Энцо Руссо - Следствие ведет Россана

Он рассказал адвокату, стараясь не входить в подробности, о сигаретах, найденных на лотке-тележке вместе с булочками и сластями. А также о сигаретах, спрятанных дома внутри старой лампы с треснутым стеклянным абажуром. Теперь уже почти не оставалось сомнений: Пьеро Джардину, по прозвищу «дядюшка Пьеро», ликвидировала банда торговцев наркотиками, которой он, вероятно, чем-то мешал.

— Ясно. Конечно, объяснить все это его брату, боюсь, будет не так-то легко, — сказал адвокат, поглаживая себя по щеке. Челюсти у него были мощные и казались еще заметнее, так как были безупречно выбриты.

Только тут комиссар вспомнил о кофе, который все это время печально стыл в оранжевой чашечке между телефоном и грудой папок с бумагами, требующими срочного исполнения.

— Разрешите?

— Что за вопрос, комиссар! Извините, я помешал…

Кофе, разумеется, был отвратителен. Он поставил недопитую чашечку обратно на стол: придется подождать того несравненного, ароматного кофе, который ему приготовит после ужина жена. Адвокат Алесси между тем уже поднялся.

— Ну так, комиссар, я буду ждать от вас сообщений, каковы бы они ни были. Но будем надеяться — хороших.

— Я вас извещу сразу же, как только будут какие-нибудь новости, разумеется, если это не нарушит секретности, которую я обязан соблюдать.

— Разумеется.

Телефон зазвонил, когда светло-бежевое пальто адвоката еще маячило на пороге. Комиссар горячо пожелал себе, чтобы это не был снова начальник полиции, хотя теперь он располагал именем похищенного и это открытие ему ничего не стоило.

— Привет, папа, — раздался в трубке веселый голосок Россаны. — Есть какие-нибудь новости?

— А какого рода новости тебя интересуют? — спросил, чтобы выиграть время, комиссар.

— Насчет расследования.

— Ах, да, расследования… К сожалению, должен тебя огорчить. Твой друг, который кормил булочками весь ваш лицей «Юлий Цезарь» и которого ты так упрямо, несмотря ни на что, продолжаешь защищать, оказался действительно замешан в торговле… ты знаешь чем. Мы произвели сегодня обыск у него на квартире.

— Ах вот как?

— Да, вот так, — повторил комиссар и, протянув свободную руку, взял красную коробку и взвесил ее на ладони. — Сигарет сто с лишним, а может, и сто пятьдесят, никак не меньше. Не так уж, в сущности, и много, но старик, вероятно, вел дела в не слишком широком масштабе: довольствовался тем, что продаст одну сигарету тут, другую там, немногим, но надежным клиентам. Мы нашли коробку, полную сигарет с марихуаной, такую же, что обнаружили у него на лотке.

— Коробку? — отозвалась, как эхо, Россана, едва сдерживая смех, причину которого комиссар не мог себе объяснить. — Папа, а она, случаем, не красная?

— Да, именно красная. Но ты-то, черт возьми, откуда знаешь, какого она цвета? — в изумлении завопил комиссар. Эта сопливая девчонка не иначе как сам дьявол. Удивительно только, что от нее не пахнет серой.

— Я расскажу тебе вечером дома, — нежно проворковала Россана и, не дожидаясь других вопросов, повесила трубку.

В самом деле, замечательная личность этот профессор[2] Мартини, директор классического лицея «Юлий Цезарь» и к тому же самого высокого класса преподаватель латыни. Он человек спокойный, сделавший спокойствие своей религией, научился выполнять свои далеко не легкие обязанности, чрезвычайно ловко избегая всяких неприятностей и столкновений.

— Что за невероятная история! — повторял он, качая головой и складывая газету с крупными заголовками над уголовной хроникой.

Синьора Матильде как раз подавала на стол великолепнейшее жаркое из требухи — блюдо, бывшее единственной страстью директора, помимо латинского языка. Она сразу поняла, что имеет в виду муж, и в знак солидарности с ним испустила тяжелый вздох.

— Что ты видишь в ней невероятного, Орацио?

— Да то, что до сих пор ничего не известно ни об этом несчастном, ни даже о том, почему его похитили.

— Но ведь пишут, что он…

— Продавал наркотики? Слухи, всего лишь слухи. Я не верю, что этот безобидный старик сбывал сигареты с наркотиком.

— Ну, тебе лучше знать.

— И кроме того, в моей школе, Матильде, нет наркотиков. Да, поистине в наши дни даже самый последний бедняк не может быть уверен в своей безопасности. До недавнего времени ограничивались тем…

— Ешь, Орацио, остынет.

— …ограничивались тем, что похищали только состоятельных людей, а тот, у кого скромный достаток, мог жить спокойно. Теперь же опасность быть похищенным, выходит, грозит всем: моему школьному сторожу, продавцу газет на углу, мне и тебе…

Телефонный звонок прервал эту обличительную речь, и синьора Матильде с чувством облегчения вскочила со своего места, прежде чем муж успел отложить вилку.

— Кушай, я подойду.

Директор занялся своей еще не тронутой порцией требухи, уже не такой горячей, как ей полагается быть. Но в тот вечер ему решительно не везло. Жена возвратилась через несколько секунд.

— Это тебя.

— А кто? — спросил директор. Он был чуточку удивлен: так поздно ему обычно никто не звонил.

— Не знаю, он не представился.

— Терпение! Ты ужинай, Матильде, не жди меня. Он вышел в коридорчик, где жена оставила гореть свет.

Телефон стоял на маленькой мраморной полочке, и профессор Мартини взял трубку доверчиво и спокойно, как брал ее всегда целых шестьдесят лет, он вовсе не ожидал вдруг услышать в ней чей-то незнакомый голос, очень низкий и мягкий, с сильным неаполитанским акцентом. Поначалу незнакомец обратился к нему весьма церемонно:

— Это господин директор? Простите, что я вас беспокою.

— Извините, кто говорит?

— Это неважно. Эй, директор, слушай сюда. Этот маразматик, ну, знаешь, тот старикашка, который продавал всякую гадость твоим ученикам, у нас в руках. Мы, профессор, держим его и ни за что не выпустим, пока нам не поднесут на блюдечке совсем маленькую сумму в пять-сот ты-сяч дол-ла-ров. Повторяю: пятьсот кусков, причем обязательно мелкими купюрами. Ты хорошо расслышал цифру, профессор? Пять и еще пять нулей. Когда, как и где, мы тебе сообщим в положенное время. Ну что, усек?

Кто знает почему, но, услышав сумму выкупа, охваченный паникой директор вдруг подумал о школьной кассе, в которой с трудом можно было наскрести несколько десятитысячных ассигнаций, и то не в долларах, а в лирах. Неужели эти бандиты требуют от школы уплаты такой колоссальной суммы?

— А кто… кто должен платить? — пробормотал он.

— Не ты, можешь не беспокоиться. Есть один такой, кто может это сделать. У кого хватает башлей, чтобы объявить награду в сто тысяч долларов, для того полмиллиончика — это сущая мелочишка. Ты что, газет не читаешь?

Мужчина произнес «мелочишка» с таким шипением на «ч» и на «ш», что у директора Мартини несколько секунд в ушах жужжало лишь это слово и он был не в состоянии сосредоточиться. Но постепенно до него все яснее доходил ужасный смысл фраз, которые произносил этот слащавый и в то же время наглый голос. Похищение, требование выкупа, этот вульгарный язык, этот жаргон обыкновенного уголовника… Да неужели все это происходит на самом деле? И с кем? С ним, всеми уважаемым директором учебного заведения, славящегося своими традициями?!

— Но при чем тут я? — только и сумел он пробормотать.

На другом конце провода раздались долгие раскаты смеха, неторопливого, захлебывающегося, приведшего директора в полное отчаяние.

— Да послушайте…

— Ой, перестань, профессор! Уморил. Ты доложишь полиции о нашем разговоре, а потом будешь сидеть, как цуцик, у телефона и ждать нашего следующего звонка. Ну что — дошло? Только смотри, чтоб никаких фокусов, не то этот маразматик живым не выйдет.

— Хорошо.

— Теперь иди себе спокойненько и думай только о том, чтобы передать наше порученьице, тогда проживешь до ста лет. Ну, бывай, директор.

«Порученьице, порученьице», — с негодованием повторял про себя знаменитый латинист. Невежественные, невежественные и наглые люди. Мало того что преступники, заслуживающие самого строгого пожизненного заключения! Но в какую неприятную передрягу они его затянули! И в одно мгновение, пока он вешал трубку, перед мысленным взором директора пронеслась страшная картина — он увидел, как все его столь приятное, прочное и спокойное существование рушится, словно карточный домик, разлетается вдребезги, превращается в пыль и прах. Один порыв резкого, сильного ветра, такого, что вот уже несколько дней беспрестанно дует в Риме, — и развеяны последние остатки его покоя. И что же ему осталось? Лишь дрожь в руках, которую никак не унять, и тарелка требухи под соусом, только им начатая и теперь уже наверняка окончательно остывшая. С похоронным видом, медленными шагами возвратился он в столовую, куда не долетело ни слова из его телефонного разговора.