Лена (Елена) Макарова - Лето на крыше

Не можешь держать слова — не угрожай!

— Мам, почему ты не взяла с собой хлеба? Почему? — Миша дергает ее за рукав плаща.

— Порвешь! — Мама отталкивает от себя сына.

— Говорил же тебе, возьми хлеб. Видишь, чайки голодные!

— Почему ты сам не взял хлеба? — спрашиваю я у Миши. Миша останавливается и внимательно глядит на меня. Личико маленькое, с острым удлиненным подбородком. Большие карие глаза горят недобрым блеском.

— Скорей бы муж приехал,— всхлипывает мама.

— Море плачет, небо плачет, мама плачет,— декламирует Миша и повторяет: — Море плачет, небо плачет, мама плачет.

— Ты просто безжалостный человек,— говорит Наташа сыну.

— Безжалостный — потому что у меня жала нет?

Стихает дождь, светлеет небо, насыщаясь цветом. Песок из серого становится охристым, море темно-синим, стволы коричневыми, а листья желто-зелеными. Чистые цвета, хорошо промытые акварельные краски, пропитывают влажный воздух.

НЕ ТРОГАЙ, НЕ ПРЫГАЙ, НЕ ПОДХОДИ!

— Здесь очень красиво, но я бы не рискнула… Ведь неогорожено. Один неосторожный шаг, и можно свалиться с крыши. Я бы на вашем месте все время тряслась,— говорит Наташа. Мишина мама.

— Если есть настрой «трястись», то «трястись» можно из-за всего. В каждом нашем шаге таится опасность. Дети вырастут, они не будут вечно ходить с нами за ручку, а опасностей не убудет. Так и рехнуться недолго. Я, например, верю в их могучий инстинкт самосохранения. Зачем им подходить к краю крыши? Они же не едят стекла — знают, что стеклом можно порезаться. Не набивают рот песком. Зато я видела, как четырехлетний мальчик тайком от бабушки всыпал в рот горсть песку и, вместо того чтобы выплюнуть его, разразился истошным криком. А кричал он от страха, от неумения самостоятельно найти выход из ситуации.

Детям, которых опекают без меры, предстоит нелегкое будущее. Предприимчивость, поиск — главные движущие силы в развитии ребенка — нашим воспитанием жестоко подавляются.

Я не утверждаю, что детей надо оставлять без присмотра, но присмотр должен быть деликатным, без посягательства на независимость. А со страхами надо бороться. Мы сами виноваты в возникновении всевозможных детских страхов.

«Не трогай собачку, она укусит!» — и ребенок боится собак.

«Не прыгай — упадешь, разобьешь головку, придется доктора вызывать» — и ребенок боится сделать лишнее движение, да заодно и докторов.

«Не подходи к этому мальчику, он драчун, он тебя побьет!» — и ребенок боится этого мальчика, а потом и всех мальчиков оптом:

они же могут побить!

Моя ближайшая подруга — блюститель чистоты. Само по себе это прекрасно. Ее дети моют руки по двадцать раз в день. И неожиданные последствия — у старшего мальчика развилась «пылефобия». «Пыль!» — вопит он не своим голосом и скорее мчится мыть руки. Сейчас он подрос, «пылефобия» прошла, а брезгливость осталась: ни за что не пройдет по песку босой, в море его не затащишь — надо переступить через гряду водорослей, а водоросли противные!

Есть поучительная сказка про умную Эльзу. Умную Эльзу не упрекнешь в легкомыслии — она заранее просчитывала роковые последствия своих поступков. Расчеты приводили ее в тупик. Жизнь умной Эльзы — пытка. Так не будем же уподобляться этому сказочному, но, увы, вполне правдивому персонажу. Добавим к бочке нашей сугубой серьезности чайную ложку легкомыслия.

КРАСИВОЕ И НЕПОНЯТНОЕ

— Это вы сами сделали? — Миша восхищен нашей стеной, расписанной цветами и бабочками.— А можно мне порисовать?

— Только не на стене,— говорит Наташа.— Не разрешайте ему, он такого намалюет!

— Мама нам разрешает.— Петя достает краски.

— Мама, иди домой,— говорит Миша.

Мне бы, наверное, не понравилось, если бы мои дети вот так бесцеремонно выпихивали меня из незнакомого дома.

Чтобы как-то сгладить неловкость, я отвожу Наташу в сторону. Договариваемся, что мы приведем Мишу к ужину. Пусть мальчик сменит обстановку, и она тем самым отдохнет.

— Дайте тему,— требует Миша, когда мама уходит.

— Рисуй что хочешь,— отмахиваюсь я от него.— Разве ты видишь, что я занята. (Я чистила грибы.)

— Я не могу рисовать что хочешь. Я могу на тему.

— Почему?

— Мы занимаемся с Владимиром Петровичем и к пьескам рисуем рисунки на тему.

— Хорошо. Нарисуй мне красивое и непонятное.

— А это как?

— Откуда я знаю? Ты просил тему — вот тебе тема.

— Красивое и непонятное! — раздается из комнаты Анин голос.— Это я сейчас.

Миша, само собой, не может стерпеть, что Аня, которая младше на год, его обгонит. Он оставляет меня в покое.

Я поставила картошку на огонь и отправилась к детям.

Миша сидит на полу, на коленях, выгнув спину по-рысьи, взмахивает фломастером, как дирижер палочкой, и утыкается в бумагу, рисует точечными, отрывистыми движениями.

— Все,— вытирает лоб рукой, закрывает фломастер крышкой, кладет на место. Значит, не такой уж это разболтанный ребенок: как ни увлечен, а фломастер все же кладет аккуратно на место.

Аня уже изрисовала несколько больших листов — рисунки сыплются, как из рога изобилия: цветные линии, завитки, фигурки немыслимых форм.

Петя начинает с верхнего края листа, значит, он планирует композицию на весь лист. Иначе бы начал с середины. Рисует неторопливо, часто отстраняется от работы, выверяя отношение цветов. Русые выгоревшие волосы падают ему на глаза.

— Петь, давай чуб острижем.

— Попозже.

— Тогда и мне.— Миша оттягивает каштановую вьющуюся прядь — она доходит ему до носа, отпускает ее, она отпружинивает и свивается кольцом на лбу.

Аня удивлена. У нее вьются волосы, и она с этим борется постоянно – приглаживает их, распрямляет, чтобы было как у Пети. Она хочет быть, как Петя, мальчиком, а раз у Пети волосы прямые, а он мальчик, то и у всех мальчиков должны быть прямые. Видимо, она в первый раз заметила, что и у мальчиков бывают кудри.

— Мам, ты грибы проворонишь! — вскрикивает Петя.— У нас мама такая рассеянная…

— А у вас можно всегда жить? — вдруг спрашивает Миша.

— Это ты договаривайся со своей мамой,— говорит Петя. В моем согласии Петя не сомневается.

Да, вовремя напомнил Петя про грибы. И суп готов. Дождь-посудомой справился с чашками и тарелками, мне остается только вытереть их. Подставлю под водосточную трубу пустое ведро. Дождь барабанит по клеенке, крышка стола темнеет сквозь пузырчатую пленку. По дороге с автобусной остановки бегут, укрывшись под зонтами, промокшие дачники. Да, с погодой им не повезло! Нам-то что — все лето впереди, а вот тем, кто приехал на месяц, не позавидуешь.

— Посмотрите, как я нарисовал! — зовет Миша.

У Миши действительно вышло красивое и непонятное.

Ни один из составляющих композицию элементов и отдаленно не похож на реальный предмет. Это говорит об отсутствии шаблонного, стереотипного мышления. Рисунки невозможно передать на словах. Как и во всяком искусстве, в них есть нечто, не переводимое в слова, что не исчерпывается текстом. Пересказ рисунков сродни пересказу сновидений. Пересказывая сон, который нас потряс, мы, по сути, передаем лишь сам сюжет сновидения и удивляемся, насколько бледно выглядит наш «потрясающий» сон в словесной передаче. Потому что мы не можем передать то, что было там, в глубине, за сюжетом, воспроизвести контекстуальные связи. Недаром говорится: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Оригинал лучше перевода. Но мне придется прибегнуть к переводу, ибо оригинала под руками нет.

«Держись следующих правил: в большом умей видеть малое, в малом — большое, в нереальности — действительность, в действительности — вымысел»,— учит Шэнь Фу.

И Миша словно бы внял неведомому закону — его рисунок изобилует разнообразными приемами: линии прямые, пунктирные, многоцветные, мелкие цветные формы где-то образовывают мозаику, где-то разбрызганы, как осколки метеорита, где-то взяты целым пятном, масса точек, закорючек, штрихованных и располосованных овалов и кружков — и все это не распадается на энное количество элементов, а организовано в единое целое. Каждая деталь красива сама по себе, и в то же время она работает на целое. Вот какая богатая внутренняя жизнь у этого издерганного ребенка. Отчего такой разрыв между его внутренней жизнью и внешним поведением?

— Мам, а у меня посмотри! Это такая заколючка (зигзаг) пуговичная (рядом с «заколючкой» красный кружок), а на ней Баба-Яга летает (черный головоног), а на этом домике (прямоугольник с кружочками-окнами), она на всем этом летает (разноцветные росчерки — траектории полета Бабы-Яги).

Осознание идет параллельно с рисованием. Для Ани важнее изображение, а не изображаемое. Пройдет несколько минут, и Аня по этому же рисунку сочинит другую историю.

— А у меня ноги вязаной формы,— говорит Миша, рисуя закрученные линии. Ему понравилось, как Аня комментирует свой рисунок.— Это волшебный человек (желтый треугольный человек с синими крыльями-лепестками), а это у него шарик (Миша пририсовывает к синему крылу шарик и раскрашивает его разными цветами), он выкатывается из крыла, как шелк изо рта шелкопряда (опутывает тонкими желтыми линиями шарик), это шелковые нитки. У волшебника есть жена — волшебница. Рисует пузатое существо. Раз волшебник треугольный, то волшебница — круглая.— У нее тело — это воздушный шар. — Великолепная находка — в плотно заполненном пространстве необходима пустота, воздух, и воздух этот — в теле волшебницы