Джеймс Гринвуд - Маленький оборвыш

Не знаю, что она подумала обо мне, но пока она пристально и серьезно разглядывала меня своими красными, заплаканными глазами, мне представилось, что она, должно быть, просто пьяна.

— Сядь, — сказала она, видимо удовлетворившись своим осмотром, — и скажи мне, что ты за мальчик?

— То есть, как что за мальчик? — с удивлением спросил я.

— Что ты, совсем испорченный ребенок, испорченный до мозга костей, как все те маленькие негодяи, которые жили у нас?

Делая этот вопрос, она пристально глядела на меня, и я чувствовал, что краснею. Что мог я ей отвечать? Конечно, если бы я был хорошим мальчиком, мистер Гапкинс не взял бы меня к себе.

— Я не знаю, что значит совсем испорченный мальчик, — сказал я — я думал, что я не совсем испорчен. Я для одного хорош, а для другого дурен. Вы спросите лучше у мистера Гапкинса, каков я.

— Долго ты был вором?

— Несколько недель.

— Только недель! А часто сидел в тюрьме?

— Ни разу.

— Ни разу! Есть у тебя мать?

— Была, да умерла, когда я был еще маленьким.

— А отец?

— Не знаю, может быть, и он умер; мне это все равно.

— Он верно вор? Почти всегда сидит в тюрьме, а?

— Отец в тюрьме? Кто это выдумал? Он славно задал бы тому, от кого услышал бы такие слова! Мой отец честный человек!

Негодование придало мне смелость взглянуть ей прямо в глаза. Она улыбнулась.

— Так отчего же ты сделался вором? — спросила она. — Как ты познакомился с Джорджем? Он тебе нравится?

— Да, очень, — поспешил я ответить — он очень хороший человек.

— Он хороший человек! — вскричала она со злобным смехом. — Сказать тебе, кто он? Он паук, который незаметно затянет тебя в свою паутину и высосет всю твою кровь!

— Высосет мою кровь?

Горячность, с какой говорила миссис Гапкинс, пугала меня.

— Кровь всякого, кто попадется ему! Он настоящий вампир! Как ты думаешь, зачем он взял тебя ж себе?

Если она не знала зачем, то, пожалуй, Джордж Гапкинс рассердится на меня за то, что я ей скажу; если же она знала, то не стоило отвечать ей. Я понимал, что она, поссорившись со своим мужем, хочет восстановить меня против него; но, вспомнив как обыкновенно вела себя миссис Бёрк, я сделался очень осторожен: если я скажу что-нибудь дурное против хозяина, она завтра же, помирившись с ним, все перескажет ему. Кроме того, убедившись, что она не пьяна, я стал еще больше бояться её. Все это заставило меня отойти к дверям, с намерением при первом удобном случае убежать наверх и запереться в своей спальне.

— Мы с ним поладили, — проговорил я по возможности примирительным тоном — я всем доволен, коли что не так, так об этом можно поговорить завтра утром.

Она несколько секунд глядела на меня с выражением сострадания, смущавшего меня еще больше, чем её гнев.

— Хорошо, если ты это говоришь только по незнанию, — проговорила она. — Ты доволен! Доволен тем, что тебе придется просидеть в тюрьме несколько месяцев, может быть, несколько лет! Доволен тем, что всю жизнь будешь носить имя, которое сделается позором и для тебя, и для всех твоих знакомых. Положим, у тебя нет ни отца, ни матери, но неужели нет никого, кто был когда-нибудь добр к тебе и о ком ты будешь думать, когда тебя посадят в тюрьму за воровство?

Да, конечно, у меня был такой человек. Я вспомнил миссис Уинкшип, я вспомнил ту ночь, когда она и Марта призрели, накормили, одели и приласкали меня, я вспомнил, как она хотела сделать из меня честного мальчика, и почувствовал, что мне будет очень и очень тяжело, если она узнает, что я сижу в тюрьме. Но с какой же стати мне этого бояться? Ведь Джордж Гапкинс обещал выручить меня из всякой беды.

— Я не попаду в тюрьму, — сказал я — я уж больше двух месяцев занимаюсь этим делом и ни разу не попадался, а тогда мне еще никто не помогал.

— А теперь ты нашел помощника! — вскричала она. — Он поможет тебе на долгое время засесть в тюрьму! Это его всегдашняя манера; он тысячу раз говорил мне: «Я никогда не начинаю работать свежими руками, пока не отделаюсь от старых». Каждый мальчик служит у него, пока не станет известен полиции, пока за ним не начнут следить. Понимаешь ты меня теперь?

Трудно было не понять.

— А мистер Гапкинс не то говорил мне, — заметил я — он обещал, что не пожалеет никаких денег, чтобы выручить меня из беды.

— Он обещал! Да разве можно верить обещаниям этого обманщика, этого злодея! Слушай, мальчик. Я тебе много рассказала, ты можешь завтра же выдать меня мужу, и он изобьет меня до полусмерти, как делал уже не раз, но мне все равно, мне надоела эта жизнь!

Она опустилась на стул, положила голову на стол и заплакала так горько, что у меня выступили слезы на глазах.

— Пожалуйста, не бойтесь, — сказал я, подходя к ней — я ничего ему не скажу, я не таковский мальчик, чтобы сделать неприятность человеку, который желает мне добра.

— Я желаю тебе добра, — сказала она, поднимая со стола свое заплаканное лицо, — все, что я тебе говорила, правда, истинная правда.

— Я вам верю, только посоветуйте мне, что же мне делать?

— Поди, ляг в постель и сам подумай. Ты слишком молод, чтобы быть вором. Поди и подумай, куда тебе деться, когда ты убежишь отсюда.

— А если я убегу, он не погонится за мной, как вы думаете?

— Придумай такое место, куда бы он не смел гнаться за тобой. Иди, ложись и думай об этом. Прощай.

Я вернулся в свою комнату в сильном раздумье. Хорошо ей было говорить: «ляг в постель и подумай».

Как я мог думать, когда после всех необыкновенных событий сегодняшнего дня в голове моей остался какой-то смутный хаос. Одно только было мне ясно. Миссис Гапкинс сказала мне правду: её муж негодяй и, если я останусь у него, меня ожидает самая несчастная судьба. Я должен бежать, но куда? Куда он не посмеет гнаться. Куда жё это? Этого вопроса я не мог решить. «Засну-ка я лучше теперь, сказал я сам себе: — а завтра поговорю с ней об этом. Она наверно присоветует мне что-нибудь».

На великолепных часах, подаренных мне накануне мистером Гапкинсом, было восемь часов, когда я проснулся на следующее утро. Я не слыхал, как мистер Гапкинс возвратился домой, но теперь я услышал скрип его сапог по лестнице, значит, он был дома. Я ожидал, что он позовет меня, но он, не говоря ни слова, прошел мимо моей комнаты, и через несколько минут я услышал, что он уходит из дому. Я лежал в постели, придумывая, что мне делать, когда я встану, как вдруг уличная дверь отворилась, и я услышал шаги двух мужчин по лестнице. Через несколько времени Джордж Гапкинс вошел ко мне в комнату.

— Ну, Джим, — сказал он — тебе, кажется, придется быть сегодня и поваром, и слугой, и всем на свете: жена заболела.

— И сильно заболела, сэр? — спросил я, вспомнив странное выражение её лица накануне.

— Так сильно, что я сейчас ходил за доктором, он говорит, что у неё начинается горячка или что-нибудь другое в этом роде.

Болезнь миссис Гапкинс оказалась нешуточной и продолжалась целых три недели. Во все это время я ни разу не видел её. Мистер Гапкинс нанял какую-то старушку, которая ухаживала за ней, готовила кушанье и исполняла домашние работы, причем я усердно помогал ей. Другого дела у меня не было. Хозяин не исполнил своего обещания и не думал обучать меня всем тонкостям нашего ремесла. Он так боялся горячки, что почти никогда не сидел дома. Он обедал вместе со мной в столовой, сидя у открытого окна и беспрестанно нюхая баночку со спиртом, а затем уходил и не возвращался домой до поздней ночи. Спал он в той же столовой, на диване.

Мое положение было очень недурное. Меня кормили хорошо. Хозяин всегда давал мне шиллинг, когда я его просил, и позволял мне гулять, где я хочу, от шести до десяти часов вечера. Он не только не научал меня ничему дурному, а напротив, каждое утро, уходя из дому, говорил мне: «пожалуйста, ты не берись за работу и не ходи ни в какие дурные места. Скучно тебе — сходи в театр или в концерт; коли тебе нужны деньги, бери у меня, а сам не добывай». Таким образом, хотя я не забывал совета, данного мне миссис Гапкинс, я находил, что бежать теперь было бы очень глупо с моей стороны. Кроме того, хотя я не видал больной хозяйки, но она часто давала мне мелкие поручения, я оказывал ей небольшие услуги, и мне казалось, что я сделаю неблагодарность, если брошу ее, пока она больна.

Через три недели миссис Гапкинс вышла из своей комнаты; она была страшно худа и бледна, длинные волосы её были коротко острижены, и она надела чепчик; это так обезобразило ее, что я с трудом узнал ее. Мистер Гапкинс, не видавший её уже недели две, был также поражен переменой в её лице.

— Эким ты уродом стала, — заметил он — я бы на твоем месте не вышел из своей комнаты с такой физиономией.

— Я бы хотела быть еще вдесятеро безобразнее назло тебе! — отвечала она довольно неласковым голосом.

Очевидно было, что болезнь вовсе не помирила моих хозяев.