Сергей Заяицкий - Шестьдесят братьев

Бык с недовольным ревом пошел по дороге.

— А где же Нептун-то?

— А вон он — на дереве сидит…

— Слезай, что ли.

— Постой. Рубахой за сук зацепился… не отцеплю.

— Да ну, ладно, увели быка.

— Да я разве про быка?

Он слез.

— А флаг где?

— Флаг… а вон он там на траве.

— Хорошо! Уж ежели взял, так не швыряй… А лучше бы не брал. Ведь говорили тебе… Эх, кабы не Андрюша, выпустил бы тебе „Семка“ кишки.

Андрюша был чрезвычайно доволен своим подвигом. Кострин поглядел на него с завистью: „Тут ничего такого нет… Я тоже хотел-было его за кольцо, а потом вижу, Стромин схватил, ну я и не стал“.

Тимов, не любивший много говорить, вдруг сказал с лукавым восхищением:

— А ловко Нептун на деревья лазит… как белка… Прямо зависть берет! Жаль значка нету такого с деревом, а то прицепить бы ему.

Все рассмеялись, а Кострин вдруг повернул обратно.

— Куда ж ты?

— Не желаю с вами иметь дело.

— А чего же ты флаг-то свернул?

— Ладно, ладно. Ты-то хорош — носом землю запахал.

— Споткнуться может всякий.

— Ну и спотыкайся.

Кострин быстро пошел обратно в лагерь.

— Фу… перепугал меня бык, — откровенно сказал Коробов, — думал — конец.

— Ну, уж и конец… мы-то на что были?

В ответ Ваня хлопнул Андрюшу по плечу.

— Спасибо.

Помещичий дом, должно быть, прежде был очень большой и красивый. Теперь от него осталась лишь груда развалин.

Самый остов, впрочем, уцелел, хотя и он наполовину был растащен крестьянами на кирпичи. Одиноко торчали из этой груды высокая белая колонна.

Парк тоже был сильно попорчен. Он весь зарос бурьяном и крапивой и стал излюбленным притоном для ужей, которых здесь водилось очень много.

От парка и развалин пахло сыростью. Мальчикам показалось, что они пришли на кладбище.

— А должно быть, прежде лихо жил помещик. Небось ездил-то с бубенцами! — заметил Тимов.

— А еще бы!

Они поднялись на кучу кирпичей и заглянули в зиявшие оконные дыры.

— Для чертей самое место! — сказал Коробов.

Он пролез внутрь дома.

Андрюша и Тимов полезли за ним.

Вероятно, раньше тут была какая-нибудь большая парадная комната, ибо до сих пор сохранились на стене богатые лепные украшения. Теперь все кругом заросло кустами малины.

— Оэ! — крикнул Коробов и сам не обрадовался.

Такой гул пошел по всему дому.

— Чего орешь? — шопотом и укоризненно сказал Тимов, — перепугал даже.

— А я не знал, что таково гудит… А вон там что?!

Он юркнул в какую-то щель в стене.

— Еще комната, — послышался его глухой, как из бочки, голос, — вот какие палаты. Только эта поменьше.

— Я туда не пойду, — сказал Тимов, — еще рухнет.

Андрюша, собиравшийся пролезть за Коробовым, вдруг остановился.

— А разве бывает? — спросил он.

— А очень просто… Ишь, на липочке держится. Ка-ак хватит тебе по башке — и кончено…

Сквозь зиявшие окна, словно картина в раме, виднелось зеленое поле и голубое небо.

— Вылезай, что ли, Коробов. Будет тебе!

Но Коробов не откликался.

— Эй, Коробов… Ко-ро-бов…

— Иду… иду! — послышался голос, Коробов показался в щели.

— Я, братцы, тут штуку одну нашел… Глядите-ка…

Андрюша вздрогнул и чуть-чуть не вскрикнул.

Коробов протянул товарищам небольшую трубку с украшением в виде маленькой серебряной черепахи.

— Андрюша, что это ты какой-то сегодня вареный? — спросил после обеда Коробов, — нездоров, что ли.

— Нет… я так…

— Так… Вот то то, что не так.

Они сидели вдвоем под большой сосной и сторожили лагерь.

Остальные пионеры пошли — кто в кооператив за продуктами, кто в поле на сенокос.

— Трубка у тебя?

— Какая трубка?

— А вот та, что сегодня нашел?

Коробов вынул из кармана трубку.

Андрюша повертел ее в руках.

— Слушай, Коробов, — сказал он, — я тебе одну штуку хотел рассказать… только никому не говори… ни словечка…

— Ладно, не буду говорить.

— Нет, ты поклянись пионерской честью…

— Сказал — нескажу… Ну, клянусь.

— Нет уж ты не „ну клянусь“, а как следует.

— Клянусь, что никому не скажу.

— Ну, вот видишь ли…

Андрюша огляделся по сторонам. Но в лесу, рябом от солнечных пятен, было тихо, никто не мог их тут услыхать.

— Видишь ли, сдается мне, что трубку эту я видел у одного человека.

— Ну?

Андрюша рассказал Коробову все свое приключение с Примусом Газолиновичем. Рассказывая, он поминутно озирался.

Коробов выслушал его очень внимательно.

— Вот оно какое дело! — сказал он — А что ж это за дача такая?

— Не знаю.

— Найти бы ее мог?

— Где ж найти? Я тогда улепетывать пустился, куда глаза глядят.

— А если бы от станции пойти?

— Ну, тогда пожалуй.

— Станция от нас пять верст.

— Это обязательно он тут шатается… И главное, вот что мне боязно, узнает, что я тут, пожалуй, пришьет… Подумает, донесу на него…

— Дачу-то посмотреть все-таки любопытно… Вот с сеном уберемся и тогда пойдем; потому что ты, Стромин, понимаешь, что ради такого дела нам очередную работу бросать было бы вообще несознательно… А тебя он не найдет. Почем он знает, что ты в лагере.

Андрюша помолчал.

— А вдруг он сегодня нас видал, когда мы там шарили?

Коробов нахмурился.

— Думаешь? Вот ведь чорт?.. Ну, да мы тебя не выдадим… Ты только старайся один далеко не отходить.

— Ведь вот какая неприятность…

— Ничего. В жизни бывают всякие случаи.

Благодаря хорошей погоде с покосом покончили скоро.

Воза, нагруженные сухим душистым сеном с утра до вечера тянулись на деревню.

Не обошлось и без приключений.

Одного пионера — Хомутова — когда он схватил охапку сена, ужалила в палец гадюка.

Змею убили палкой, а Хомутова поскорее повели в больницу, крепко перетянув ему бечевкой палец, чтоб яд не шел дальше.

Больница была не далеко, при суконной фабрике.

Там Хомутову прижгли рану иодом и перевязали палец.

Палец сильно вспух, и два дня у Хомутова был небольшой жар.

Потом обошлось.

— Пойдем сегодня, — сказал Коробов Андрюше. — До станции дойдем, а там уж ты должен до дачи дорогу найти… Я, если где один раз пройду, через сто лет вспомню.

— Проживи сто лет.

— Это так говорится. Пойдем, что ли.

— Пойдем.

Они быстро добежали до станции. Дорога шла все время березняком и мелколесьем. При солнечном свете лес был вовсе не страшен, не то, что тогда ночью.

От станции они пошли по тропинке, указанной Андрюшей.

— Вот в этих кустах мы отдыхали, — сказал Андрюша, — когда еще старик шел по дороге.

Андрюша все озирался. Он боялся, что из-за этих кустов вдруг вылезет его страшный враг. Пожалуй, во второй раз не удерешь.

Наконец они вышли на другую дорогу.

Андрюша, готовившийся увидать дачу, был очень удивлен, не увидав ее.

— Эге, — сказал он.

Вместо дачи стояло несколько обгорелых и обуглившихся столбов.

— Сгорела? — спросил Коробов.

— Надо полагать.

Он хлопнул себя по лбу.

— Помнишь, зарево тогда видели?

— Ну, мало ли тут кругом пожаров бывает. А, впрочем, ничего нет невозможного!

Они подошли к груде золы и черных головешек.

— До тла сгорела.

По дороге послышался скрип крестьянской телеги.

Чернобородый мужичок ехал на станцию, с любопытством смотрел на пионеров.

— Эй, снегири, — крикнул он добродушно, — откеда залетели?

— Не знаете, товарищ, что тут сгорело?

— А дача… прежде была господ Шутовых. Спичек нету? Аль курить не научились?

— Пионер нешто курит? Спичек нет… а есть одна штука, подходи с папиросой.

Коробов вынул из кармана неоправленную лупу.

Он поднес ее к папиросе поставив прямо против солнца.

На конце папиросы заиграл маленький светлый кружочек. Бумага задымилась и папироса загорелась.

— Фу ты! — воскликнул мужик. — Экий ты какой… шалавый.

Андрюша был тоже удивлен но не показал виду.

— Это очень просто, — объяснил Коробов, — нам в школе разъяснили… физический закон… кон… концерта… тьфу… концентрация лучей солнца.

Крестьянин покачал головою.

— Мудрость… Продай стекло-то.

— Нельзя.

— А как зовут его?

— Лупа.

— Лупа? А в городе продается?

— Продается. Где очки, там и лупу купишь.

— Лу-па, — повторил крестьянин и хотел было хлестнуть лошадь.

— Постой, а почему дача-то сгорела?

— А тут история. Монетчики фальшивые завелись. Червонцы гнали. И была у них тут как бы мастерская. А потом чевой-то не поделили… Скандал… Один себе ногу свихнул и попался… а другой с перепугу все и подпалил.