Владимир Крепс - Клуб Знаменитых Капитанов

– Пора и нам выбирать якоря и отдавать концы… – сказал Немо.

Его немедленно поддержал любимец Тараскона:

– Браво, браво! Я всегда ценил ваше слово, командир легендарного «Наутилуса». Вы правы, как никогда, тем более что мы опаздываем на свидание с капитаном королевских мушкетеров и моим соотечественником – мсье д'Артаньяном! Где же мой саквояж?..

Этот вопрос был абсолютно праздным, так как герой трех романов Альфонса Доде давно сидел именно на саквояже. На это важное обстоятельство ему с улыбкой указал наш любезный председатель Дик Сэнд.

Тартарен благодарил, а точнее говоря, повторял свое неизменное «гран мерси»… и предложил всей кают-компании кланяться ему в болотные сапоги. При этом он торжественно извлек из саквояжа роман «Порт-Тараскон»…

В это время по неведомым нам причинам рекламная пальба подозрительно усилилась… К собачьему лаю прибавились завывания автомобильных гудков и звон разбитых стекол… Как говорил почтеннейший дядюшка Том, все это больше смахивало не на рекламу, а на жизнь. Если только такие ночные развлечения можно считать настоящей жизнью.

Мы все понимали, что не можем тронуться с места, пока не будем уверены в безопасности наших друзей, проделавших вместе с нами далеко не безопасную прогулку от музея Марка Твена до памятника Тому и Геку. И как мы были рады, я бы даже сказал, счастливы, когда в короткий перерыв между автоматическими очередями и шумом грандиозного скандала прозвучал протяжный крик ночной совы…

Надо ли говорить, с каким облегчением мы приняли галантное предложение капитана Тартарена проследовать на борт его флагманского корабля «Тютю-панпан». По всем законам морского гостеприимства он предложил нам двинуться в любом желательном направлении – на камбуз, в кают-компанию или на капитанский мостик. Но наш юный председатель полюбопытствовал: нет ли на «Тютю-панпане» библиотеки?

Как великолепен был в этот момент любимец Тараскона, как он был одновременно величествен и скромен!

– Пожалуйста… К вашим услугам… Сию минуту… Спускаемся в мой салон… Взгляните на полки… Личная походная библиотека губернатора… Она будет первой на острове Порт-Тараскон!..

– Достоуважаемый коллега, – перебил я этот поток красноречия. – А вам ведомо, когда появились первые в мире библиотеки?

– Я это знал, капитан Гулливер, но, признаться, забыл… – ответил он без всякой тени смущения.

Что ж, пришлось ему кое-что напомнить:

– Первые библиотеки, известные современной науке, – это собрания глиняных плиток, на которых клинописью были начертаны письмена. Писцы острой палочкой наносили знаки на плитки из мягкой глины, а потом «страницы» этих плит обжигались… Остатки глиняных библиотек были найдены при раскопках в Ассирии, Вавилонии, Шумере и Урарту… Урарту – это на территории нынешней Армении…

Меня поспешил дополнить достойнейший Немо, широкая ученость которого не вызывает ни у кого ни малейших сомнений:

– Но люди в глубокой древности писали не только на глиняных плитках. К, их услугам были также камень, кость, дерево, пальмовые листья, листы металла, египетский папирус… Свитки папируса достигали до сорока пяти метров длины. Писали на них тростниковой палочкой, черной и красной красками, а позднее чернилами.

Тут в разговор вступил капитан Робинзон Крузо:

– Дружище Немо, вы забыли о пергаменте из телячьих кож… Иногда уничтожалось целое стадо, чтобы выпустить один том пергаментной книги.

– А в Древней Руси были в ходу берестяные грамоты. Самые ранние письма на бересте относятся к одиннадцатому веку. Их обнаружили при раскопках в Новгороде, – добавил капитан Артур Грэй.

Любимец Тараскона не очень заинтересовался сообщениями о книгах глубокой древности.

– Ах, медам и месье! Ну, что за удовольствие, лежа на диване, перебирать глиняные плитки или же раскатывать свитки папируса. Я предпочитаю книги, напечатанные на бумаге.

– Бумагу разных сортов изобрели давно. Но подлинный расцвет книги связан с именем немецкого изобретателя Иоганна Гуттенберга, – пояснил пятнадцатилетний капитан. – Я об этом узнал в морском колледже, куда попал в конце своего романа. В тысяча четыреста сороковом году Гуттенберг создал способ книгопечатания подвижными литерами…

Тут мне пришлось напомнить, что украсивший сегодня наш вахтенный журнал Иван Федоров вошел в историю с почетным званием «Первопечатника» и в России, и на Украине…

Раздался пароходный гудок и вслед за ним стук председательского молотка. Любезный Дик Сэнд сообщил нам, что «Тютю-панпан» подплывает к берегам Франции, где нас ожидает встреча с шевалье д'Артаньяном. Но нашего юного председателя смущали некоторые обстоятельства этого единственного в своем роде рейса. Он допускал, что мы можем незаметно пришвартоваться где-нибудь в устье Роны, вблизи от города Марселя – столицы солнечного Прованса. Но его, как и всех нас, смущала мысль, как мы оттуда доберемся до Нижних Пиренеев! Ведь, судя по карте, там находится старинный город Ош – ближайшая цель нашего ночного путешествия.

И снова в этом затруднительном положении нам протянул руку помощи милейший Тартарен. Подкрутив усы, он сообщил во всеобщее сведение, что старый лев Тараскона продумал все. Решительно все!.. Снова щелкнул замок его неразлучного саквояжа, и на столе появился роман Александра Дюма «Три мушкетера».

Старейший из капитанов (нетрудно догадаться, что я имею в виду Робинзона Крузо) вынул изо рта самодельную трубку и пробурчал с явным неудовольствием:

– Опять шелест страниц? Снова путешествие по главам романа?.. Я немного устал от всего этого, скитаясь по книжным полкам с тысяча семьсот девятнадцатого года. Кстати, д'Артаньян, которому уже воздвигнут памятник, появился в библиотечном обществе только в тысяча восемьсот сорок четвертом году, когда вышли в свет «Три мушкетера». Разница в сто двадцать три года в мою пользу!.. О, не подумайте, я не завидую и не ревную… Я охотно пожму бронзовую руку самого популярного героя господина Дюма-старшего. Но придумайте что-нибудь новенькое, дружище Тартарен, вместо утомительного лазания внутри чужого переплета.

– С большим удовольствием! Сию минуту! Немного терпения!.. Посторонитесь, Робинзон, – затараторил толстяк, лихорадочно роясь в книге…

Наконец он выбрал какую-то иллюстрацию и громко скомандовал:

– Эй, на королевской конюшне! Подать шестерку арабских скакунов с богатыми седлами!..

Придворные конюхи быстро вывели вороных жеребцов с белыми отметинами на лбу. Застоявшиеся кони громко ржали и нетерпеливо стучали передними копытами.

Любезному Дику Сэнду осталось подать подходящую к случаю команду: «По коням!»

Скакуны с места пошли крупной рысью. Перекрывая конский топот, Тартарен лихо запел нашу песенку, впрочем в несколько измененном по данному случаю виде:

Мы мчались по прекрасной стране, приближаясь к центру Гаскони… Наши кони стали уставать (очевидно, они привыкли к спокойным дворцовым выездам, а не к ночным скачкам). Пришлось сделать небольшой привал под сенью огромного дуба, по всей вероятности свидетеля приключений из жизни старинного рода д'Артаньянов. Естественно, что сам собой возник разговор о том, кто создал этой фамилии бессмертную славу. Я имею в виду достоуважаемого Александра Дюма-старшего, которого не следует смешивать с его сыном – Александром Дюма-младшим (также писателем, хотя и не столь знаменитым, как его отец, которого в литературной среде полушутя называли «Александром Великим»).

Я поделился с друзьями собственными впечатлениями от встреч с господином Дюма. Неподалеку от Парижа у него был замок, названный «Монте-Кристо» – напоминание о романе, который принес автору громадную славу и соответственные денежные суммы. Я имел удовольствие состоять в личной библиотеке писателя, расположенной в главном здании, окруженном волшебным садом. В нем шумели искусственные водопады. Тут и там виднелись маленькие озера с карликовыми островами. И на одном из них, как дом вашего Гулливера в стране лилипутов, возвышался восьмиугольный павильон из массивных камней. На каждом из них было высечено название одной из книг или пьес Дюма. А на арке главного входа в замок «Монте-Кристо» была начертана надпись – «Я люблю тех, кто любит меня».

А его любили и, надо полагать, любят сегодня многие миллионы читателей. Правда, я не мог не отметить, что у него было немало противников и завистников. Мне довелось, находясь в личном кабинете хозяина замка, присутствовать при его разговоре с сыном. Слегка приоткрыв переплет «Путешествий Гулливера», я услышал, как Дюма-младший рассказывал отцу, что того обвиняют в создании «фабрики романов»… И в том, что он искажает историю. В ответ раздался громкий хохот отца. «Возможно… Но история для меня – только гвоздь, на который я вешаю свою картину», – сказал он, похлопывая сына по плечу.