Борис Ицын - Подростки

— Пошли домой, — предложил Митя. — Все одно не поймешь, что тут к чему.

Когда мальчики проходили мимо церкви, чей-то громкий голос читал на паперти:

«…Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов».

У отца Степки Аршинника, поселкового лавочника Парамона Савельевича Пантелеева, собрались гости. Стол был накрыт, как на пасху. Свет большой висячей лампы отражался в десятках графинчиков, рюмок, бутылок, лафитников.

Гостей собралось много. Хозяйка Анна Макаровна, две девки прислуги и приказчик Антип с ног сбились, подавая кушанья. Стол ломился от жареных, вареных, пареных, холодных, соленых, моченых, маринованных блюд. Парамон Савельевич не пожалел денег. Еще бы! Собрались именитые люди — отцы города. Приехал сам Аникей Сергеевич Голованов — руководитель местного союза Михаила Архангела, организатор черной сотни для борьбы с революционерами, для еврейских погромов. Это был высокий сутулый старик с седой, расчесанной надвое бородой, из-под которой виднелся орден Анны — предмет постоянной гордости Голованова.

— Кушайте, кушайте, — поминутно повторял хозяин, — милости просим, закусите, чем бог послал.

Анна Макаровна и Антип наполнили рюмки гостей.

— Без тоста не того, — протянул Голованов.

— Тост… тост… просим! — робко и разноголосо откликнулись сидевшие за столом.

Почетный гость поднялся. Разгладил бороду, поправил, будто невзначай, орден на шее и поднял рюмку.

— За здравие его императорского величества! — торжественно произнес он.

— Ур-р-р-р-а! — оглушительно крикнул околоточный надзиратель.

— Ур-р-р-а! — не очень дружно подхватили остальные.

Выпили. Тосты следовали один за другим. Хмель развязал языки. Первое смущение прошло.

Когда в несчетный раз наполнялись рюмки, один из прасолов, осмелев, потянулся к Голованову:

— С манифестом-с вас, Аникей Сергеевич, со свободами-с!

— Дурак! — стукнул кулаком по столу Голованов. — Рассуждение имеешь о вещах, в которых не смыслишь!

Прасол поперхнулся и оторопело сел на свое место.

От окрика Голованова все стихли. А тот продолжал так же, во весь голос:

— Глядите на него! Со свободами поздравляет. А в них ли суть царской милости? В них ли главное, на что указуется в манифесте? Понимать надо. Батюшка, — он повернулся к священнику, — почитайте-ка наиглавнейшее… без очков не вижу.

Священник извлек из кармана рясы сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и, водрузив на нос очки, прочел слегка нараспев:

«Мы, божьей милостью…»

— Не то, это известно, читайте дальше.

«Смуты и волнения…»

— Фу ты, батюшка, какой же вы беспонятный. Про самое главное читайте, что каждому уразуметь надо.

— Дозвольте, Аникей Сергеевич, — привстал со своего места околоточный, — нам господин пристав насчет главного разъясняли. — Разрешите манифест, батюшка.

Он взял у священника манифест и, не без труда слагая слова, прочел:

«…От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству державы нашей».

— За сим следует… (околоточный икнул).

…Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий…»

— Вот что главное. И мы постараемся в меру сил своих, будьте благонадежны, Аникей Сергеевич.

— Не то, не то-о! Главный, сокровенный смысл, господа, не в этом. Дай-ко сюда грамоту, сам прочту.

Он не спеша достал из заднего кармана сюртука черепаховый футляр, вынул очки, водрузил их на переносицу И стал читать:

«Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед родиною, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле».

— Вот, милостивые государи, в чем главное. А кто, спрошу вас, верные сыны России, кто истинно русские люди? — он сделал паузу. — Мы, мм-ы с вами, милостивые государи. Это мы должны помочь прекращению сей смуты, постоять за батюшку-царя, за матушку-Россию. Ты, — он ткнул пальцем в сторону хозяина, — ты приведи всех своих молодцов. И твои люди должны быть завтра на месте, — обратился он к лысому, чернобородому лабазнику Мишукову. — Да гирьки, гирьки захватите, — он понизил голос до шепота. — Студентов поучить надо, смутьянов. Дело это богоугодное, царь к нам взывает от милости своей. Это растолковать людям нашим надо, чтобы не дрогнула рука, наказующая противников России. А вы, батюшка, причт приготовьте, хор церковный. С пением пойдем, с хоругвями, во благолепии. А ты, господин околоточный, в оба гляди, чтобы беспорядков каких не учинили смутьяне. А за труды народу не пожалею, две бочки вина выставлю.

«Боже, царя храни… — затянул неуверенным тенорком один из гостей, и пьяные голоса нестройно запели царский гимн.

А через несколько переулков, в небольшой избе Губановых, собрались товарищи Данилы: Степан Антипов, старик Папулов, Василий Тополев, машинист Пермской дороги, несколько рабочих с завода Столля да трое из города: с чаеразвески, с мельницы и кожевенного завода.

На столе шумит самовар, гости пьют чай вприкуску с пиленым сахаром, и течет мерная, неторопливая беседа.

— Радость эсеров и меньшевиков по случаю манифеста, — говорит Степан, — должна нас насторожить. Этим краснобаям может поверить кто-нибудь из рабочих, и тогда трудно будет организовать отпор черной сотне. Надо завтра на манифестацию привести как можно больше народа.

— Наши придут все, — сказал негромко машинист. — Завтра ни один поезд не выйдет из Челябы.

— В вас мы не сомневаемся, — дружески улыбнувшись Тополеву, сказал Степан. — Я не знаю, как готовы другие.

— Кузнецы столлевские будут как один, — сказал Данила. — Мама, налей-ка Василию чашечку чайку, а то он сидит перед пустой и скучает, — неожиданно закончил парень.

Анисья Григорьевна засуетилась и стала наливать чай всем, у кого были пустые чашки.

— Пейте, пейте, гости дорогие! — проговорила она. — Заслушалась я, старая. Все вот узнать хочется, скоро ли эта катавасия кончится.

— Скоро, тетя Анисья, скоро теперь: либо мы их, либо они нас, — проговорил Тополев, отхлебывая чай.

— Если мы их сломаем, победит революция, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь, — проговорил Степан, принимая из рук Анисьи Григорьевны чашку чая.

— Ну, а если все-таки они? — робко спросила она. — Тогда конец? И не увидеть нам, значит, светлых дней?

— Э, нет! — Степан сдвинул брови и продолжал, обращаясь к собравшимся. — Тогда снова борьба. Может быть только временное поражение. Но мы не должны допустить этого. Не должны отступать. Правда, меньшевики да эсеры могут крепко нам навредить — расколоть единство рабочих. Именно поэтому завтрашняя манифестация и является такой важной. Она должна показать нашу сплоченность. Это следует разъяснить людям.

— Солдат много пригнали, — сказал один из городских.

— Потому и нужен народ. Пусть посмотрят, каковы наши силы. Может, одумаются насчет солдат. Да и черную сотню это охладит немного.

— Черносотенцы уже голову поднимают, — проговорил Данила. — Сегодня у церкви ребята, — он кивнул в сторону младшего брата, что-то строгавшего у русской печи, — видели, как лавочник сдал в полицию Евсея. Вы его знаете, голова у него на плечах не глупая. Только он напрасно вылез. Не тот народ-то собрался читать манифест. Старушки какие-то, черносотенцы. Ему бы среди рабочих так-то посмеяться — дело другое. Однако арест Евсея показывает, как наглеют черносотенцы.

— Мы ни на минуту не обманывали себя насчет истинного смысла манифеста, — подхватил Степан. — Это, с одной стороны, попытка отвлечь от революции колеблющихся, а с другой — приказ о подавлении революционного движения. Да вот смотрите, — он вынул из кармана типографский экземпляр манифеста. — Так прямо и пишется: «Повелев принять меры», то есть приказал патронов не жалеть… Затем идет болтовня о свободах, а дальше — прямой призыв к погромам, этакое трогательное обращение к верным сынам России!

— Теперь погромщиков полиция явно не тронет, что бы они ни творили, — сказал после паузы Папулов. — А они уж распояшутся, чувствуя безнаказанность.

— Но мы постараемся отбить у них охоту, — проговорил молчавший до сих пор городской рабочий. — Чаеразвеска даст три пятерки в боевую дружину.

— У нас на кожевенном готовы две пятерки.

— Депо, конечно, даст побольше, столлевцы тоже, — проговорил Тополев. — Во всяком случае, черной сотне, воинам союза Михаила Архангела придется узнать, что такое рабочая самооборона…

— Нам важно так расставить свои силы, чтобы, если начнется погром, мы могли остановить его как можно быстрее, — произнес Степан. — Я думаю лучше всего сделать так… — и они начали обсуждать порядок манифестации и план действий на случай погрома.