Евгений Титаренко - Четверо с базарной площади

Насчет ожирения Фат явно соврал, потому что, кроме картошки да кусочка хлеба «на зубок», ничего у них не было. Хорошо еще, тетке Розе правдами и неправдами удавалось держать козу. Но и те две кружки молока, что надаивала от нее тетка Роза, шли чаще всего на продажу, так как зарплата у тетки Розы была маленькой. Генке со Сливой жилось чуток лучше: железнодорожников обеспечивали иногда овсянкой, а время от времени — даже жирами.

На вранье Фата ни Генка, ни Слива не обратили внимания, а вот его решение вернуться в школу было неожиданным.

— Мы Кесого видели на базаре, — сообщил нарочно Генка, так как припомнил свои недавние сомнения насчет Фата и Кесого и хотел убедиться, что они напрасны.

— Да? — переспросил Фат. — Чего ему?

Если бы Фата не прозвали Фатом — его прозвали бы Чингисханом. Генка, например, мог сдвинуть свои брови только с помощью пальцев, а у Фата они: раз — и сошлись у переносицы. При этом выражение лица у него становилось злым и решительным, как у Чингисхана на картинке.

Узнав, что Кесый грозился порезать Генкину телогрейку, Фат вздохнул.

— Это еще посмотрим, кто кого… — неопределенно пробормотал он и, тут же меняя тему разговора, оживился: — Идемте к полковнику! Честно говоря… что я насчет школы передумал — это одно… А главное — к полковнику нельзя было показаться! Теперь, раз уж я решил вернуться — это все равно, что сделал. Айдате!

Они сидели на бревне за сарайками и разом оторопели — Генка и Фат остались с открытыми ртами, Слива с закрытым, — когда послышался тоненький голос:

— Зачем вы кошку бросили?

Закутанная в шаль так, что торчали одни глаза, рядом стояла Генкина сестра Катя.

Слива приподнял голову, чтобы лучше разглядеть ее из-под челки.

— Какую кошку? — спохватился Генка.

— А какую в сад бросили. Я видела в окно.

Вот ведь глазастая девчонка! Друзья повскакивали с бревен и наперебой принялись увещевать ее.

Один Фат с презрением обреченного стал глядеть в сторону: если уж вмешалась женщина — дело наверняка пропало.

— Послушай, Катя, — убеждал Генка, — ведь этот фашист-хозяин, он, если ему надо, живьем человека съест, не то что животное, или палкой так отходит, что потом месяц вспоминаешь!.. Мы же назло ему! Понятно?

— Понятно, — ответила Катя. — Он и меня всегда прогоняет, если я около его дома играю. А зачем вы кошку бросили?

— Да ведь она дохлая! — изумился Генка.

— Ну и что? Зачем вы ее бросили? Дохлых кошек тоже надо любить.

— Да мы любим! Мы знаешь как любим! — обрадовался Генка. — Но тут дело такое, что… Ну, надо спешить. А вообще мы любим!

— Зачем же вы ее бросили? — повторила настырная девчонка.

Генка с тоской поглядел на Сливу.

Слива достал свой платок и тщательно подул в него носом, потом спрятал платок и пошарил в другом кармане. На ладони у него заблестели две бронзовые прокладки, честно добытые им в металлоломе на мехзаводе. Одну Слива хотел спрятать, но передумал.

— Вот тебе два колесика, — сказал Слива. И уточнил: — Насовсем. Ты играй. А про то, что мы… Одним словом, никому. Поняла?

Катя взяла колесики, оценивающе повертела их перед глазами.

— Но чтобы кошек вы больше не бросали, — потребовала она, удовлетворенная беглым осмотром Сливиного сокровища.

— Не! — заверил Генка. — Это мы просто перепутали. Понимаешь? Не разглядели.

— А мама ищет тебя, — сказала Катя.

— Я, Кать, скоро приду! Вот только еще одно дело сделаю. Понимаешь? Вот так… — Генка чиркнул себя рукой по горлу. — Аж дыхнуть некогда.

— Знаю я твои дела… — тоном матери отозвалась Катя, но все же повернулась и ушла.

Сестра у Генки, в общем-то, золотая. Хоть и настырная, хоть и любит подшпионить, но чтобы выдать Генку — этого еще не случалось.

Сам Генка старался держаться от нее подальше, ведь парень. Но, честно говоря, чего-то мужского ему, видно, недоставало: чтобы вот, как Фат, презирать — и все.

А обнаружил Генка этот свой недостаток случайно.

Дело было прошлой весной. Генка рыбачил в кустах. И кто рыбачил когда-нибудь — знает, что это такое, когда запутывается леска. Тем более что она запутывается обязательно в тот момент, когда впервые за весь день твой поплавок вдруг рванет на метровую глубину… И можно не сомневаться, что именно теперь-то начинается клев.

Поплавок рвануло вниз, а Генка рванул удочку вверх, и леска, просвистев в воздухе, запуталась на кустах. Генка обломал несколько веток и, горя желанием не упустить здоровущую рыбину, в спешке так перепутал всю леску, что где начало, где конец — разобрать уже нельзя было.

Генка дергал за одну петлю, за другую и насадил на крючок собственную ягодицу.

В этот знакомый каждому истинному рыбаку момент, когда охватывает бешенство, возьми и появись Катя.

— Вот ты где! — обрадовалась она. — Думаешь, спрятался?

— Уйди! — крикнул ей Генка.

— А я хочу посмотреть, как ты рыбачишь.

Генка в ярости оттолкнул ее концом удилища.

Больно оттолкнул…

Она согнулась, обхватив руками живот, и сначала захлопала глазами, потом заплакала. Заплакала тихо, как плачут несчастные.

Генка бросил удочку и подбежал к ней. Генка сел рядом с ней на землю и стал, как помешанный, гладить ее по волосам.

— Катя! Катя! — говорил Генка. — Катя, я нечаянно! Катя, я больше не буду… Катя!

Вот как говорил Генка, потому что оказался слабым.

И даже об этом случае сестра не сказала дома.

А удочка Генкина уплыла. Но ему почему-то не жалко ее было ничуть.

Вся квартира однорукого полковника была заполнена книгами. Книги глядели сквозь стеклянные дверцы шкафов, с полок вдоль стен, со стола. Благодаря этим книгам друзья и познакомились с полковником. Они даже в городскую библиотеку перестали ходить. Зачем? Когда рядом есть почти собственная и ройся на полках сколько твоей душе угодно. Правда, рылись только Фат и Генка. Слива, давно решивший стать самым образованным человеком в мире, считал необходимым для себя одолеть всю литературу, что была издана за последние пятнадцать — двадцать веков. Поэтому он изобрел свою систему выбора книг. Он начал с верхней полки, что была первой налево от входной двери, и решил двигаться вокруг комнаты по часовой стрелке, не пропуская ни одного томика. Другими словами, он лишил себя какого-нибудь выбора. И осилил таким образом даже «Войну и мир» Толстого. Потом Слива сознался, что ничего хорошего в этой книге не нашел: про войну написано здорово, а вот мир получился нудным.

Кстати, последний томик романа учительница Эмма Викторовна отняла у Сливы на уроке математики, велела прийти в школу с матерью. А это для Сливы что нож острый. Слива побежал каяться к полковнику. Полковник ничего ему не сказал, но приколол на грудь свои боевые ордена, которые всегда прикалывал, изредка выходя на улицу, и пошел в школу. Что он говорил Эмме Викторовне — осталось тайной, но дело о чтении на уроках тем и закончилось для Сливы.

Еще у полковника был патефон, а это просто великое изобретение, особенно если ставить пластинки с частушками или стихами.

Так и кажется, что сам Пушкин рассказывает для тебя.

Наконец, последним и едва ли не самым драгоценным богатством полковника была шашка в отделанных серебром ножнах «от командира Первой конной Буденного».

Семья полковника погибла во время войны, и жил он один на один со своими сокровищами.

Друзья, чтобы не надоедать ему, старались наведываться не очень часто, ну — раз в два дня примерно, а если каждый день, то ненадолго…

Генка постучал: сначала тихонько, потом громче, потом еще громче и совсем громко.

— Кто? — спросил полковник.

После ранения слышал он плохо, и стучать к нему надо было очень громко, но Генка, Фат и Слива из вежливости всегда стучали в три-четыре этапа: от самого тихого до самого громкого.

— Это я, Генка! — крикнул Генка.

Щелкнул замок.

— А, — сказал полковник, — соседи. Что-то вы забываете обо мне. Ну, рассаживайтесь или расстанавливайтесь. Словом, делайте что хотите. Есть какие-нибудь новости?

Правый глаз полковника наискосок перетягивала черная лента.

Фат, как бы невзначай, тут же оказался рядом с кроватью, над которой висела шашка, и незаметно потрогал пальцем серебряную чеканку. Генка и Слива пристроились на стульях возле книг.

— Это мы так… — сказал Генка. — Проведать. — Потом спохватился: — У меня к вам вопрос!

Фат и Слива разом вытаращились на Генку: подумать только — у человека имеется вопрос, а они даже не знали.

Генка поерзал на стуле, кашлянул, чтобы говорить громче.

— Понимаете, какое дело?..

— Нет, пока не понимаю, — ответил полковник.