Юрий Иванов - Сестра морского льва

— Да, без тебя тут ни шагу. Ты — личность!

— Ага. Или вот зверобои. Лазают по скалам, поистреплются, зовут: «Алька, приезжай, постирай, пошей». Еду. Стираю. Ну и шью тоже: где заплатку, где пуговку.

Наклонившись, девочка сорвала несколько травинок и, сдувая прядки волос, упавших на лоб, пояснила:

— Вот если вас кто поранит, приложите к ране эту траву. Враз кровь остановит и жар выгонит. Держите.

— Ну кто ж меня ранит? Ладно, давай…

— А это от болей в кишках. Не болят? Вот и хорошо, но все же… Вот от сердца. А это для вкусного такого, прямо как медового запаха в доме. Такой уж у нас остров: да тут, если хотите знать, наверно, все травы лечебные. Видите ту мохнатую травку? Ее можно вместо чая пить. Ну, правда, совсем уж и не чай будет, но цветом точь-в-точь! Ну пойдемте же быстрее. Хотя нет… Постойте, глядите, как все красиво!

Они остановились и посмотрели в долину. Сжатая зелеными холмами, она с одной стороны была ограничена бухтой, а с другой — высокими обрывистыми горами. Узенькая тропинка, рассекающая долину, убегала вдаль, через холмы; эта тропка была похожа на веревку, к которой были привязаны дома поселка. Казалось: перережь веревку-тропинку — и дома скатятся к воде, задымят трубами и поплывут, поплывут в океан, как маленькие деревянные корабли…

Девочка снова пробежала, и, вдруг резко остановившись, подняла руки, и закричала, подражая голосам чаек. Ветер трепал ей волосы и задирал подол легкого выцветшего платья. Волков подошел к ней и невольно отшатнулся — девочка стояла на краю обрыва. Внизу, пересеченный колеблющимися полосами волн, лежал океан.

— Не поскользнись, — сказал Волков. — Алька, слышишь?

— Лягте в траву и глядите! — распорядилась она. — Птиц я зову. Дайте-ка мне рыбок… Кли-и-и! Кли-кли-кли-и-и-и!

Волков подал ей мешочек, который Алька поручила ему нести из дому, и лег на край обрыва, положив подбородок на кулаки: волны одна за другой плавно катились к подножию скалы, и казалось, что ты неторопливо бесшумно летишь над океаном.

— Кли-кли-кли-и-и! Птицы-и-и! — закричала девочка. — Лети-ите-е!

Легкая ткань просвечивала на солнце, девочка была тоненькой, гибкой и крепкой. Захлопали крылья, послышались голоса многих птиц. С десяток чаек выскользнули из-под обрыва. Быстро вертя маленькими головками, они закружились над девочкой, мотаясь из стороны в сторону в сильных порывах теплого ветра. Вынув рыбку из мешочка, Алька подняла ее над головой, и одна из птиц тотчас схватила ее. Засмеявшись, Алька стала отдавать рыбку за рыбкой, а потом начала кидать их в воздух, и птицы заметались над обрывом. Их становилось все больше. С озабоченными криками подлетали пепельно-серые с белыми грудками говорушки, сизые глупыши, хлопотливые моевки.

— Кли-кли-кли-и! — продолжала звать девочка, бросая рыбок. — Эй, Рябка, зачем отнимаешь рыбку у Белянки? Ты ведь взяла уже одну! Белянка, Белянка, возьми, это тебе! А ты, вор противный, ты чего сюда прилетел?

Крупная серокрылая чайка, из тех, которых на этом острове зовут «бургомистрами», словно коршун, упала в самую гущу мечущихся птиц; одна из говорушек, получивших рыбку, от испуга выплюнула ее, и бургомистр, подхватив добычу, круто уйдя вниз, под откос, и раскинув свои большие серебристо-серые крылья, полетел прочь.

Птиц становилось все больше. Они кружили над обрывом с писком, радостными и возмущенными криками, с просьбами и жалобами. Хоровод, в самом центре которого подпрыгивала и махала руками, будто и сама хотела полететь с птицами, принять участие в этом грохочущем вихре, девочка.

Мешочек опустел, Алька перестала звать птиц, и они умолкли. Теперь в полете чаек чувствовался некий порядок. По две, по три одна за другой они вылетали из-под обрыва, поднимались над девочкой и, резко кренясь, как самолеты, идущие в атаку, улетали в сторону океана. Это был прощальный полет. Солнце играло в крыльях, перья просвечивали, и казалось, что они вспыхивают, подожженные лучами. Но это длилось всего мгновение.

Девочка легла рядом с Волковым, она шумно, возбужденно дышала, а птицы все кружили над ними, и в их широко раскрытых крыльях туго, как будто кто-то осторожно постукивал пальцами по барабану, гудел ветер.

Карусель птичья. Кружат, кружат… Как знакомы голоса чаек Волкову. В океане они всегда живут возле судна и летят за ним сотни и тысячи миль. Есть старая морская легенда: каждое судно имеет свою птицу. Погибнет птица, погибнет и судно. Это красиво: корабли, люди, птицы.

— Ну теперь верите, да? — спросила Алька. — Мне самой вдруг иногда кажется, что я тоже птица. Вот так встану над обрывом, замашу руками, машу-машу, а это вроде уж и не руки, а крылья. Легкие, сильные! И мне ну ни чуточку не страшно обрыва. Вот, думаю, сейчас я как оттолкнусь и не упаду, вот честное слово, а полечу. Хотите, возьму сейчас и улечу, хотите? Алька вскочила и взмахнула руками.

— Эй, юнга, стоп-стоп! — воскликнул Волков, хватая девочку за край платья. — А ну-ка отработай назад.

— Ладно уж, так и быть. Высоко тут, правда? Ужас! А вот был один человек, так он отсюда спрыгнул. Приятель или там друг Лены… — сказала Алька, глядя вниз. — Дружбу ей так свою доказывал. Верите?

— Все может быть, — помолчав немного, ответил Волков. — Скажи-ка, а как ты приручила птиц?

— Очень просто. Каждое лето много птенчат выпадает из гнезд. Мы их с Леной и подбираем. На чердаке живут они, в ящике. Кормлю я их, пою, а потом вот тут, на мысе, и выпускаю. Потом я сюда прихожу и рыбок им кидаю, чтобы не голодали, пока сами не научатся. Так они и привыкают. — Алька зевнула и, щурясь, потянулась. — Ой, что-то спать так хочется… Вот. Может, я опять птенчат принесу и начну их воспитывать. Или возьму и отправлюсь по острову.

Она умолкла, легла на спину и стала накручивать на кончик пальца блестящую орядку. Девочка не мигая глядела в небо, в ее глазах отражались пролетающие над ними птицы. Потом она сомкнула веки и успокоенно задышала, а Волков подполз к самому краю обрыва: действительно высоковато.

Смелым он был тогда парнем. Сейчас бы он ни за что не махнул с обрыва. Даже ради такой симпатичной девушки, какой была Лена. Стареем, брат, стареем…

Он долго глядел в воду, волны все так же бесшумно катились с океана, и скала все летела и летела им навстречу.

Прикрыв Альку курткой, Волков закурил трубку. Нерпа кружила внизу, водоросли раскачивались, а в высокой, душисто пахнущей траве мелодично попискивали пуночки.

«Кто рыцарь ли знатный, иль латник простой…» — вспомнил он первую строчку знаменитой баллады и усмехнулся: глупо, ну зачем бросаться с кручи в океан? Но вспоминать об этом приятно. Конечно же, проще было покрутить пальцем у виска: все ж риск. «Не рискуй впустую, — поучал его на шхуне мудрый Мартыныч, — но и не избегай разумного риска. Такой риск, Валерка, отдраивает душу человека, он как рашпилем сдирает с нее ржавчину». Ржавчину чего именно, Мартыныч не мог сказать, но Валера понимал его — ржавчину застоя, равнодушия, обывательщины. Рискуя в чем-то — неважно, в большом или малом, — ты как бы проверяешь себя время от времени — а ну-ка, на что ты еще способен?.. В то лето сорок седьмого года он был способен на многое.

Повернувшись на спину, Волков сдвинул берет на лоб и, закрыв глаза, оказался в мыслях опять на своей шхуне.

…Они успели помыть всю палубу до возвращения Мартыныча; вечерело, пора было расставаться. «Поехали на берег», — шепнула ему девушка, когда ее нетерн пеливо позвали из вельбота, уходящего в поселок. «Вахта у меня, — сокрушенно сообщил он. — Могу только после ноля». — «Хорошо. Жду тебя во-он на том мысу, — сказала Лена, спускаясь в вельбот. — Жду! Ты мне еще не все рассказал, да?» Сил не было дождаться окончания вахты, но все ж подошла к концу и она. Сдав вахту, Валера ринулся в кубрик. Борька, он учился в Хабаровском университете на заочном отделении биологического факультета, конечно же, читал очень серьезную книгу про амеб и инфузорий. «Боря, меня ждет девушка, — сообщил ему Валера, вытаскивая чемодан. — И ты должен отвезти меня на берег. Ну же, Боб, отложи библию!» Борис заволновался. «Свидание? Уже?.. Послушай, — сказал он, бегая по кубрику, — если ты ее обидишь, я тебе не подам руки».

— «Будем здороваться ногами, — успокоил его Валера. — Как считаешь, следует мне надеть галстук?» Сборы были трудными. Хотелось выглядеть настоящим моряком, но оказалось, что единственная белая рубашка, имевшаяся у Валерки, позеленела от сырости, он все берег ее, не носил, и вот! А морская куртка, которую он выменял на консервы еще в Ленинграде и тоже берег, не надевал, куртка, висевшая в рундуке, от длительного ерзания во время качки по деревянной переборке протерлась до дыр. В общем, полная катастрофа! «Держи», — сказал тут Борька и кинул ему свою рубаху. Повеселев, Валера натянул ее и спросил, умеет ли Боб вязать галстучные узлы. Увы, этого Борис при всей своей образованности делать не умел, и Валера, чертыхаясь, измочалил галстук, превратив его в веревку. То у него получался узел «шкотовый», то «беседочный», а то и вообще «двойная удавка». В конце концов плюнув, Валерка натянул свой затерхан-ный, с неумело заштопанными дырами на локтях сви-тер и выбежал на палубу. А тут новая неприятность — сливные пробки кто-то утащил из шлюпок. Дело в том, что во время дождей в шлюпки наливается вода, вот ее и выпускают через специальные сливные отверстия. «Мартыныч, наверно, — сказал озабоченно Сашка, узнав, в чем дело. — Ишь, хрен старый! Не хочет, чтобы люди на свидание ездили». Поглядев в его ухмыляющуюся физиономию, Валера понял, у кого находятся пробки, но спорить не стал: на мысе загорелся и потух огонек. Показав Сашке кулак, он бросился с борта шхуны в воду и поплыл к берегу. «Только бы она не ушла, — думал он, содрогаясь от холода. — Только б не ушла». Но берег быстро приближался, и он уже видел Ленку, стоящую на камне. «Что случилось? Что?» — крикнула она, когда он поднялся из воды и пошел к ней по скользким голышам. Стараясь сдержать дрожание в голосе, Валера бодро ответил: «Да ничего не случилось! Это просто тр-тренировка. На случай кораблекрушения».