Валерий Попов - Тайна темной комнаты

На следующий день в школе Гага был высокомерен и задумчив, ни с кем не разговаривал, даже со мной. Когда Игнатий Михайлович вызвал его, Гага укоризненно глянул на него, так покорно, но тяжело вздохнул, что Игнатий Михайлович даже растерялся, стал ощупывать свой костюм — нет ли в нем какого дефекта, не сбился ли на сторону галстук?

— Почему ты так смотришь, Смирнов? — проговорил Игнатий Михайлович. — Что-нибудь произошло?

— Да нет, ничего, — тихо произнес Гага. — Вы хотите, чтобы я отвечал?

— Да хотелось бы, — пробормотал Игнатий Михайлович.

— Ну, хорошо, — Гага пожал плечами. — Что именно вас интересует?

— Урок, — робко проговорил Игнатий Михайлович.

— А-а, урок! — проговорил Гага. — Урок я не знаю.

Он сделал ударение на слове «урок», явно давая понять — что знает нечто другое, более важное.

— Да, урок… А ты выучил что-нибудь другое?

— Да ничего я не выучил! — уже почти раздраженно проговорил Гага.

— А почему же у тебя такой многозначительный вид? — усмехнулся Игнатий Михайлович.

— К сожалению, есть вещи, не предназначенные для непосвященных! — проговорил Гага снисходительно.

Игнатий Михайлович, уже протянувший было руку к журналу, чтобы поставить пару, испуганно отдернул руку и посмотрел на Гагу.

— Ты что — сделал какое-то открытие? — спросил Игнатий Михайлович.

— Ну, открытие не открытие… — скромно проговорил Гага.

— И в какой же области… это «не открытие»? Секрет?

— Во-первых, — секрет! — строго выговорил Гага. — Ну, во-вторых, эта область в науке точно не обозначена. Может быть — она слегка граничит со спелеологией, может быть — весьма относительно — с географией. Наверняка — с астрономией. Возможно, математические парадоксы там тоже присутствуют! — словно сжалившись над математиком Игнатием Михайловичем, добавил Гага.

— А с физкультурой — связано? — пробасил наш двоечник Маслекин.

— Без физкультуры открытия бы не произошло, — глянув в сторону Маслекина, ответил Гага.

— Ну — ты просто какой-то Леонардо да Винчи! — проговорил Игнатий Михайлович, — Может быть, и я заодно с тобой в историю попаду? Как учитель, не раскусивший вовремя гения и отвлекающий его от великих открытий приготовлением каких-то уроков?

— Вашей вины тут нет! — снисходительно проговорил Гага. — Вы же не можете всех видеть насквозь! У вас вон ведь сколько учеников — каждого вы не можете понять, это ясно!

— Ну спасибо, успокоил! — сказал Игнатий Михайлович. — Тогда я, быть может, все-таки поставлю тебе двойку?

— Разумеется! — проговорил Гага. — Думаю — это ваше право. Даже обязанность! — строго добавил он.

— Ну, хорошо, — Игнатий Михайлович вывел в журнале двойку.

Прозвенел звонок. На перемене Гага держал себя, как король в изгнании, — скромно, но с достоинством.

— Не будем осуждать недальновидных людей, — снисходительно говорил он. — Откуда же догадаться Игнатию Михайловичу (Гага держался настолько солидно, что даже называл Игнатия Михайловича по имени-отчеству, не просто Иг, как все мы), с открытием какого масштаба он имеет дело?

— Вообще — чего ты развыступался-то? — с досадой проговорил я, но нас уже окружили одноклассники.

— Ну, может быть, нам-то ты скажешь, что вы открыли? — спросил Боря Долгов, наш классный вундеркинд и отличник, чья слава, после выступления Гаги, явно зашаталась.

— В учебниках про это нет, — усмехнулся Гага. — А тебя ведь интересует лишь то, что написано в учебниках?

— Ну почему же? — обиделся Долгов. — Мы на каникулах с отцом знаешь какое путешествие совершили? Ни в одном учебнике про такое не прочтешь и даже, я думаю, ни в одной книге!

— Да что интересного можно открыть в нашито дни? — пробасил Маслекин.

— Значит — ничто не интересует тебя? — спросил Гага.

— Почему же — ничего? — проговорил Маслекин. — Джинсы интересуют, как у Пеки, кассетный магнитофон, как у Тохи. Если пары исправлю — батя обещал.

— Но где же вы… открытие-то свое сделали? — продолжал цепляться умный Долгов. — Ведь вы, вроде, не уезжали никуда, тут были… значит — какой-то близкий предмет? Помню — мне отец говорил, что дом наш еще при Елизавете Петровне построен, в восемнадцатом веке. Видимо — что-то, связанное с историей нашего дома?

Мы вздрогнули. Не зря Долгов отличник — здорово сечет!

— Да что интересного-то могло быть в ту глухомань, при Елизавете этой? — усмехнулся сверхумный Маслекин. — Джинсов не было тогда приличных, «кассетников» тоже. Рок-ансамблей и тех не было. Не пойму — чем нормальные парни занимались тогда?

— Видимо — со скуки умирали! — усмехнулся Долгов.

— Ну и что же мы, по-твоему, открыли с тобой? — по пути из школы домой спрашивал я у Гаги.

— Другое измерение, только и всего, — ответил Гага.

— Ну и что это дает?

— Да так, ничего особенного, — усмехнулся Гага. — Просто самая дальняя галактика, которую еле-еле в радиотелескоп мы различаем, по этому четвертому измерению свободно может в этой комнате оказаться!

— Но… как же так?

— Здравый смысл тут бессилен! — проговорил Гага. — И прошу тебя — о здравом смысле забудь, если хоть частично хочешь вообразить открытие какого масштаба сделали мы с тобой!

— Что-то я устал сегодня! — проговорил я. — Пойду, прилягу немного. Салют!

— Ну что ж — отдохни, бедняжка! — насмешливо проговорил Гага и ушел.

Войдя в класс на следующий день, я сразу же заметил, что Гаги нет. Сердце как-то булькнуло, застучало.

— Где дружок-то твой? Все открытия делает? — подошел к нашей парте Маслекин.

— Нет, серьезно, — что с ним? — глядя на часы, спросил Долгов.

— Да проспал, наверно! — беспечно ответил я. — Вчера до часа ночи приемник паяли!

— Интуиция мне подсказывает, что он вообще не придет, — почему-то шепотом проговорил Долгов.

— Почему это? — спросил я.

— Извини — но по вашим лицам давно было видно, что вы что-то серьезное затеяли! Может — вообще самое серьезное из всего, что вам в жизни предстоит сделать, — сказал Долгов. — Но вот что вы с друзьями не делитесь — это плохо!

— Да чем делиться-то? — сказал я.

— Ну-ну! — злобно проговорил Долгов. — Давайте-давайте! То-то, я гляжу, вас пятьдесят процентов уже осталось!

— Что значит — пятьдесят процентов? — заорал я. — Ты соображаешь, что ты говоришь — «пятьдесят процентов»?! Говорю тебе: проспал Гага, сейчас придет. Да и сам подумай трезво: ну что может произойти в наши дни? Холеры в наши дни уже нет! Даже дорогу по пути в школу не переходим. Так что оставь свои шуточки при себе! Все в полном порядке у нас!

— Поэтому ты так раскричался, — проницательно усмехнулся Долгов.

— С ума сходят люди! — умудренно проговорил Маслекин. — Вместо того чтобы джинсы себе приличные раздобыть — исчезают куда-то, а тут волнуйся за них!

— Ты, что ли, волнуешься?! — закричал я. — Да тебе хоть… луна с неба исчезнет — ты не почешешься! Ведь тебе ничего не нужно, кроме кассетника! А что такое электрон — знаешь?!

— Знаю, ясное дело! — зевнул Маслекин.

— Никто этого не знает. Никто — ясно тебе?

— И… Игнатий Михайлович? — потрясенно проговорил Маслекин.

— И он не знает — представь себе!.. А что такое — бесконечность?

— Это… новая дискотека такая? — проговорил Маслекин.

— Дискотека! — проговорил я. — Бесконечность… это то, над чем самые великие люди головы ломали! Ведь должна же Вселенная кончаться где-то?

— Должна, — согласился Маслекин.

— Но за этим концом, за этой стенкой… что?

— Не знаю…

— Вот именно! Если б ты знал — то давно уже президентом Академии бы стал! Ну… видимо, за стенкой этой — еще что-то?

— Видимо, — кивнул Маслекин.

— А за этим «чем-то» — что-то еще? Маслекин кивнул.

— Ну и как же все это кончается? — проговорил я. — Не думал?

Маслекин медленно покачал головой.

— Так что, — проговорил вдруг он, — Гага в бесконечность, что ли, ушел?

Все оцепенели вокруг. Правильно говорят: «Устами младенцев глаголет истина». Раздался звонок.

— А где Смирнов? — оглядывая класс, спросил Игнатий Михайлович.

— Он отсутствует! — опередив дежурного, вскочил я. — Он, наверное, заболел! Можно мне навестить его?

— Что… прямо сейчас? — Игнатий Михайлович изумленно посмотрел на меня, и мой вид его, вероятно, напугал. — А что с ним?

— Он в бесконечность упал! — пробасил Маслекин, пытаясь всех рассмешить или хотя бы поднять настроение.

— Он дома сейчас? — спросил Игнатий Михайлович.

— Да, — сказал я, всей душой надеясь, что это именно так.

— Ну иди, — сказал Игнатий Михайлович.

Я выскочил из класса. На широкой мраморной лестнице чуть было не столкнулся с директором — он испуганно отстранился и посмотрел на меня с удивлением. «Рухнула моя школьная карьера!» — мелькнула мысль.