Эдмунд Хилдик - Питер Брейн и его друзья

— Он думает, что мы шутим! — завопил Энди, набирая две пригоршни чёрных букв. — Какие там шутки! Ты будешь вместе с нами участвовать в этих состязаниях. Мы уже всё обдумали. И составили гениальный план.

Чёрные буквы взвились к потолку, закружились, завертелись в воздухе, слагаясь па мгновение в слова, мысли, обещания, угрозы, мечты и обманутые надежды и тут же вновь рассыпаясь.

Питер переводил взгляд с одного улыбающегося лица на другое.

— Гениальный план? Какой ещё план?

И вновь на минуту по комнате заметались слова и обрывки слов, но на этот раз они не складывались из чёрных букв. Их выкрикивали, журчали, говорили, визжали.

Питер заткнул уши. Энди свистнул в свисток. Миссис Брейн крикнула: «Что вы ещё там затеяли?», а Лимбо, пёс, где-то внизу не то завыл, не то залаял и тотчас смолк.

Затем наступила почти полная тишина.

— Объяснять буду я, — заявил Энди, выпрямляясь и скрестив руки на груди.

— Ладно. Только не так громко, — сказал Питер. — Вы же знаете маму — она вас живо выставит отсюда, если вы будете орать.

— Наш гениальный план… — начал Энди, глядя на обои над головой Питера и словно читая стихи. — Наш гениальный план позволит тебе принять участие в играх и состязаниях, которые начнутся в следующий понедельник.

— Но ведь я не могу выйти из этой комнаты! Даже с кровати встать не могу. Вы же знаете, что…

— Это, — сурово перебил его Энди, — не имеет ни малейшего значения. Ты примешь участие в состязаниях. Вместе с нами. И помолчи, пока я не кончу объяснять. — Он поднял палец, весь вымазанный пылью, и медленно загнул его. — Во-первых, ты будешь участвовать в конкурсе талантов.

— Но я же…

— Ты будешь петь, — грозно продолжал Энди, рассердившись, что его перебивают. — Ты ведь получил премию, когда в прошлом году пел на школьном вечере, перед тем как заболел?

— Да, но…

— И разве каноник Уотсон, председатель жюри, не сказал, что у тебя замечательный пискант, что он в жизни такого не слышал?

— Дискант! — вполголоса поправил Морис. — Этот голос называется дискант, а не пискант.

— Говорил это каноник Уотсон или не говорил? — вопросил Энди, не обращая ни малейшего внимания на Мориса и всё так же величественно глядя поверх головы Питера.

— Говорил, но…

— А разве каноник Уотсон не будет членом жюри и на этом конкурсе?

— Да? Я не знал, но пусть даже так… Я-то петь не смогу!

— У Мориса, — продолжал Энди, — есть магнитофон.

— Не у меня, а у папы, но он позволит нам его взять, то есть, наверное, не позволит, но зачем ему об этом говорить?

Питер перевёл взгляд на Мориса, который сидел по-турецки на большой банке из-под леденцов и хитро улыбался довольной улыбкой: ни дать ни взять, какой-нибудь восточный божок в музее — божок, который всё предусмотрел и ни в чём не сомневается.

— Но ведь магнитофонные записи на конкурсы не допускаются, — с недоумением — сказал Питер. — Их же легко подделать. Человек запишет какого-нибудь настоящего певца, а потом скажет, что у него болит горло, и выдаст запись за своё пение. Нет, жюри этого никогда не позволит.

Ну конечно, не позволит, — отозвался Энди. — Мы уже навели справки. Но дело в том, что они и знать про это не будут.

— Только всё будет честно, — поспешила добавить Ева.

— Конечно, честно, — поддержала её Руфь.

— Они ведь будут слушать твой голос, Питер, а не какого-нибудь настоящего певца, и значит, мы никого обманывать не будем. Верно? — сказал Морис. — Я ведь буду только жестикулировать, так что…

— Жестикулировать?

И Питер вдруг улыбнулся до ушей.

— Вот, значит, что… — сказал он задумчиво, но тут же покачал головой. — Только как вы это устроите? Предположим, я спою хорошо, а Морис сумеет так ловко изобразить, будто поёт он, что и жюри и все в зале этому поверят, но куда вы спрячете магнитофон? А если его увидят…

— И — эх!..

Энди Макбет лихо сплясал шотландскую джигу, раздавив в порошок три пробирки, так что от «Истории какао» остался только коротенький анекдот.

— Всё предусмотрено, старина! — воскликнул он, улыбаясь широкой белозубой улыбкой, которая не раз избавляла его от заслуженных неприятностей, и предусмотрительно задвинул ногой осколки под кровать. — Мы его спрячем под эстрадой в павильоне, где будет проходить конкурс. Вот куда. Мы уже договорились со сторожем.

— Ну, не совсем со сторожем, — поправила Ева, — а с его сыном. Ему только пятнадцать лет, — добавила она с некоторым сомнением.

— Зато он свой парень, — возразил Энди. — И вообще мы уже договорились. А тебе остаётся только выбрать песню, хорошенько её спеть и записаться. Остальное предоставь нам. Значит, в следующий вторник. И первое место у тебя в кармане, можешь не сомневаться. — Тут он снова уставился в стену, словно готовясь к новой декламации, и лицо его приняло серьёзное, почти торжественное выражение. — Далее: состязание любителей мороженого. Мы уже придумали, как ты будешь в нём участвовать.

— Что?! — ахнул Питер, приподымаясь на подушках ещё больше. — Да вы что, с ума посходили? Этого же на магнитофон не запишешь. Не говоря уж о том, что я не так-то люблю мороженое.

— Зато я люблю! — ухмыльнулся Энди, мечтательно закладывая руки за голову.

— Только одна беда, старина, — возразил Морис, — он так любит мороженое, что ест слишком быстро и нуждается в хорошем тренере, а не то объестся, как в прошлом году на молочной выставке, и выйдет из соревнования.

— И как на школьном пикнике, — добавила Ева.

— Когда он чуть не угодил в больницу! Нет, ему нужен тренер, — докончил Морис.

— Вот тут-то ты и пригодишься, — подхватил Энди, — Состязание будет проводиться на открытом воздухе возле качелей. А там рядом есть телефонная будка. Морис будет сообщать тебе ход поединка…

— Про каждый шарик, — сказал Морис, — про каждую ложечку.

— И если ты захочешь дать какое-нибудь указание, или совет, или распоряжение, — перебил Энди, заранее облизываясь, — он передаст Руфи…

— А я передам Еве. — У Руфи даже глаза заблестели от восторга.

— А я передам Энди, — договорила Ева. — Я буду его мину… минутан…

— Секундантом, — надменно поправил Энди. — Ты будешь моим секундантом, как в боксе. И учти, это большая честь — быть секундантом будущего эстонберийского чемпиона в среднем весе по поеданию мороженого. А ведь ты к тому же девчонка! Не забывай!

— А потом… — воспользовалась паузой Руфь.

— Э-эй! Кто даёт объяснения — ты или я? — набросился на неё Энди.

— А потом будет…

— Замолчи!.

— Не замолчу! Это мой дом, Энди Макбет!

— А мне всё равно чей…

— Ну, дай ей сказать, — вмешалась Ева, — а то мы до завтра не кончим!

— Ну ладно… — проворчал Энди и, опять скрестив руки на груди, оскорблённо отвернулся к окну.

— А потом будет… потом будет… — Руфь растерянно наморщила лоб. — А потом… я забыла!

— Ну, что? — торжествующе прошипел Энди, поворачиваясь и бросая на неё уничтожающий взгляд. — А теперь ни звука! Потом, — вновь продекламировал он, — будет выставка…

— Вспомнила! — взвизгнула Руфь. — Я…

— Опоздала! — отрезал Энди. — Итак, как я уже упоминал, потом будет выставка четвероногих друзей. А в ней ты можешь участвовать наравне со всеми, Питер, старина. Тут ведь в счёт идёт внешний вид и воспитание, а этим ты можешь заниматься, не вставая с кровати. Верно?

— Ты думаешь про Уильямсона? — с некоторой неуверенностью спросил Питер. Тем не менее это предложение его явно заинтересовало.

— Конечно, про Уильямсона. Хороший кот, прекрасный кот, только тебе надо им немножечко заняться, — сказал Морис. — Ну, там вычесать блох, если они у него имеются, придать ему блеска. Я притащу из дома шампуня.

— А Лимбо? — вмешалась Ева. — Ты можешь подготовить Лимбо и выставить его.

— Ну да, да! Лимбо! — закричала Руфь, хлопая в ладоши.

За дверью послышалось глухое повизгивание и странные шорохи.

— Это он! — сказал Питер. — Откройте дверь кто-нибудь.

Ева открыла дверь, и через порог, виновато потряхивая головой и закатывая глаза, переступил Лимбо — помесь дворняжки с чёрным лабрадором.

— Знает собака, чьё мясо съела! — засмеялся Питер. — Поглядите-ка! — Он свесился с кровати и сказал, указывая на коврик, угол которого кто-то недавно и весьма основательно изгрыз. — Этто что такое?! А? Что это ещё за штучки, сэр? А?

Бедный Лимбо совсем повесил голову и закатил глаза, не зная, куда смотреть от стыда. Впрочем, куда смотреть не следовало, он знал прекрасно и на испорченный коврик ни разу не поглядел.

— Скверный пёс! — сказал Питер.

— Оставь его в покое! — вступилась Руфь. — Никакой он не скверный пёс. Правда, Лимбо?