Константин Шишкан - Спасенное имя

«Эти барельефы, — сказала Анна Владимировна, — задуманы мною как символ мужества. Каждое из лиц я лепила, вспоминая товарищей по отряду.

Здесь, конечно, нет конкретных черт определенных героев. Мне хотелось, чтобы они «читались» как обобщенный образ партизан.

На памятнике будут высечены имена павших. Не все, к сожалению, установлены, но мы продолжаем поиски…»

Мужчина повернул голову в сторону телевизора.

«Ну вот, пожалуй, и все, — продолжала Анна Владимировна. — Сейчас эти барельефы почти готовы. Я выезжаю в село Виоре́ны. Надеюсь, через несколько дней, в конце августа, состоится открытие памятника».

Мужчина наклонил голову, прислушался.

«Дорогие телезрители, — сказала диктор, — в нашей передаче «Художник и время» мы познакомили вас с новой интересной работой архитектора Семена Ра́ду и скульптора Анны Пече́рской.

Заканчивая передачу, хочу сообщить, что в коллекции архитектора есть любопытнейший экспонат. Прошу вас, Семен Никитич».

«Этюд, о котором идет речь, — сказал Раду, — мне прислал из села Виорены Федор Ильич Кайта́н, мой старый друг по партизанскому отряду. Ныне он пенсионер, заслуженный учитель республики. Прислал вот в этой черной шкатулке, — и он показал телезрителям плоскую металлическую шкатулку. — Этюд необычен тем, что написан маслом на жести. Художники не часто используют подобный материал. Но была война…»

Звук неожиданно пропал. На экране Раду что-то говорил, затем показывал этюд. На нем был изображен раскидистый клен.

Из динамика телевизора слышался сплошной треск. По экрану бежали белые вибрирующие полосы.

Мужчина подошел к телевизору, покрутил ручку настройки. Изображение замелькало и, наконец, установилось, но звука по-прежнему не было.

Раду продолжал о чем-то рассказывать. Человек с бородкой хватил кулаком по ящику телевизора. Тотчас же появился звук.

«…В истории партизанского движения Молдавии, — говорил Раду, — есть один пробел. До сих пор неизвестна причина гибели группы, действовавшей в этом районе».

Мужчина достал из кармана папиросы, закурил. Он с интересом слушал Раду. Но звук пропал, и он снова хватил кулаком по телевизору.

«…осле разгрома немецкого гарнизона, — сказал Раду, — в столе коменданта была найдена шкатулка с этюдом. На нем — немецкий штамп. Вот он… На этюде изображен клен с дуплом. Как стало известно, клен — партизанская явка. Но кому понадобилось его рисовать? Кто автор этюда? Это пока остается загадкой. Напишите нам, если что-нибудь знаете о событиях тех далеких лет. Мы надеемся, что тайна этюда…»

Звук на этот раз пропал окончательно. Напрасно мужчина стучал кулаком по телевизору, вертел все ручки — звук не возвращался. Изображение еще удерживалось, но не было слышно ни слова.

На экране Раду, передавая шкатулку Анне Владимировне, что-то еще говорил, но, дрогнув, исчезло изображение, и его заменил электронный занавес.

— Надо же! — сказал мужчина.

Он постоял с минуту у топчана, затем надел черный берет, выключил телевизор.

Взяв походный этюдник, неторопливо шагнул за порог.

По белой трубе ватмана спустился на стол паук. Дверь хлопнула, и он притаился среди крошек на столе.

Пыльной сухой дорогой устало брел путник. Лицо его было мокрым от пота. Узкая, клинышком, бородка лоснилась. В руке он держал походный этюдник.

Всякий раз, когда на дороге появлялась машина, он, волоча ногу, сворачивал на обочину.

Из-за холма неожиданно вынырнул грузовик. Человек, не успев сойти с дороги, остановился. Грузовик резко затормозил. В кабине, рядом с шофером, сидела уже знакомая нам Анна Владимировна. В кузове на больших, грубо сколоченных ящиках устроился мальчик лет тринадцати. В углу удобно разлегся лохматый пес Каквас.

— Садись, подвезу, — шофер распахнул перед путником дверцу. — Как говорят, пока ходишь, надо ездить.

Но человек, покачав головой, молча двинулся в путь.

Пес в кузове заворчал.

— Да стой же ты! — Шофер выскочил из кабины. — Ногу подвернул?

— A-а, — махнул рукой путник. — Ерунда. Не стоит беспокойства…

— Какое беспокойство? Хотел помочь.

— Спасибо, не надо.

— Как знаешь, — сказал шофер. — Бывай.

Навстречу им мчалась колхозная «Нива».

— Привет, Андрие́ш! — крикнул водитель встречной машины.

Андриеш помахал рукой, еще раз поглядел вслед путнику, хлопнул дверцей. «Странный народ — художники!» И включил скорость.

Человек, сделав несколько шагов, свернул в посадку.

— Устали? — Андриеш всмотрелся в лицо соседки. — Потерпите немножко. Вот проедем Мере́ны, потом Флоре́ны, затем Петре́ны, и считайте — на месте. А село вас ждет. Шутка ли — памятник везете! Да и передача по телевизору шуму наделала. Шкатулка, этюды… Народ любит тайны.

Некоторое время ехали молча.

— А может, и нет тайны? — продолжал рассуждать Андриеш. — Намалевал кто-то клен. Про явку, понятное дело, слыхом не слыхал. А комендант возьми да отними у него картинку. И — в шкатулку, под замок. Чтобы супружнице, значит, — в посылочке на рождество… Сувенир с Восточного фронта! Вот вам и тайна черной шкатулки.

Печерская слабо улыбнулась, закрыла глаза.

Андриеш обиженно засопел, и они надолго замолчали.

— Фу, Каквас, фу, — сказал мальчик.

Звали его Димкой. Был он мускулистым, загорелым, нетерпеливым.

Пес послушно завилял хвостом и предложил ему лапу.

Грузовик прибавил скорость. Побежали с холмов виноградники, зашагали, переступая через курганы, высокие телеграфные столбы.

Вскоре пошли колхозные бахчи. Димка жадно ловил ртом свежий ветер.

— Ух ты! Вот бы сейчас арбузика!

Каквас радостно забил хвостом и снова предложил Димке лапу…

Наконец показались вдали веселые домики села Виорены. Дорога лежала вдоль берега Днестра. Ветер запутался в камышах и сердито раскачивал их, пытаясь найти дорогу.

Но вот камыши расступились. К берегу причалила лодка, груженная арбузами в зеленых тельняшках. На носу с шестом в руке стоял рыжеволосый парнишка. Лицо его было густо засижено веснушками, а левый глаз лихо перевязан черным платком. Над лодкой развевался черный флажок, воткнутый прямо в арбуз.

— Смотрите, смотрите! — закричал Димка, невольно затарабанив кулаками по крыше кабины.

Андриеш, притормозив, высунулся наружу.

— Чего тебе?

— Совсем как настоящий пират, — виновато вздохнул Димка.

— Пират? — усмехнулся Андриеш. — Да это же Думитра́ш, Гришки Хамура́ру дружок, — и, достав из кармана темно-красное «цыганское» яблоко, вытер его о рубашку и кинул Димке в кузов. — Лови!

Но Димка не стал ловить. Что он — маленький? И ловко сплюнул сквозь дырку в зубах.

Яблоко покатилось к псу. Каквас накрыл его лапой, лизнул и равнодушно отвернулся.

Шофер дал газ, и вскоре камыши и лодка остались позади.

Теперь перед глазами вырос зеленый холм, на котором застыли аккуратные частые могилки, а над ними простирали деревянные руки кресты.

На самой вершине холма виднелось длинное, полуразвалившееся строение — заброшенная овчарня, а поодаль — новое здание школы-интерната.

Еще несколько поворотов — и они въехали в село. Над тихими утренними улицами плыл голос диктора:

«Внимание, внимание! До отхода машин на поля остается двадцать минут. Первая бригада собирается в Желтой долине, вторая — в Бычьем зеве».

Грузовик подкатил к домику на краю села и, шумно зарокотав, остановился. В калитку выглянула бабка в сером платке, за ней высунул белую голову дед. Бабушка Василина всплеснула руками.

— Роди́ка! Три́фан! Встречайте гостей.

Вслед за дедом Трифаном во двор выбежала Родика — кареглазая женщина лет сорока. Она молча обняла Печерскую, похлопала ее широкой ладонью по спине.

— А ты — герой, — сказала Анна Владимировна. — Молодцом. Покажи-ка Миху́цу. Небось с каланчу вымахал. Сколько ему?

— Девять.

— Михуца! — крикнула бабушка Василина. — Где ты? Михуца! — И вышла за калитку.

— Растут наши дети. — Родика потрепала Димку по плечу. — Давно ли на руках носила? Кавалер! — Она придирчиво оглядела его с головы до ног. — Силен мужик… На девчонок поди поглядывает?

Димка скромно опустил глаза: не без того, конечно.

— Да ну, — отмахнулась мать. — Он при девчонках молчит как сурок. Тихоня.

«Тихоня, — повторил про себя Димка. — Послушали бы вы нас без свидетелей!»

— Что же мы стоим? — спохватилась Родика. — Заходи, Анна, в дом.

Женщины обнялись и вошли в дом…

Во время войны Печерская, родом из Подмосковья, партизанила в кодрах[1]. Однажды попала в облаву. Эсэсовцы долго преследовали, но ей удалось уйти. Спрятала ее на чердаке Родика, босоногая чумазая девчонка. Два дня носила еду, а на третий, в ночь, вывела из села огородами. С тех пор они подружились. Родика стала связной у партизан…