет и, отдохнув и подкрепившись, выехал в дальнейший путь, теперь уже — когда стаял снег — действительно через густые леса…