Владислав Крапивин - Бриг «Артемида»

– Страх какой… – выдохнула Арина. И Грише, по правде говоря, тоже стало страшновато, хотя ясно ведь, что ничего здесь нету, кроме света и пара… А Полина Федоровна, любившая порядок, прочитала:

– Номер двадцать два. Царь уссурийских джунглей тигр…

– Хоть какой там номер, а в зубы ему не попадайся… – бормотнул у дверей Сергей Фомич.

– Ну, побоялись? – спросил Платон Филиппович со снисходительной важностью (будто это он сам изловил и привел в дом тигра). – Поехали дальше…

Дальше появилась картина номер четырнадцать – египетский сфинкс и пирамиды. Это Гриша тоже видел в журнале. И по правде говоря, больше пирамид и каменного сфинкса с отбитым носом его интересовали шагавшие на первом плане верблюды. Что там у них в полосатых тюках? Какие восточные товары?…

– Говорят, что сфинксу отбили нос наполеоновские солдаты во время своего неудачного египетского похода, – разъяснила Полина Федоровна.

– Зачем? – удивилась любопытная Танюшка.

– Потому что безобразники. Их плохо воспитывали…

Гриша ощутил какую-то виноватинку, хотя к нему эти слова не имели касательства. Едва ли тётичка помнила сейчас про лампу.

– Если хочешь, попробуй сам… – шепнул Грише Платон Филиппович, показывая на колесо волшебного фонаря. Меняй, мол, картинки…

– Ага, хочу… Ой, нет. Лучше я после… – показалось вдруг, что прямое прикосновение к аппарату разрушит волшебность происходящего…

– Ну, как знаешь… – понял его дядичка и послал в облако пара новое видение.

Это была буря на море. Такая, что казалось, будто и впрямь дохнуло на всех ветром и брызгами. Зеленые волны с гребнями вздымались в немыслимую высь, пробившееся солнце заполняло небо беспощадным оранжевым светом. Не было в солнце радости и ласки… На громадном обломке мачты лепились друг к дружке измученные люди, один вскинул в руке красную тряпицу – видать, сигнал о помощи. А от кого ее ждать? Ожидалось иное: грозная водяная гора с тучей пены на гребне надвигалась на несчастных и готова была смять их, поглотить, сделать так, словно никогда не было на свете этих людей…

– Номер двадцать девять. Копия новой картины знаменитого морского живописца Айвазовского „Девятый вал“… – стала объяснять Полина Федоровна. – Я читала в журнале толкование, что девятый по счету вал в череде ураганных волн – самый грозный, он несет тем, кто терпит бедствие, гибель. И все же не совсем неминуемую. Вал может и помиловать несчастных. Это уж какая у кого судьба…

„А у этих какая судьба?… – застонала под сердцем у Гриши тревога. – Спасутся ли? Сохрани их, Господь…“

А разноцветной буре не было дела до крохотных людей. Может, поглотит в пучине, а может, и помилует, но это так – не обратив внимания…

– …такие удивительные краски, – опять донесся голос тётички Полины. – Конечно, здесь они не так различимы, как в натуре, да и перенести их в точности на маленький кусочек стекла невозможно. И все же какое грозное впечатление, не правда ли?

В колыхании клубов пара волны казались подвижными (не то что башни Амстердама) – медленно вырастали, надвигались…

– …Я первый раз вижу это известное полотно в красках, раньше смотрела только на гравюрах… Кстати, оно не столь уж новое, написано три года назад…

– Ну, так ведь и стеклянная картинка могла быть изготовлена тогда же. И объяснение к ней, – осторожно заметил Платон Филиппович. – И пока это дошло до нас…

Гриша почуял, что дядичке Платону (как и ему, Грише) не очень-то по душе нравоучительные нотки, которые пробивались в речи Полины Федоровны. Такие же, как в голосе приходящей три раза в неделю учительницы Натальи Евграфовны, которая обучала девочек и Гришу чтению, письму и арифметике… Та была вдовою известного врача Ермилова и очень ученой женщиной. Полине Федоровне тайно хотелось быть такой же…

– Ах, но мы увлеклись. Детям не следует так долго впитывать столь сильное впечатление, особенно незадолго до сна… Что там у нас дальше?

Дальше были венецианские каналы и гондолы, горы Гималаи, портрет знаменитого баснописца дедушки Крылова, схватка с горцами на Кавказе, несколько видов с парками во Франции (они не очень различимы были в поредевших клубах пара)… И вот возник вдруг корабль!

Он двигался из неспокойного облака прямо на Гришу – летучий, стройный, с тугими от попутного ветра парусами. Пена крыльями отлетала от острых скул корабельного корпуса. Узкий треугольный парус изогнулся полумесяцем над передней, наклоненной над водою мачтой, которая (Гриша помнил!) называется „бугшприт“…

В корабле было движение! Стремительность! Слияние с ветром! И не беда, что пар уже поредел и рисунок стал размытым (не поймешь даже, сколько у корабля мачт). В этой размытости была лишь добавочная тайна, манящая недосказанность, зов пространства…

– Картина номер восемь. Парусное судно в Атлантическом океане… Ну, вот и все, дорогие мои. Остальное – завтра. Пора ужинать.

– Ну, ма-а-аменька!.. Ну, тётичка Полина! Еще чуть-чуть! Этот корабль!..

– Всё-всё-всё… Чувствуете, как пахнет пирогом с кухни?

Пахло и правда так, что засосало в желудке. К тому же долго спорить со взрослыми было не принято. Можно, конечно, слегка поканючить и поупрямиться, но не сверх меры.

Платон Филиппович погасил лампочку волшебного фонаря, Арина внесла большую лампу.

– Гриша, там какой-то мальчик с санками позвонил у ворот, спрашивает тебя…

– А, это Грач! Я же говорил ему, пусть оставит у калитки!

– А он хочет что-то сказать тебе. Я впустила…

„Поломал небось“, – мелькнула сердитая мысль. Гриша выскочил в студеные сени, где горела в жестяном фонаре свечка. Холод цапнул его за голые лодыжки.

Ефимка смотрел насупленно, однако без боязни. И санки, кажется, были целы.

– Ну, чего? Накатались? – неловко сказал Гриша.

– Ага…

– Агейку не забижал?

– С чего бы это забижать мало́го? Мы с ним ладо́м… А я чего зашел-то! Агейка просил тебе отдать вот это. Вроде как подарок… – Ефимка Грач выдернул из рукавицы ладонь, разжал пальцы. На вспотевшей ладошке Гриша увидел треугольный осколок, в котором отразилась свеча.

– Это чё?

– Стеклышко зеленое. Если днем глянешь в него вокруг, сразу будто не зима, а лето… Ну, для тебя это небось мусор, а для него целый клад. Он тебе его и послал. Как спасибо за санки, значит… Ты не выбрасывай…

Гриша с непонятным смущением взял осколок. Глянул сквозь него на фонарь. Огонек свечи стал похожим на свежий березовый листик. И запахло, будто не капустой из кадки, а молодой травою…

– И впрямь как лето, – неизвестно чего стесняясь, проговорил Гриша. – Зачем это я стану выбрасывать, скажешь тоже… В него ежели почаще глядеть, то и впрямь тепло придет поскорее…

– Впрямь… – серьезно подтвердил Ефимка.

Гриша без прежней досады скользнул по нему глазами – от лохматой шапки до растоптанных пимов.

– А ты… это. Если хочешь, раздевайся, да айда к нам ужинать. Арина пирог сготовила с нельмой. И чаю с медом напьемся.

Гриша знал, что за столом Ефимку примут по-доброму. Не было еще случая, чтобы в доме у Максаровых косо смотрели на приведенного с улицы гостя.

Грач ответил степенно:

– Благодарствую. Только домой надо сию минуту, а то ох как достанется, что поздно. Бабка уши надерет. У нее пальцы костяные, как у Бабки-Яшки… Ну, бывай…

– Бывай… – сказал Гриша в спину Ефимке. А вернее – морозному облаку, что влетело в сени, когда Ефимка пропал за дверью…

Гриша снова поглядел через стеклышко на свечу. „Листик…“ А рядом будто задышал еле слышно конопатый Агейка.

– Гриша, где ты там? – окликали его из комнат. – Простынешь ведь!..

…После ужина потянуло в сон. Оно и понятно – вон как намотались в логу среди снега, а после – сказочные картины да горячий чай с медом и калачом…

Но девочкам казалось, что спать еще не пора. Кто же ложится, если нет даже девяти часов!

– Гриша, почитай книжку, – пристали Танюшка и Катенька.

– Сами разве не умеете?

– У тебя лучше получается, – приластилась Катенька.

– Да какую вам книжку, неуемные?

– А какую сам читаешь…

– Я про рыцаря Дона-Кишота читаю, вам неинтересно…

– А ты прочитай про Конька-Горбунка, – надоумила Оленька.

– Вы же про него тыщу раз слышали!

– Ну дак и чего такого, – сказала Танюшка. – Можно и две тыщи…

– Беда с вами…

Они пошли в большую комнату, где стояли кровати девочек. Расселись на широкой постели Аглаи, каждый сунул под себя подушку.

– Гриша, а книжка-то где? – напомнила Катенька.

– Ему зачем… – усмехнулась Оленька. – У него же память и-зу-ми-тельная…

И вправду, „Конька“ Гриша знал наизусть. Он прикрыл глаза и заговорил чуть монотонно и привычно:

Слова говорились сами собой, для сопящих рядом сестер, а для себя Гриша думал про другое. Про тот корабль, что совсем недавно видел он в облаках пара – будто в настоящих облаках, клубящихся над океаном. Есть же на белом свете счастливые люди, которым довелось в жизни ходить под парусами, видеть дальние моря и страны!..