Станислав Рассадин - Новые приключения в Стране Литературных Героев

Узнаёшь?

Гена. А что я тут должен узнать?

Профессор (раздосадованно). Экий ты! Опять понятливость утратил! Да ты вслушайся: «Погиб – и дан ему покой!..» Вот же он, этот самый «покой», который всего лишь «как будто» есть в буре! Понимаешь, как звучит рядом с этим строка из «Паруса»: «Как будто в бурях есть покой»? Трагически звучит! Как предостережение о гибели!

Гена (ворчливо). Подумаешь! Мало ли что рядом с чем звучит!

Профессор. Напрасно ворчишь! Во-первых, стихотворение «Челнок» очень близко к «Парусу» и по теме, и по времени, когда они были написаны, а стало быть, и по чувствам, которые обуревали Лермонтова именно в эти считанные дни. Во-вторых, чтобы лучше понять то или иное стихотворение, порою не вредно обратиться за разгадкой к другим стихам того же поэта. А в-третьих... В-третьих, Геночка, потому-то я и вспомнил это соседнее стихотворение, «Челнок», что ты упорно не хочешь как следует прочитать сам по себе лермонтовский «Парус»... Или просто не можешь?

Гена (обидчиво). Издеваетесь, да? По-вашему, я неграмотный?

Профессор. Да что ты? Я вновь серьезен, как никогда. Уметь просто читать, то есть складывать буквы в слова, и уметь читать стихи – это совсем не одно и то же... А впрочем, не только одни стихи. Умение, искусство читать – да, да, не делай таких больших глаз, именно искусство, – оно, ох, какое непростое. Может быть, каждый из нас всю жизнь постигает его. Всю жизнь учится читать... Однако я отвлекся. Надеюсь, ты обратил внимание, что «Челнок», стихотворение с трагическим финалом, написано чуть раньше «Паруса»?

Гена. Ну, обратил. И что?

Профессор. А то, что, значит, Лермонтов уже заранее видит возможный – да и просто неизбежный – конец своего паруса, так отчаянно рванувшегося к опасности. И все-таки избирает – для паруса, а главное, для себя самого – именно такой путь. Представляешь? Человеку всего неполных восемнадцать. Он почти мальчик. Но у него, в отличие от многих других поэтов, нет никаких утешительных иллюзий. Он все видит трезво и горько. Видит, но не сворачивает со своего пути. И готов платить за минуты полной жизни, борьбы и бури даже смертью...

И снова Гена пришел к Архипу Архиповичу, и опять застал его с головой ушедшим в чтение какой-то книги. Но если в прошлый раз он профессора все-таки понял (тот зачитался журналом с диковинным названием, да еще вышедшим двести лет назад), то теперь очень удивился. Как? Увлечься вот этим? Книгой, озаглавленной, так скучно: «Русская басня XVIII-XIX веков?»

А Архип Архипович, наоборот, удивился Гениному удивлению. Так что тому пришлось в результате объясняться, хотя слова для объяснения было трудновато найти.

Гена. Ну, не знаю... Я сам басни даже наизусть учил, – когда задавали, конечно, – но чтоб их еще и дома, для себя читать... Нет, вы не подумайте, я ничего плохого сказать не хочу! Басни – это тоже... Ну, в общем, стоящая вещь. Крылов, например. Он так писал, что его и учить-то легко. Раз прочтешь – на всю жизнь запомнишь. У кого, конечно, память хорошая. «Ворона каркнула во все воронье горло; сыр выпал – с ним была плутовка такова». Да и вообще Крылов эту историю про ворону и лисицу смешно придумал, правда?

Профессор. Постой, как ты сказал? Придумал?

Гена. Ну да. А что? Почему вы так странно спрашиваете? Разве это не из Крылова?.. Э, нет, Архип Архипыч, не разыграете: кого-кого, а Крылова-то я помню!

Профессор. Верю, верю. Успокойся. Просто – взгляни-ка на эту басню. Сейчас найду... (Листает ту самую книгу, к которой Гена отнесся с таким недоверием.) Вот!

Гена. Дайте-ка...

Начинает читать вслух, и, пока он читает, его лицо... хотя нет! Это ведь пьеса для радио, и лица его мы не видим. В общем, голос его становится все недоуменнее. И есть отчего.

Архип Архипыч, что же это такое? Это же читать невозможно!

Профессор. Ничего, потерпи. А впрочем, хорошо. Если тебе невмоготу это одолевать, пропусти строки, где Лисица льстит Ворону. Читай вот отсюда.

Гена (с тяжелым вздохом). Ладно уж... (Читает, запинаясь и с явным отвращением.)

Тут опечатка, что ли? «Каркать» же, а не «кракать».

Профессор (неумолимо). Никакой опечатки нет. Продолжай.

Гена.

Уф! Еле дочитал... Ну и ну! Интересно, кто ж это решился Крылова передразнивать, да еще коряво? Вот нахал!

Профессор. Зачем же так? Это вовсе не нахал, а русский поэт и ученый. Василий Кириллович Тредиаковский, личность во многих отношениях достойная. А кроме того, передразнивать Крылова ему было бы затруднительно: он писал задолго до него. В середине восемнадцатого века, в 1752 году.

Гена. Ого! Как давно!

Профессор. Разве? Это еще сравнительно недавно. Потому что впервые басню про лисицу и ворону, вернее, ворона – это ведь разные птицы – сочинил римский баснописец Федр. Чуть не две тысячи лет назад. Много позже на эту тему писал знаменитый француз Лафонтен. А в России – уже после Тредиаковского, но еще до Крылова – Сумароков, Херасков...

Гена. А, теперь я понял. Вот, значит, почему вы меня тогда переспросили. Выходит, и правда, Крылов про ворону и лисицу не сам придумал. Жалко. А я-то думал... Но разве ж так можно, Архип Архипыч: друг у дружки списывать? И зачем, главное?

Профессор. Ох, Гена, и словечки же у тебя! Ладно, об этом потом. А пока скажу только, что у некоторых басен история, пожалуй, еще подлиннее. Ну, вот, например, помнишь такую – «Дуб и трость»?

Гена. Помню. Мы ее проходили. Там рассказывается, как росли рядом дуб и трость – ну, то есть тростник, тростинка, – и как дуб вдруг начал хвалиться. Ты, говорит, бедняжка, от самого слабого ветерка и от того гнешься, а я наоборот: мне все грозы хоть бы что. Ну, тростинка ему отвечает, что он ее зря жалеет: она хоть гнется, да зато не ломается. А в конце... Погодите, я, кажется, даже до сих пор помню, как там у Крылова. Минуточку... Вот, вспомнил!

(Нет, все-таки запнулся. Пробует вспомнить.) Дуб держится... Дуб держится...

Профессор. Ладно, давай напомню:

Гена. Точно!

Профессор (не без иронии, конечно). Спасибо за комплимент. Так вот. Сюжет этой басни возник еще в шестом веке – заметь, до нашей эры – у древнего грека Эзопа. Потом, как водится, про дуб и трость писали: во Франции тот же Лафонтен, а у нас... загибай пальцы... Сумароков, Нелединский-Мелецкий, Княжнин, Дмитриев, Хвостов, Крылов...

Гена. Шесть!

Профессор. Куда торопишься? Разве это все? И после Крылова басни на тот же сюжет сочиняли те, про которых ты небось даже и не слыхал: баснописцы Бенитцкий, Иванов, Маслович, Зилов...

Гена. С ума сойти! И охота же им была одно и то же повторять!

Профессор. Или, как ты высказался, списывать друг у дружки? Нет, дорогой. Они – или, точнее, лучшие из них – не только не списывали и не повторялись, но, напротив, говорили каждый свое. По-своему. И даже спорили один с другим!

Гена. Шутите, Архип Архипыч? Писали тысячу лет одно и то же – и спорили? Интересно, как это у них получалось? Может, объясните? (Он так уверен в грядущем поражении профессора, что не скрывает ехидства.) Если, конечно, сумеете...

Профессор (как видно, насмешка Гены его задела). Ах, вот ты как! Хорошо же. Передай-ка мне книгу. Спасибо. Итак, открываем ее, ну, скажем, на странице 92. Сумароков. Восемнадцатый век. Басня «Дуб и Трость».