Эстер Форбс - Джонни Тремейн

— А она уехала с ним?

— Винни потеряла голову и уже не могла остановиться. Капитан корабля обвенчал их. Со своей стороны, родные её мужа не пожелали признать её — с их точки зрения она была еретичкой. Потом умер ваш отец. Папе сообщили — деда вашего к тому времени уже не было, — что умерли оба. На самом деле родня лекаря послала Винни в монастырь в надежде, что монахини там обратят её в католическую веру. Там-то, через три месяца после смерти вашего отца, вы и родились. Вы родились в монастыре, на юге Франции. Странно, правда?

— Почему вы называете мою мать «Винни»?

— Все её так звали. Винни Лайт — самая взбалмошная, самая красивая девушка в Бостоне. Я была тогда ещё школьницей, но помню, как она была хороша, жизнерадостна! Ах, если б вы её видели!..

— Но я же знал её…

Джонни вспомнил милое, печальное лицо своей больной матери. Неужели она когда-то была взбалмошной красавицей Винни Лайт? Мама, которая без конца шила, стежок за стежком, ради того, чтобы её Джонни мог жить. Собственная жизнь её кончилась. Вот она учит его читать. Шьёт ему блузы — те самые. За несколько лет она изменилась до неузнаваемости, настолько, что рискнула даже вернуться в Бостон, где ей было легче воспитывать своего мальчика и выучить его какому-нибудь ремеслу. Джонни представил себе, как она договаривалась с Лепэмом; вспомнил, как она сказала с улыбкой, что, когда умрёт, он должен будет пойти к старому мастеру.

— Когда я впервые увидела вас, — продолжала Лавиния, — меня поразило одно обстоятельство. Некоторое время я не предпринимала ничего, но этой весной я попросила одного из капитанов моего отца, направлявшегося в Марсель, поразведать там кое-что. Я это сделала без ведома папы. Он был уже так болен, что его нельзя было беспокоить, но я знала, что он захочет восстановить справедливость.

— Конечно, — как и тогда, когда он присягал, что чашек было четыре.

На её лице вспыхнул румянец гнева.

— Говорить буду я. И не смейте осуждать самого замечательного человека на свете!

На этот счёт у Джонни было своё мнение.

— Вы говорили о каком-то обстоятельстве, на которое вы обратили внимание. Что же это было за обстоятельство? — напомнил Джонни.

— То, как у вас растут волосы — мысиком. У неё были тёмные волосы, и мысик этот был очень красив. И потом на суде, у мистера Дана. Я заметила, что у вас её походка — лёгкая, как у дикого зверя, у пантеры, а впрочем, — она передёрнула плечами, — может быть, просто кошачья. Моя кузина вызывала у меня такое восхищение, что я, вероятно, склонна преувеличивать.

— А что узнал ваш капитан?

— То, что я вам сказала. И ещё одну вещь. Ваш отец, корабельный лекарь, стыдился того, что он военнопленный, и поэтому называл себя здесь Латуром. Вот почему ваше имя — Тремейн — ничего нам не говорило.

— И это моё настоящее имя, да?

— Да. Но у меня мало времени. Я всё рассказала папе вчера. Он слишком болен, чтобы говорить с вами. Но он хочет, чтобы вы знали, что он не обманывал вас преднамеренно относительно чашки и не думал, что… крадёт её у вас.

— Мама в самом деле её увозила?

— Да, это была её чашка. С ней тогда же отправилась её служанка, миссис Денни. Эта Маргарэт Денни помогла Винни выбраться с вами из монастыря и посадила вас на судно, где капитаном был её брат. Он доставил вас в Таунсэнд.

— Там я и вырос. Я помню тётю Маргарэт. Она умерла как раз перед тем, как мама повезла меня в Бостон.

— Правильно. И ещё папа просил передать, что он всё это напишет чернилами на бумаге. Когда кончится война, — тут она передёрнула плечами, — вы можете заявить ваши права на наследство, если только что-нибудь уцелеет, в чём я сильно сомневаюсь. Что ещё вы хотели бы знать?

— Я хотел бы знать, кем вы приходитесь мне? Как мне вас называть?

Она расхохоталась.

— Вот уж не знаю! Кто я? Ну, что-то вроде кузины… Впрочем, зовите меня лучше «тётя». Тётя Лавиния.

Он осторожно повторил, прислушиваясь:

— Тётя Лавиния?

Даже в глубине души невозможно лелеять романтическую страсть к тётке. Удивительное влияние, которое она имела на него в течение целого года, вдруг потеряло свою силу.

Она подошла к Джонни, протянула руку, прикоснулась к «мысику» на лбу — это было всё, что он унаследовал от красавицы Винни Лайт, — и ушла.

Джонни чуть не забыл о главном, ради чего он, собственно, пошёл к Лайтам. Ему бы хотелось теперь посидеть минутку, поразмыслить обо всём том новом, что он узнал от мисс Лавинии. Но сейчас не время мечтать. Цилла и миссис Бесси вернулись вместе. Он сказал им, что ему необходим мундир Пампкина. Миссис Бесси сказала, чтоб он и не думал об этом.

— Если ты попадёшься, Джонни, тебя расстреляют за то, что ты в военное время переоделся в форму английского солдата.

— Мало ли народу — и почище меня — было убито сегодня в Лексингтоне, в Конкорде… Сегодня ночью английские лодки будут всю ночь сновать туда и сюда, доставляя солдат из Чарлстона. Я могу пробраться с ними.

— Нет, Джонни, я не позволю. Ты должен остаться здесь и помочь нам с Циллой присмотреть за домом.

— Я должен ехать.

— А кто присмотрит за лайтовскими лошадьми, если ты нас бросишь? Генерал Гейдж обещал, что всё в этом доме будет неприкосновенно — люди, лошади, и даже утварь; но всё равно нужно, чтобы в конюшне был мужчина.

Джонни осенила мысль.

— Цилла, ты можешь мне помочь!

— Как?

— Пойди в «Чёрную королеву» и выведи оттуда моего Гоблина. Приведи его сюда, и пусть он пасётся с лайтовскими лошадьми. Не беда, если он сделается на время тори.

— Можно мне ехать верхом на нём?

— Если не боишься упасть, пожалуйста!

— Я не боюсь.

У неё был довольный и взволнованный вид. Миссис Бесси покачала головой.

— А кто же присмотрит за лошадьми? Нам с Циллой и без твоего Гоблина хватит дела — ведь мы с ней остаёмся одни.

— А кучер едет с Лайтами?

— Конечно. Он ведь родился в Англии.

— Вот что. Мистер Лорн, типограф… ну, он не конюх, конечно, но он воспитывался в деревне… И потом, его нужно выручить.

— Его ещё не арестовали?

— Он спрятался в пуховой перине. Но не может же он сидеть в ней всё время, пока мы не выгоним англичан из Бостона! Что, если ему перебраться сюда с женой и ребёнком, а вы бы сделали вид, будто он всегда тут работал?

— Почему бы нет? Я буду рада их приютить. Как только «Единорог» отчалит, Цилла, сбегай к Лорнам и скажи, чтобы шли к нам.

Девушка кивнула головой.

— Да пускай прихватит с собой станочек — если только можно его ещё починить, — продолжал Джонни. — Будет потихоньку заниматься своей «крамолой» — дядюшка Лорн без этого не может ведь.

— Ну что ж, укроем и станок. Никто не посмеет искать смутьянов здесь… раз Гейдж обещал…

— Мистер Лорн будет счастлив… Ну, мне пора. Цилла, где же мундир Пампкина?

— Я его спрятала у себя под кроватью. Сейчас принесу.

Миссис Бесси ещё раз покачала головой, но молча — больше спорить она не собиралась.

— Сколько тебе лет, Джонни?

— Шестнадцать.

— И ты себя считаешь взрослым?

Он засмеялся:

— В мирное время я мальчик, в военное — взрослый мужчина.

— Ну что ж, мужчина имеет право рисковать жизнью за свои убеждения. Да поможет тебе бог, мой милый! Но, если тебя убьют, не говори, что я тебя не предупреждала.

— Ладно, не скажу.

Пампкин был немного потолще, чем Джонни. Мундир свободно налез поверх брюк и куртки. Мисисс Бесси заплела ему косу и крепко подвязала её — так причёсывались английские солдаты.

— А ты не можешь мне объяснить, — спросила Цилла, — почему тебе надо отправляться непременно этой ночью?

— Могу. Доктор Уоррен приказал наблюдать за тем, что тут происходит, и доложить ему. Я должен его разыскать и ещё Рэба тоже.

— Рэба?

В голосе у девушки послышался страх.

— Он был с теми, в Лексингтоне. Это случилось на рассвете… Они встали во весь рост… Кое-кто был убит…

— А Рэб?

Джонни ответил не сразу. Он сидел за кухонным столом, и миссис Бесси всё ещё возилась с его волосами. Впервые с тех пор, как Уоррен покинул Бостон, Джонни решился произнести имя Рэба. Он не смел позволить себе думать о нём. Он знал, что если даст себе волю, то уже не сможет думать ни о чем другом. Теперь, после того как он произнёс его имя, в нём поднялись все чувства и страхи, какие в течение дня ему удавалось подавить. Но Джонни спокойно ответил:

— Я непременно его разыщу… Будь же умницей, Цилла, и помогай миссис Бесси.

Он выпрямился, надел блестящую чёрную шляпу с серебряной кокардой и лихо отдал честь. Если прежний хозяин мундира был расстрелян за то, что снял с себя мундир, то его, Джонни, могли расстрелять за то, что он в этот мундир облачился.

В белых рейтузах и красном мундире с голубыми кантами и белыми крестовинами на груди это был уже не Джонни. Теперь он рядовой армии его величества. Он почувствовал себя счастливым и уверенным. А Рэб? Ну конечно же с ним ничего не случилось! Разве такого пуля возьмёт?