Владислав Крапивин - Оруженосец Кашка

– Продаешь? – спросил один, с золотисто-синим значком. – Почем?

В горле у Кашки что-то по-птичьи пискнуло.

– Пи…питнадцать коп…пеек, – выдавил он.

Тот, который спрашивал, наклонил голову и стал с интересом смотреть на Кашку. Так разглядывают какой-нибудь интересный пустячок, винтик, например, или брошку, если случайно найдут их на тротуаре… Потом он сказал негромко и печально:

– Слушай, ты… рыцарь наживы. Совесть у тебя есть?

Кашка считал, что есть. Но вообще-то вопрос был непонятный. При чем здесь совесть? И еще рыцарь какой-то…

– Ягоды… они хорошие, – на всякий случай сказал он.

– Я так и думал, – мрачно откликнулся человек с синим значком.

Тогда вмешался его товарищ:

– Борис… Ну чего пристал к парню? Он по такой же цене продает, как и все.

– Все они «как все», – с резкой усмешкой бросил Борис. – Я таким вот пацаненком был, когда на целину первые эшелоны шли. Мы со своих огородов помидоры тягали и к вагонам тащили, чтобы ребятам дать на дорогу. А тут – «питнадцать копеек».

Кашка почувствовал, что эти слова обидные. И все-таки не обиделся. Не сумел обидеться. Потому что Борис Кашке понравился.

А может быть, подумал Кашка, у него нет пятнадцати копеек? Ягод попробовать хочется, а денег нет.

Или, может быть, он думает, что Кашка жадный?

– Ну, возьми… – простодушно сказал Кашка. Он почему-то даже не заметил, что обращается к Борису на «ты».

– Что? – не понял тот.

– Возьми так, – повторил Кашка со всей убедительностью. – Не надо копеек.

Что-то изменилось в лице у Бориса. Растерялся он или смутился. Запустил руку в карман пиджака, стал смотреть мимо Кашки и непонятно ответил:

– Благодарю. Я платежеспособен…

Но его спутник взял у Кашки ягоды и вложил кулек в ладонь Бориса:

– Бери, раз дают, – и подмигнул Кашке.

Кашка протянул кулек и ему. И услышал:

– А не жалко тебе?

Кашка удивился. Жалко? Наверно, этот человек не знает, сколько ягод можно отыскать на лесных буграх и полянах совсем недалеко от поселка.

Ну… конечно, хотелось купить поскорее кораблик. Но раз уж он одну порцию клубники отдал, значит, шестьдесят копеек все равно сегодня не заработать. Поэтому остальные ягоды вообще жалеть не стоит. Нисколечко.

– Спасибо, – вдруг сказал Борис. – Знаешь что? Ты… – Он не договорил, потому что к ним подбежала девушка в серой куртке с блестящими застежками. Веселая такая девушка, с пестрой косынкой, повязанной, как пионерский галстук.

– Ребята, вы где? Поезд отходит сейчас!

– Мы здесь, – коротко сообщил Борис. – Мы заняты. Поезд подождет.

– Один симпатичный юноша угощает нас ягодами, – объяснил товарищ Бориса.

– Только вас угощает? Или всех? – поинтересовалась девушка.

– Вот, берите, – сказал Кашка. Он уже не робел, не стеснялся. Чувствовал только смутную зависть: сейчас эти люди сядут в поезд и поедут, а он, Кашка, останется.

Ну ладно, пусть едут. Это, конечно, хорошие люди…

Да, но оставался еще один кулек.

– Куда же его? – растерянно спросил Кашка.

– Ешь сам, – хором сказали трое и побежали в конец поезда, к своему вагону.

Потом этот вагон медленно проехал мимо Кашки, и тот увидел в тамбуре всех троих. Они махали Кашке руками. И смеялись. А девушка даже сняла косынку с шеи и размахивала ею, как флагом.

Кашка торопливо замахал в ответ. Той рукой, в которой держал ягоды. Они сыпались из бумаги и падали на доски, как тяжелые дождевые капли, но Кашка не обращал внимания. Впервые в жизни он провожал хороших людей в далекую путь-дорогу. Хотя нет, недавно он провожал маму и папу, и мама тоже махала ему из вагона. Но тогда было грустное прощание, а сейчас веселое…

– Ну и дурак, – услышал Кашка за спиной. Обернулся. Это Левка Махаев обругал его. Он, значит, следил за Кашкой. Теперь Левка стоял рядом и смотрел с презрением.

– Пентюх необразованный, – сказал он. – Облапошили тебя, как деревяшку. Лопух ты…

Но Кашка чувствовал, что он не лопух. Он не забудет, как три незнакомых человека смеялись и махали ему из вагона. Левке, конечно, никто не махал, хотя он и продал все ягоды.

– Остался без яхты, ну и фиг с тобой, – закончил Левка и сплюнул. – Салага…

Кашка отошел. Издалека он осторожно сказал:

– Ты, Левка, наверно, сам салага. Я завтра еще четыре стакана насобираю. И продам. И куплю кораблик. Вот…

Назавтра он собрал не четыре стакана, а семь. И сделал семь кульков. Четыре он решил, конечно, продать, а еще три… Ну, мало ли что… Вдруг случится, как вчера. Кашке очень запомнились улыбки трех друзей. С тех пор как уехали родители, ему никто еще не улыбался вот так, по-хорошему.

Но случилось не так. Сразу нарушились Кашкины планы. Подошел поезд, и на платформе появились…

Нет, сначала Кашка услышал песню. Шум колес уже затих, и песня ясно звучала за вагонными стеклами. Пели мужские голоса. Не громко, но как-то упруго. Это была немного печальная, но хорошая песня. Такая хорошая, что Кашка замер на секунду.

А голоса стали громче, и вот тогда появились на перроне моряки.

Они по одному прыгали с подножки, и песня вместе с ними вырывалась из вагона. Кашка разобрал последние слова:

Ночь бросает звезды на пески,

Поднятые сохнут якоря.

Спи, пока не гаснут маяки…

Потом пение оборвалось, и голоса смешались:

– Братцы, здесь и папирос не купишь!

– Сколько минут стоим?

– Станция Кам-шал… Ну и станция!

– О черт, курить хочется…

– Не лопнешь.

– А вдруг?

Они были не в бескозырках. Кто в черной фуражке с якорем, кто так, с непокрытой головой. День выдался ветреный, и синие воротники плескались у них за плечами. На рукавах черных матросок алели треугольные флажки и золотились нашивки.

Был среди них один – высокий, курчавый, словно негр. На плече он, как большую лопату, держал гитару. Он, кажется, первый и заметил Кашку. Именно его, а не других ребят. Потому что те стояли в дальнем конце платформы.

Моряки обступили Кашку. Их было не трое. Не четверо. Даже не семеро. Он и мигнуть не успел, как разошлись по рукам все кульки. Просто разлетелись.

– Сколько за товар? – весело спросил гитарист. – Ну? Не стесняйся!

– Нисколько…

Они совсем не важничали перед Кашкой, эти громадные парни в черной с золотом форме. Спросили, как его зовут, а потом по очереди, щелкая каблуками, назвали себя:

– Сеня.

– Виктор.

– Сергей.

– Гена.

– С вашего позволения, Алексей Новиков, штурман дальнего плавания… будущий.

Оглушенный их веселым вниманием, Кашка только спросил:

– Дальнее – это в Африку?

– В Африку, в Индию, в Австралию, – подтвердил будущий штурман. – В обе Америки. Вокруг света. И если есть в моих словах хоть капля лжи, пусть меня поглотит Тускарора!

Тускарора представилась Кашке страшным чудовищем с черной пастью. Но ему тут же объяснили, что это не чудовище, а глубоченная ямища в Тихом океане и что эта ямища когда-нибудь обязательно поглотит будущего штурмана. Не столько за вранье, сколько за болтливость.

И снова, как вчера, исчезла, растаяла в этом веселье Кашкина робость. И тогда он сказал то, что очень хотел сказать:

– Можно, я спрошу?.. Вот вы… Это вы пели в вагоне? Это какая песня?

– А ну, мальчики… – сказал курчавый гитарист с детским именем Павлик. И сбросил с плеча гитару.

И было совсем не смешно, было просто здорово, что взрослые мужчины так слаженно и серьезно пели колыбельную песню. Пели с какой-то суровой ласковостью: видимо, любили они эту колыбельную. Десять моряков пели для одного мальчишки. Ну и для себя, конечно, но главным образом для него, для Кашки:

…Встревоженно просигналил тепловоз, и поезд пополз вдоль платформы. Но они все-таки допели до конца. А потом взъерошили Кашке волосы и бросились за вагоном.

Поезд ушел. А Кашка стоял на перроне, по которому с размаху пролетали серые тени облаков. И ветер лохматил ему волосы. И солнце щекотало уголки глаз. А тонкие ласточки мчались вдоль путей вслед убежавшему поезду. Так, наверно, чайки летят за уплывающими кораблями.

И облака, и тени, и ветер, и ласточки были как продолжение песни.

На следующий день Кашка уже не думал о деньгах. Белокрылый игрушечный кораблик почти позабылся. Потому что появилась другая радость: дальние поезда и веселые добрые люди с хорошими песнями. Кашка шел их встречать и нес им лесной подарок.

Когда Кашка подходил к лесенке, доски в боковой стенке платформы раздвинулись. Между ними показалась ушастая Левкина голова.

– Иди сюда, – потребовал Левка. – Ну, иди быстро, скажу что-то.

Кашка пошел. Бояться-то было нечего. Плохого он Левке, кажется, не делал. Левка придержал доску, и Кашка шагнул в пахнущий старым деревом полумрак.