Анна Данилова - Наследство из склепа

– В том-то и дело. Вот и получается: или она НЕ СМОГЛА это сделать, оказать ему какую-то услугу, или же НЕ ЗАХОТЕЛА. Возможно, она была тяжело больна, знала, что умрет, и поэтому поручила меня этому мужику…

Голос Соломона дрогнул, как это бывало всегда, когда он вспоминал свою мать.

– Но ты хотя бы помнишь, кто ты и откуда? Свое настоящее имя и фамилию?

– Помню, но не собираюсь никому говорить. А вдруг моя мать жива, что тогда? Представляешь, каково ей будет жить, если она узнает, что я жив и здоров?

Сергей пожал плечами.

– Ты меня извини, конечно, может, я что-то недопонимаю, но что дурного случится, если она узнает о том, что ты жив и здоров?

– Ну как же тебе объяснить? Ведь ей же станет СТЫДНО! Как она людям в глаза смотреть будет?

Да, до такого Сергей навряд ли додумался бы. Да и вообще, он с трудом понимал, как же действительно относится Соломон к своей матери: хочет ее видеть или нет? Ему казалось, что за его словами, которыми он хотел всем дать понять, что ни в ком не нуждается, скрывается совершенно противоположное: он хочет, он очень хочет, чтобы его нашли… И чтобы нашла его именно его мать.

– А как тебя звали в интернате и детском доме?

– Рыжов. Миша Рыжов. Представляешь?

– Это потому, что ты рыжий?

– Дураки… – чувствовалось, что он был обижен на тех, кто наградил его такой фамилией.

– Послушай, но ведь пять лет тому назад, когда мать твоя тебя бросила, тебе было восемь лет, ты был взрослым пацаном. Неужели они поверили, что ты не знаешь своего имени и фамилии?

– Имя-то мое. Но вот фамилию я свою говорить не стал. Это я, наверное, сам виноват, что меня сделали Рыжовым.

– Ну а мне-то ты можешь сказать, как твоя настоящая фамилия?

– А ты еще не понял? – И тут Соломон как-то очень странно посмотрел на Сергея.

– Если честно, то нет… Откуда…

– Ладно, сейчас еще одну вещицу покажу, ту, которую мне удалось сохранить.

И он достал из кармана рубашки, которую еще ни разу не снимал за все то время, что они с Сергеем были знакомы, носовой платок.

– Смотри внимательно… Минут пять. А потом скажешь, договорились?

Он встал и подошел к окну. А Сергей, разложив голубой платок из тонкой ткани на коленях, стал пристально его рассматривать, как если бы пытался там найти какие-то почти невидимые узоры или знаки. Но знак был только один. Это был вышитый шелковыми нитками готический вензель – буква В. Это все (кроме грязных пятен, разумеется), что было особенным на этом платке. О чем он и сказал тотчас Соломону.

– Правильно. И такие вот метки были на всей моей одежде. Вот и спрашивается, зачем было вокруг старой детской одежды, каких-то там подштанников и рубашки, устраивать такой ажиотаж?

– Ты имеешь в виду Альбину? – догадался Сергей.

– Конечно! Зачем ей было прятать от меня эти вещи, а потом еще красть медальон?… Хотя с медальоном все, в принципе, понятно – золото как-никак.

– Мне кажется, я начинаю понимать тебя. Думаешь, кому-то было важно, чтобы ты забыл свою настоящую фамилию?

– Ну, конечно! А эти вещи с метками семьи Бауэр… – тут Соломон резко замолчал, прервав себя на полуслове. – Вот черт, проболтался…

– Ты – Бауэр? Это твоя настоящая фамилия?

– Да. Но ты должен хранить это в тайне. У меня впереди еще вся жизнь, и я сам должен решать, как мне относиться к своей матери. Понимаешь, Альбина постоянно твердит, что моя мать приходила в интернат и даже видела меня, но не захотела брать, но я не верю ей, и ты не должен верить. Если бы ты знал только, какая у меня мать…

И в это время раздался тихий скрип, дверь в комнату отворилась, впуская белую тоненькую фигурку с распущенными волосами.

– Мальчики, это я, не бойтесь, это не привидение…

Маша подошла к торшеру так, чтобы ее было хорошо видно, после чего села на постели и повернула голову в сторону Соломона:

– Можете меня презирать, но я подслушала весь ваш разговор.

Маша выдержала паузу, ожидая услышать в свой адрес пару-тройку неприятных характеристик. Но не услышала.

– Понимаете, мне не спалось… Кроме того, я должна была рассказать вам кое-что о Ларисе. Не хотелось говорить это на ночь глядя, чтобы не расстраивать тебя, Сергей. Но ведь то, что только что услышала здесь, имеет ко всей ее истории непосредственное отношение.

– И какое же? – Соломон всем своим видом показывал, что очень сожалеет, что Маша услышала его признание в отношении тайны своей настоящей фамилии.

– Я тебе расскажу кое-что, что тебя заинтересует, но прежде ты расскажешь нам, какое отношение ты имеешь к Илье Галицкому?

Соломон аж подскочил, взмахнул руками и замотал головой.

Сергей изумленно взглянул на Машу. Похоже, он и сам не помнил, о ком она ведет речь.

– Сережа, помнишь тот листок из художественного альбома, который Никитка подобрал в разгромленной квартире Ларисы?

– Ну, помню…

– А сам альбом художника Ильи Галицкого, который мы обнаружили в гостиничном номере Ефима Борисовича и который ты, – она ткнула пальцем в сторону Соломона, – листал, сидя в кресле? И на мой вопрос, интересуешься ли ты живописью, ты еще ответил, мол, «это еще откуда здесь»? Вспомнил? Вы оба вспомнили? Или думаете, что все это случайно? А я вот, в отличие от вас, обратила внимание и на фотопортрет художника и кое-что поняла… Соломон, ты будешь говорить или считаешь, что нам с Сергеем надо забыть эту историю навсегда? Отвечай, ты знал Галицкого? Ведь это он, Сережа, это он, помнишь, бородач, который приходил тогда к Ларисе домой и собирался ей что-то рассказать…

– Он? – удивился Горностаев. – Художник? Но что он собирался ей рассказать?

– Ладно… – махнул рукой Соломон. – Да, Маша права, я действительно знаком с Ильей Николаевичем Галицким. Я жил у него почти год…

И Соломон рассказал, как вскоре после того, как его мать оставила его с Буффало и исчезла из его жизни, он сбежал в Москву.

– Я хотел добраться до дома, я помнил то место, где мы жили с мамой, но у кого бы я ни спрашивал, где оно находится, все только плечами пожимали…

– А сейчас ты помнишь этот город?

– Да это и не город, а просто место в лесу, там рядом нет домов… Это в Латвии.

– Латвии? – хором воскликнули Маша с Сергеем. – Значит, ты не русский?

– Не знаю. Но если фамилия моя Бауэр, значит, не русский.

– Так как называется то место, в котором вы с мамой жили?

– Странное такое название: Дупуми.

– Ничего и не странное, бывают и еще постранней…

– Ты остановился на том, что сбежал от Буффало в Москву, хотел через Москву добраться до Латвии?

– Да, но денег у меня не было. К тому же за мной стала охотиться милиция. И тут прямо на вокзале ко мне подошел человек. Он сразу мне понравился. Его звали Илья Николаевич. Он сказал, что хочет написать мой портрет и что, если я не против, то могу пожить какое-то время у него. У меня был нож, а потому я ничего не боялся.

– Нож?

– А что, если бы он оказался убийцей или маньяком, охотящимся на мальчиков? Ты просто не знаешь, какие люди мне встречались на московских вокзалах… Страшные, еще страшнее, чем дикие звери.

– И ты пошел за ним?

– Да, он привел меня к себе домой, и я ему обо всем рассказал. И я остался у него жить. Мне было хорошо, меня хорошо кормили, а за это я должен был позировать. Даже не то, что должен, но он просил меня, потому что я ему очень нравился. Вообще-то он где-то преподает рисунок, у него даже есть ученики, которые тоже рисовали меня, когда приходили к нам… Но Галицкий очень хотел, чтобы я нашел свою мать. И он помогал мне в этом. Я объяснял ему, какая она, какие у нее глаза, волосы, нос, губы, а он рисовал и спрашивал, похожа или нет.

– И что, получилось?

– Получилось. У меня его рисунок всегда со мной… Но потом, когда мама стала приходить ко мне по ночам, я понял, что она ищет меня, и поехал туда, где она меня и оставила. Я почему-то был уверен, что когда приеду в Саратов, то встречу ее там же, в парке… И я стоял возле скамейки, где ее оставил, и щурился на солнце, представляя, что вот сейчас она появится из солнечной мути и подойдет ко мне… Но она не пришла, а потом меня поймали, отвезли в детский дом, стали расспрашивать, кто я и откуда, а потом появилась Альбина, но это уже позже. Она почему-то обрадовалась, увидев меня… Стала расспрашивать про медальон… Думаю, она сразу положила глаз на него, а потом меня перевели в интернат, из которого я сбежал, а остальное вы уже знаете.

– Где портрет твоей матери, который Галицкий нарисовал с твоих слов? – спросила Маша шепотом. – Он у тебя с собой?

– Да, а что?

– Показывай.

Сергей с опаской посмотрел на Машу: что она задумала? В кого перевоплотилась на этот раз?

Соломон достал из этого же кармана, из которого прежде доставал носовой платок, сложенный в несколько раз листок. Развернул его и протянул Маше.

– Соломон, мне кажется, ты нашел свою маму… – сказала она и от волнения закашлялась.

– И кто же она?

– Лариса!