Игорь Акимушкин - С вечера до утра

Икрометание длится несколько дней, и сейчас же, закончив его, самки уходят из воды, чтобы вернуться сюда лишь следующей весной. Через несколько дней уходят и самцы. У некоторых от мест весеннего икрометания до летних охотничьих территорий путь дальний: километра два-три, но у многих лишь 150 метров. Добираясь темными ночами, когда все вокруг скрыто в однообразии мрака (особенно в той низкой позиции, с которой обозревает окрестности жаба!), эти амфибии каким-то чудом узнают, однако, нужное направление, и почти каждая находит то место, где жила в прошлые годы. Здесь ее охотничья территория, довольно обширная для маленького существа: 50–150 метров в поперечнике. Здесь, если не найдут других подходящих убежищ, нередко роют жабы свои собственные норы глубиной до 40 и больше сантиметров. После ночных охот возвращаются в них, используя эти убежища так же регулярно, как лисица свою нору (память у жаб отличная!). Но если ночи еще холодные, ниже 11–12 градусов, жабы, закончившие икрометание и благополучно добравшиеся до своих летних резиденций, вновь прячутся в землю и цепенеют в неподвижности. В мае в теплые вечера вылезают из укрытий (и те, что в апреле к воде не путешествовали, а таились в земле: незрелая еще молодежь, которой размножаться рано, и самки этой весной, так сказать «яловые» — жабы нерестятся не каждый год). Они очень голодны: с октября всю долгую зиму постились. Даже жабы, которые размножались в воде, ничего не ели в это беспокойное время. Ночные поиски пропитания — в этом теперь главное содержание их жизни.

А икра, оставленная в воде? О ней позаботится только солнце: его теплом согретые, развиваются в икринках зародыши. Недели через две (если погода стояла хорошая, то раньше, при плохой — позже) крохотные головастики вылезают из икринок. Обычно из всех разом. Дня два еще набираются сил под защитой студенистых стенок шнура, в котором были упакованы яйца. Затем плавают дружной ватагой, многотысячными стайками, живыми «лентами» (в метр шириной и несколько метров длиной) вьются в пруду. То у поверхности, то погружаются на дно. Все головастики в стайке дружно и разом совершают все маневры: плывут в одну сторону в едином ритме, никто не нарушает ненужной суетней, поворотами и бегством из рядов походный строй колонны[2]. Если кормятся, то все вместе, греются у поверхности — тоже. Они не пугливы: тень, упавшая на них с берега или с неба, не обращает их в бегство, а только сильные всплески и колебания воды. Однако гибель одного из них в зубах хищника или даже небольшая рана на коже, причиненная врагом либо экспериментатором, сейчас же производят замешательство и панику в стае жабьих головастиков — удирают они кто куда. «Запах страха» — особые вещества из пораженной кожи — попадает в воду: вот что напугало их! Такие же предупреждающие об опасности химические сигналы посылает в воду и кожа многих рыб. Пескарей, например. И не только пескари, но голавли и подусты сейчас же уплывают подальше от того места, где пескарь попал в зубы щуки и его поцарапанная кожа послала прощальный предупредительный сигнал оказавшимся поблизости собратьям. Но чем дальше родство между рыбами, тем хуже они понимают эти сигналы. Форель, скажем, уже не боится тех мест, где только что погиб пескарь, распространив вокруг запах страха. Так и жабьи хвостатые дети: ранения головастиков других жаб их пугают, а лягушек — уже нет.

…Время жизни в воде подходит к концу — почти три месяца длилось оно. Перед самым превращением в жабят впервые дышат головастики воздухом: поднимаясь к поверхности, глотают его круглыми ротиками, наполняя «новенькие», недавно функционирующие легкие. Тень, внезапно затемнившая воду, теперь их пугает — прибавилось опыта и уменья узнавать врагов глазами.

И вот вылезли и поскакали. Рассеялись во все концы от воды тысячи земноводных «Дюймовочек»: все почти в один день закончили превращение и в образе крохотных лягушат отправились в новую сухопутную жизнь.

Большинство скоро погибнет, потому что слишком беспомощны, потому что и светлыми днями много скачут, попадаясь чаще, чем взрослые жабы, на глаза всяким недругам. А недругов немало: ужи, полозы, лягушки, черепахи, свои же жабы (которые покрупней), ежи, сороки, вороны, хищные жуки и сороконожки, люди, ДДТ и прочими инсектицидами посыпающие поля, и жабьи мухи (уничтожающие, впрочем, и лягушек) с красивым именем «люцилия». Из яиц, отложенных мухой на живой жабе, выходят личинки и через ноздри и глаза забираются в мозг амфибии и едят его! Через два-три дня несчастная жаба умирает. Еще через пять-шесть дней личинки страшной люцилии, оставив от жабы лишь кожу да кости, переселяются в землю, превращаются в куколок, а еще через двое суток — в мух, готовых вскоре начать сначала свой истребительный репродуктивный круговорот.

«Жизнь и нравы» зеленых жаб похожи на описанные выше, но есть и некоторые отклонения[3]. Зеленые жабы лучше серых и многих других амфибий переносят сухость и зной лета, зимние и ночные холода и даже соленую воду, что для амфибий совершенно необычно. Поэтому живут они и в степях и даже в пустынях, размножаются не только в пресных водоемах, но и в солоноватых, с 1,5–2-процентным раствором солей, а это «рассол» весьма ощутимый: как в Черном море! Зеленая жаба и в горы поднимается выше всех земноводных — до 4200 метров (например, в Тибете). Ее чаще, чем серую, можно встретить днем. Более проворна: прыгает быстрее и дальше и умеет даже лазать. Ее головастики развиваются быстро: через 3–4 дня выходят уже из икры, еще через два дня теряют жабры, с первых дней пугливы (боятся тени!) и не живут стаями.

А самцы зеленых жаб весенними, а иногда и летними ночами «поют» так хорошо, как никто из амфибий не умеет: нежная трель «иррр… иррр…»[4]. Многие, кто не знает, думают, это птица поет!

Когда жабы выходят на ночные охоты, сама пища, вполне пригодная для их пропитания, появляется из-под земли. Миллиарды примитивных созданий, сыгравших, однако, величайшую роль в истории нашей планеты, в созидании плодородия ее почв — дождевые черви всех сортов, пробив дырочки в грунте, вылезают на поверхность. Опавшие листья привлекают их. Ухватив беззубыми ртами и пятясь задом обратно в норку, уносят их черви в свои подземелья. Много было споров, много сделано опытов, но так и не решено окончательно: как так получается, что дождевой червь (совершенно ведь бездумное существо!) всегда весьма рационально и если смотреть со стороны, то, казалось бы, очень разумно берет лист — за узкий клиновидный конец, а сосновые иглы за черешок, чтобы удобнее было втянуть его в узкую норку. Если тянуть лист за черешок, а спаренные сосновые иглы, наоборот, за вершинку одной из них, то упрется он широкими у черешка краями (а одна из игл, не схваченная, оттопырится, ляжет поперек входа), и застрянет лист в крохотной норке, и даже той немалой силы, которую прилагает работающий червь, не хватит, чтобы затащить его под землю.

Впрочем, не менее умело черви транспортируют в норки, сделаны такие опыты, и другие предметы: птичьи перья и листочки бумаги разной конфигурации (каждый, в зависимости от его формы, наиболее удобным способом).

После теплых весенних дождей поздними вечерами и рано поутру дождевые черви (правда, не все) выползают на поверхность земли не в поисках листьев, а для иных важных дел, необходимых для продления рода. В быстро твердеющей слизистой капсуле развивается одно или несколько яиц. Крохотные червячки через 3–4 недели выходят из них и живут, подрастая, без всяких родительских забот.

Дождевые черви только на неопытный взгляд все одинаковые. Их много разных видов. В глинистых почвах живут самые крупные — до 30 сантиметров длиной. У воды, в сыром грунте, — самые мелкие (5 сантиметров). Другие предпочитают хорошо унавоженные места или роются без особого выбора, где придется. Специалисты различают по окраске, мелким щетинкам и прочим незначительным, казалось бы, деталям около 170 разных видов только в семействе лумбрицид, к которому принадлежат наши обычные дождевые черви. Все они, как вам хорошо известно, невелики. Но в жарких странах живут исполинские дождевые черви: австралийский мегасколидес, например, толст, как змея (3 сантиметра), а длина его — 3 метра!

Странным, возможно, покажется вам такое пристальное внимание серьезных ученых к невзрачным созданиям, которые годятся только на рыболовные крючки, как можно подумать без знания дела. Немногие люди отдают себе отчет, как полезны дождевые черви.

Чарлз Дарвин одним из первых оценил великое значение непривлекательного дождевого червя в жизни человечества. Несколько лет он терпеливо исследовал этих животных, таящихся в непроницаемой для глаз земле: наблюдать за жизнью и деятельностью червей трудно.