Илья Туричин - Весна сорок пятого

– Ты чего? - спросил Петр.

Парнишка не ответил, только смотрел не отрываясь.

– Иди в свой барак. Сейчас обед.

– Ты верно не Пауль? - спросил неожиданно парнишка по-немецки.

Петр пригляделся.

– Никак Курт Вайсман?

– Я-то Вайсман. А ты кто?

Петр засмеялся.

– Слушай. Мне с тобой разговаривать подполковник не разрешил. Где ты такие штаны достал?

Вайсман неопределенно махнул рукой.

– А там еще есть или все разобрали?

– Есть, наверно. Значит, ты не Пауль?

– Сколько раз тебе повторять? Я - Петр Лужин. Из-за тебя я от своего полка отстану.

– Извини. Я был уверен, что ты Пауль Копф и пробрался в Красную Армию, чтобы шпионить.

– Пауль тоже не шпион. И настоящая его фамилия Лужин. И если бы он сейчас услышал, что ты про него несешь, он бы тебе почистил физиономию! Слушай, Вайсман, ты давно в лагере?

– В этом недавно. Нас перевели. Здесь у нас брали кровь, - он протянул руки, показав внутренние стороны локтей. На них были иссиня-бурые пятна. - Они предпочитали немецкую кровь, но брали у всех.

– А Пауля ты давно видел?

Вайсман махнул рукой:

– Давно!

– Может, он тоже в лагере каком-нибудь?

Вайсман пожал плечами:

– Не думаю. Доктор Доппель ведь не отказывался идти на фронт, как мой отец. У доктора Доппеля золотой значок "наци".

– Видел, - нахмурился Петр.

– Где? - насторожился Вайсман.

– Еще в Гронске, Доппель увез Павла в Германию, а я остался с мамой.

– Ты говоришь по-немецки не хуже Пауля.

– Вместе учились. Значит, ты ничего про него не знаешь?

– Нет. Меня забрали. Я попал в лагерь. И больше никого из ребят не видел.

– Жаль. А я-то рассчитывал хоть что-нибудь узнать от тебя. Ладно. Иди в барак. Обед. Да и не разрешил подполковник мне с тобой разговаривать.

– Я обедал. Меня к тебе господин офицер послал. Помогать.

– Ты что же, в цирке работал?

– Почему в цирке? - удивился Вайсман.

– А как же ты мне будешь помогать? Я ведь артист цирка. Готовлюсь к выступлению.

Глаза Вайсмана округлились, и Петр впервые приметил в них детское любопытство.

– И Пауль был артистом?

– Еще каким! - воскликнул Петр и приврал: - Его имя на афишах печаталось вот такими буквами.

– А мы ничего в школе не знали. Мальчик как мальчик, немножко нелюдимый. Друзей не заводил. Мы думали, гордится доктором Доппелем и своей мамочкой. Мама-то богатая. Владелица гостиницы!

– Длинная история, - сказал Петр. - А дружить он с вами ни с кем не хотел. И что советский - скрывал. И что артист цирка - скрывал. Вы бы его давно замучили!…

Вайсман нахмурился и отвернулся.

– Извини, - сказал Петр, - Я тебя не имел в виду. Раз ты в лагерь попал, значит, антифашист. Ладно. Садись и сиди. Может, и понадобишься.

Вайсман сел на чурку, а Петр прислонился к стене, достал из кармана медную трехкопеечную монету и стал гонять ее по тыльной стороне ладони, обдумывая, что же все-таки он сможет показать детишкам.

Вайсман с любопытством следил за движением монеты, потом сказал:

– Этот фокус я видел несколько раз.

– Пауль показывал? - улыбнулся Петр.

– Нет. Здесь, в лагере, один дедушка приходил к нам в барак по вечерам. Положит монету, побольше этой, на ладонь, а она, как живая, ходит и между пальцами и на другую сторону руки.

У Петра перехватило дыхание.

– А что… Что он еще делал… дедушка этот?…

– Деньги из воздуха ловил, бросал в кружку… Динь… Динь… - Вайсман показал, как он это делал, и улыбнулся. - Потом перевернет кружку, а там - пусто. Шарик исчезал и появлялся то из носа у кого-нибудь, то из уха. Еще листок бумаги рвал на части, а он целым оказывался.

– А как… как звали старика?

– Не знаю. Дедушка и дедушка. Мы его дедушкой звали.

– Флич? Фличевский? - требовательно спросил Петр.

– Не знаю. Тут в лагере не по именам, по номерам.

– В черном фраке, с белой манишкой?

– Да ты что?… Полосатый он был, как все. И на кармане номер.

– Ну а лицо у него какое? Волосы черные?

– Седой.

– А нос с горбинкой?

Вайсман пожал плечами.

– Экой ты бестолковый, Вайсман! Носа у человека разглядеть не можешь!

– Чего ты кричишь? - с обидой спросил Вайсман.

– Да не кричу я. Может, это Флич был, понимаешь? Флич!

– Ну и что?

– Флич!… Слушай, а куда тот дедушка делся?

Вайсман снова пожал плечами:

– Наверно, куда все. В крематории сожгли.

– Он же живой был!

– Старый. Старых быстро сжигали.

– Когда ты его видел в последний раз?

Вайсман подумал:

– Снег уже вроде стаял.

Надежда затеплилась в душе Петра. А может быть, Флич здесь, в лагере? Лагерь-то большой. Могли и не встретиться. Или он больной лежит в каком-нибудь бараке.

– Вайсман, идем!

– Куда?

Петр не ответил. Зашагал к штабу.

Лейтенант хотел отругать Петра за то, что тот не занимается порученным делом, но Петр выкрутился, заявил, что он разыскивает фокусника как раз для выполнения задания. Лейтенант пошел в канцелярию искать Фличевского или Флича в уточненных списках, а Петр и Вайсман стали ждать возле штаба. Вайсман по дороге узнал кое-что о Фличе от Петра и сейчас вопросов не задавал, понимая, как Петр волнуется.

Они отошли под единственное дерево в лагере - большой ветвистый дуб со стволом чуть не в два обхвата с такой густой листвой, что сквозь нее не пробивалось солнце и тень под дубом была сплошной и прохладной.

– Сюда иногда выносили складной столик, и комендант пил чай из русского самовара, - сказал Вайсман. - Не дай бог, в это время попасться ему на глаза. Поморщится, рукой махнет - и все. Даже охранники обходили этот дуб подальше.

– За все заплатит, - сквозь зубы процедил Петр.

В дверях штаба показался лейтенант, парнишки, не сговариваясь, шагнули ему навстречу.

– Среди живых по уточненным спискам ни Флич, ни Фличевский не числится.

– А среди мертвых? - тихо спросил Петр.

– Этого никто вам не скажет, пока не разберут архив. Да и весь ли он? Может быть, уничтожали людей, уничтожали и документы. Без следа. Фашисты!…

– Понимаю.

– И давайте, Лужин, заниматься делом. Помощника вам дали, если еще что надо - говорите.

– Костюм бы какой.

– Вайсман здесь все знает. Он вас отведет на склад. В случае чего, ссылайтесь на меня.

– Ясно. Разрешите идти, товарищ лейтенант?

– Идите. И завтра вечером представление в бараке. Тут у нас еще медсестричка есть поющая. Музыку добываем.

Петр велел Вайсману вести его на вещевой склад, не совсем представляя себе, что это такое. Очевидно, обмундирование немецкое, так оно ему ни к чему. Хотя вот Вайсман оделся в цивильные штаны. Петр молча покосился на Вайсмана.

А Вайсману не хотелось идти на склад. Тогда он схватил короткие штаны, первую попавшуюся рубаху и убежал. И долго не мог надеть вещи. Хоть оставайся в полосатой куртке! И еще Вайсману казалось, что он уже видел и эти штаны, и эту рубаху на ком-то. Только не помнит, на ком. Видел. Будь он проклят этот лагерь!

– Пришли, - сердито сказал Вайсман, останавливаясь возле стандартного барака.

– Идем.

– Иди, я подожду.

Петр удивленно пожал плечами и открыл дверь. Пахнуло карболкой, потом, гарью - привычный, свойственный лагерному бараку запах. И к нему примешивался какой-то необычный, но тоже знакомый. Что-то пахло вот так же дома. Зимние вещи. Нафталин. Причем здесь? Ах да, склад вещевой…

– Вам что, товарищ боец? Заблудились?

В полумраке Петр разглядел незнакомого старшину, тускло сверкнули медали на гимнастерке.

– Я по приказанию коменданта лагеря. Мне надо одежду подобрать для выступления.

– Выступления? - не понял старшина.

– Да. Детишек приказали развлекать. Артист я цирковой.

– Понял. Пойдем.

Старшина зажег довольно яркий фонарь и двинулся по длинному до самого конца барака коридору.

– Я еще сам плохо ориентируюсь. Завтра комиссия придет считать. - Он открыл одну из дверей. - Что здесь? Детская обувь.

– Что?

– Обувь, говорю, детская. Ботиночки, туфельки. Каждая пара заприходована.

Старшина поднял фонарь над головой, и Петр увидел: все помещение почти до потолка набито старой детской обувью - тысячи, десятки тысяч маленьких туфелек и ботиночек! Десятки тысяч!

Старшина закрыл дверь.

– Идем дальше. Здесь, вроде. - Он открыл еще одну дверь. - Нет. Тут женские волосы.

Только сейчас Петр понял, что и туфельки, и ботиночки, и волосы принадлежали казненным. Тем, которых сожгли в крематории. Фонарь в руках старшины потемнел.

– Кажется, здесь. Точно здесь, - произнес старшина.

– Не надо! - крикнул Петр. - Не надо. Обойдусь. Придумаю что-нибудь. Сошью!…

– Как знаешь, - устало откликнулся старшина. - Я тут неделю уж, а привыкнуть не могу. Весь ихний рейх надо каленым железом. И чтоб без следа. В пепел.