Валерий Воскобойников - Картины из села Гаврилова

«Я попробую», — хотел сказать Саша, но промолчал. План у него был уже готов.

По дороге к белому зданию с колокольней, где был телеграф, Саша составил такую телеграмму:

«Здравствуйте Николай Павлович. Напишите пожалуйста срочно что известно князе Антоне Гавриилове 19 век адресу деревня Гаврилово Новгородской».

— Телеграмму «срочную»? — спросила телеграфистка. — В три раза дороже, зато принесут сегодня.

Отец дал Саше с собой несколько рублей. Сейчас Саша выложил их почти все. На науку.

На следующее утро, когда Саша окучивал на огороде картошку, мимо прошёл Гоша.

— Знаю, что телеграмму послал. Одобряю. И что тётке Евдокии Егоровне помогаешь, тоже одобряю. — И потом, уже тише, спросил: — Как думаешь, могут люди ловить рыбу там, где она не водится?

— Не знаю.

— То-то и оно. Я тоже не знаю.

А после обеда, когда Гоша снова остановился около Саши, к ним подкатил жёлтый «Москвич».

— Гаврилов из Ленинграда где остановился? Ему письмо, — крикнул водитель, не выходя из машины.

— У нас все Гавриловы, — ответил Гоша. — И деревня Гаврилово.

— Александр Гаврилов из Ленинграда.

Саша уже понял, что это ему письмо. И, наверное, от Николая Павловича. Он заторопился к машине.

Николай Павлович своим чётким учительским почерком писал:

«Саша!

Телеграмму принесли в полночь. Я сначала удивился — что за срочность. Сообщаю то, что удалось выяснить по справочникам.

Князь Гавриилов Антон Андреевич (1775–1832) прожил часть жизни в Европе, а часть — в родовом имении, деревня Гавриилово Новгородской области. В Европе интересовался искусством, учился живописи, но рисовал плохо. Похоронив жену, вернулся в Петербург, прожил там около года, затем навсегда удалился в своё имение. Оттуда дважды ненадолго уезжал в Италию. Поездки эти краткостью своею (5–8 дней) у властей вызывали подозрения и толки.

Более известна его дочь — Елизавета Антоновна Гавриилова, общественная деятельница, создатель первой большой школы для крестьянских детей, автор многих статей в российских журналах о народном просвещении. Она замуж не выходила и фамилии не меняла. Захоронена, как и отец, в родовом имении.

Как только узнаю дополнительные сведения, сообщу немедленно. Если объяснишь причину своего неожиданного интереса, буду рад. Береги себя для Крыма.

Твой Н. П.».

Гоша стоял рядом с Сашей и тоже читал письмо.

— Это кто такой — «Н. П.», — спросил он уважительно, — академик какой-нибудь?

— Мой друг, учитель истории.

— Ты смотри, всё узнал, даже что «рисовал плохо». Загадка века!

— Что туристы уехали — это очень хорошо, — сказал Гоша, когда вернулся с дежурства. — И было бы лучше, если б уехали совсем. Но они затаились в лесу, километрах в двадцати. Их с вертолёта видели.

— Неужели они настоящие грабители? — удивилась Света.

— А кто, по-твоему, залез на чердак школы через окно и пытался проникнуть в музей, когда свет снова погас?

— А может, — Федя начал смущённо, но договорил, — может, Афоня? Бабки же рассказывают, что он раньше часто чудил.

— Бабки? — Гоша даже возмутился. — Ты ещё про лешего скажи или про водяного. Короче, пока те люди не уедут совсем, ожидать можно всякого, и надежда у меня на вас. Фёдор, ты найди велосипеды у тех, кто в Ленинграде на экскурсии, и дай Светлане и Саше… — И Гоша отправился к учителю Ильину разбирать с ним старинные бумаги, которые сохранились от Гаврииловых.

Минут через двадцать Гоша прибежал к Сашиному дому снова.

— Не спишь? Пойдём к Ильину. И Свету зови, там всего наслучалось, сейчас узнаете!

Саша сразу побежал за Светой. Света развешивала по комнате этюды, которые нарисовала за эти дни.

— Не смотри! — испугалась она и прикрыла этюды спиной. — Сейчас рано, а потом сама покажу…

— Благодарю за скорый приход, молодые люди, — приветствовал их учитель Ильин, когда они вошли к нему в дом.

Он усадил всех вокруг обеденного стола, покрытого клетчатой скатертью. Посередине лежали старинные тетради с красивыми бархатными переплётами, с металлическими застёжками, а рядом — длинная тонкая палка с красивым серебряным набалдашником.

— Я позвал вас срочно потому, что Георгий поделился со мной вспыхнувшим у вас интересом к личности Елизаветы Антоновны Гаврииловой, а у нас сегодня две чрезвычайные новости, я бы сказал даже — удачи, радости. — Ильин приподнял длинную тонкую палку с набалдашником. — Новость первая — непонятным образом нашлась указка Елизаветы Антоновны. Та самая знаменитая указка, которую подарило к её пятидесятилетию общество народных просветителей и которая таинственно исчезла из учительской четырнадцать лет назад.

— Не исчезла, украли её, — вставил Гоша.

— Мы тоже так думали. Эта указка в течение века передавалась каждый год лучшему учителю. И неожиданно исчезла. Сегодня я её обнаружил в учительской за старинными часами под портретом Елизаветы Антоновны.

— Не нравится мне это, — хотя и вежливо, но перебил его Гоша, — кто поверит, что она все четырнадцать лет за часами стояла?

— Не будем гадать. Главное, что наша школа вновь обрела знаменитую указку, о которой поэт прошлого столетия писал: «Её указка указует нам путь к добрым знаньям и делам». Но я вас призвал в свой дом не только для того, чтобы поделиться этой радостью, а, главным образом, из-за второго неожиданного открытия. — Ильин помолчал, оглядел своих гостей и начал вновь: — Здесь дневники Елизаветы Антоновны, которые она вела, начиная с юных лет. — Ильин показал на тетради в красных бархатных обложках. — За несколько часов до смерти Елизавета Антоновна передала их здешнему священнику. Более ста лет дневники хранились в их семье, и правнук священника, профессор химии, прислал их недавно в наш музей из Москвы. Дневники эти читать трудно. Их надо изучать: многие имена сокращены, другие обозначены инициалами. Порой она по нескольку лет не вела записей или, возможно, вела их в других тетрадях.

Ильин раскрыл верхнюю тетрадь и осторожно полистал её, показывая записи. Среди страниц Саша увидел несколько засохших бледных цветков.

— Да-да, они ещё не рассыпались: наши колокольчики и ромашки, которые цвели здесь сто пятьдесят лет назад, — проговорил Ильин. — Все дневники нам за вечер прочесть невозможно, да и не нужно, здесь слишком много её личного. Но я осмелился скопировать некоторые её записи, они, возможно, касаются интересующей вас темы. Они тоже личные… Как я понимаю, это драма, вернее — трагедия молодой девической любви… Ведь Елизавета Антоновна так и не вышла замуж, хотя, как известно, была весьма привлекательна… Что же я ещё хотел сказать? — Учитель Ильин на секунду задумался. — Ах да, трудно установить даты записей. Елизавета Антоновна почти нигде не ставила года, думаю, для неё это было не важно. — Ильин достал из-под тетрадей несколько свежих, исписанных мелким почерком листов бумаги и без предупреждения, сразу принялся читать:

«Бесценный друг мой, милый бесценный друг!

Утром папенька объявил, что послал тебя с важным поручением. Куда и зачем — сказать отказался.

Как немного надо, чтобы ощутить своё одиночество. Ты уехал — и одна перед всем миром».

— А вот другая запись. Она идёт вскоре после прочитанной:

«Сегодня прояснилось. Случайный, но добрый человек доставил тайную записку. Записка истёрта и, очевидно, прошла через многие руки. Вот она:

«Любезная Елизавета Антоновна!

Не знаю, дойдёт ли до Вас сия записка, потому пишу коротко.

По велению папеньки Вашего, высокочтимого Антона Андреевича, меня, вопреки моему желанию, насильно увозят, а куда — и сказать не могу.

Остаюсь всепокорным слугой Вашим и другом по гроб моей жизни.

Афанасий».

Знал бы Он, написавший те строки, как много раз я целовала этот клочок бумаги.

Вечером я решительно подступила к папеньке, но он отказался разговаривать со мною на тему об «А». «Ты должна благодарить господа за моё радикальное решение. Я советую забыть это имя навсегда», — вот его последние слова.

А мне это имя дороже всей жизни. Я, знать бы, куда, в какую сторону увезён он насильно, бросилась бы, догнала, отбила бы и спасла его из коварных рук. Я так и решилась поначалу. Но мысль о том, что если уеду, то потеряю единственную возможную нить, остановила меня.

Неужели мне осталось в этой жизни лишь смотреть на мои портреты, писанные твоею рукой!»

Учитель Ильин откинулся на спинку стула и замолчал. Все продолжали смотреть на него.

— Как видите, она сообщила нам имя художника: Афанасий. А нам известно, что художник этот писал её портреты.

— Тот самый Афоня, о котором сказки?

— Вот именно, что сказки, — усмехнулся Гоша. — Глупость всё это, небылицы.