Сергей Косарев - История и теория криминалистических методик расследования преступлений

По окончании «сыска» наступала заключительная стадия судопроизводства – приговор.

Итак, при расследовании «государевых» преступлений воевода был обязан допросить изветчика и обвиняемых, избрать в отношении обвиняемых меру пресечения (если в воеводской «отписке» не было указано на меру пресечения, это рассматривалось как пробел и упущение), провести очные ставки с изветчиком (непроведение очных ставок также влекло для воеводы «выговор» из Москвы), допросить свидетелей. Обо всех своих следственных действиях воевода обязан был донести царю. Нередки были случаи, когда «сыск» в полном объеме изымался у воеводы и переносился в Москву, куда отправлялись и все его участники.

Таким образом, в общие следственные приемы практика расследования дел о государственных преступлениях привнесла ряд существенных особенностей.

Появилась новая разновидность допроса – «распрос у пытки», т. е. допрос под угрозой пыточных истязаний, но без их применения.

Кроме того, практика расследования «государевых» дел выдвинула свидетелей как заурядных участников процесса с решающим иногда значением, облегчила все ограничительные условия для применения пытки, умалила до крайности значение повального обыска, этого господствующего средства в процессе уголовно-розыскном[81].

Пожалуй, первое более или менее подробное изложение обстоятельств расследования дела о государственном преступлении мы встречаем в «отписке» томского воеводы Василия Волынского царю Василию Шуйскому, составленной после 5 октября 1608 г.

В «отписке» указано, что некий Ржевский слышал от стрелецкого десятника Кутьина, что тому казак Осокин сказал «невместимое» слово о том, что «государю не многолетствовать на царстве, а быть недолго на царстве»[82]. На очной ставке между Ржевским и Кутьиным изветчик Ржевский показал, что Кутьин эти слова сказал ему «наодин». Кутьин же заявил, что Ржевский оговорил его, «затеял на него по недружбе». Как далее сообщает воевода, потом Кутьина и Осокина, «розведя порознь», «роспрашивали» и «пыткой стращали» и «с ума их выводили, чтоб сказали» (видимо, речь здесь идет о какой-то форме психологического давления на допрашиваемых). Затем воевода пишет, что «без твоего, Государь, указу Осокина пытать не смели». Каков был ответ на эту «отписку» томского воеводы и чем закончилось следствие по данному делу, осталось неизвестным[83].

А вот, например, в 1621 г. лебедянский воевода Михнев в грамоте на имя царя Михаила Федоровича пишет, что «пришед в город в съезжую избу, голова стрелецкий казачий Еремей Толпыгин извещал, Государь, мне холопу твоему на одного казака, что тот при наказании его батогами кричал: «пощади де… для нашего государя царя Дмитрия!» (т. е. называл царем не царствовавшего в то время Михаила Романова, а Дмитрия – сына Ивана Грозного, трагически погибшего в малолетнем возрасте в Угличе в 1591 г… – С. К.). По этому извету воевода немедленно приказал привести казака в съезжую избу и спросить его «очи на очи» об его таких словах; но казак «в такове слове заперся». Посадив все-таки обвиняемого в тюрьму, воевода кончает грамоту просьбою указа, что ему делать далее. В ответ на это следует царский указ, которым повелевается воеводе допросить казака еще раз, собрать показания свидетелей, и даже привести обвиняемого к пытке в застенок, но не пытать, и все следствие прислать в Москву. Дальнейшее производство по этому делу не сохранилось.

Аналогично в 1636 г. воевода Судаков извещает царя из Белгорода о том, что некий тюремный узник по имени Трошка сказал «твое государево великое слово», но какое именно, не сказал: «скажет де он на Москве». На эту воеводскую отписку последовал указ, где было написано: «ты б тюремного сидельца Трошку… взял к себе в съезжую избу и спросил, какое за ним наше дело, и он бы то написал своею рукой, а буде он грамоте не умеет, и ты б тому нашему делу взял у него письмо за рукою отца его духовного; а буде у него отца духовного нет, и ты б его распросил на один, какое за ним наше дело, а чтобы он Трошка про наше дело тебе скажет, и ты б то наше дело велел записать подьячему доброму;., а буде Трошка про наше дело не скажет, и ты б его велел пытать, какое за ним наше дело; а что Трошка… про наше дело тебе скажет, и ты б о том и нам отписал, и распросныя, и пыточныя речи прислал, а его Трошку велел бы держать в тюрьме»[84].

Таким образом, как это следует из приведенных примеров, царскими указами могла регламентироваться организация расследования дел о конкретных преступлениях[85].

Анализируя сохранившиеся архивные материалы о производстве следствия по наиболее значимым уголовным делам, В. И. Веретенников также пришел к выводу о том, что всякое важное дело в ту эпоху начиналось исключительно изветом со стороны какого-либо частного лица о знании им «слова и дела государева»; извет этот делался воеводой в приказной избе; воевода обычно снимал допрос с обвинителя, обвиняемого и свидетелей и, подвергнув, кого считал необходимым, тюремному заключению, обо всем подробно доносил в столицу, адресуя отписку на государево имя, и просил «указу». Обычно указом из Москвы требовали дополнительных допросных, а иногда и пыточных (т. е. повелевалось воеводе обвиняемых пытать) речей, на основании которых обычно ставился приговор. Иногда первые допросные речи и колодники с ними отсылались воеводой в Москву, где и производился окончательный розыск, но этот порядок, видимо, встречался реже[86].

Таким образом, даже процесс по делам о наиболее тяжких преступлениях того времени, т. е. процесс по делам по «слову и делу» не являлся в основных своих чертах достаточно разработанным; порядок ведения даже таких дел нередко устанавливался отдельными указами в каждом конкретном случае.

Характеризуя судопроизводство той эпохи, сенатор Н. А. Буцковский писал: «у нас… сперва число законов было недостаточно, и потому суд непрестанно обращался к законодательству и искал разрешения; отсюда множество отдельных указов, отсюда так называемые в старину дела, вершенные указами и боярскими приговорами»[87].

Аналогичный порядок сохранился и во второй половине XVII в. при наследниках царя Михаила Федоровича.

Так, в частности, вторая глава Соборного Уложения 1649 г. устанавливает обязанность каждого «извещать» власти обо всяком ведомом злом умысле, заговоре и прочем. Донос должен делаться в Москву: самому Государю или его Боярам и ближним людям, а во всей России – воеводам или приказным людям. В какие бы руки из вышеперечисленных донос ни попал, закон обязывает отыскать немедленно ответчика, сделать очную ставку и продолжать следствие, самое тщательное, причем, конечно, должны были применяться обычные приемы (пытки и проч.).

По окончании следствия должно быть поставлено решение, «учинен указ»[88].

Пытка по Соборному Уложению царя Алексея Михайловича была почти универсальным средством получения истины[89].

Производство же по конкретным делам не по «слову и делу» велось в допетровской Руси общим порядком соответственно предписаниям, содержащимся в Уставной книге Разбойного приказа, и собственным представлениям должностных лиц, уполномоченных осуществлять расследование.

Для появления научных работ, содержащих сведения об организации расследования преступлений, объективные условия еще не наступили.

В XVIII в. организация расследования преступлений в России продолжает совершенствоваться.

Состязательное начало в уголовном процессе окончательно пришло в упадок в период правления Петра I. Еще более окрепшая центральная власть, главным образом в лице самодержца царя Петра, старалась регламентировать все стороны жизни в государстве.

Дальнейшее развитие получают нормы права, регулирующие уголовное судопроизводство.

Так, указом от 21 февраля 1697 г. было предписано решать «розыском» все уголовные дела и даже земельные тяжбы.

Петр I довел розыскной процесс до крайних пределов[90].

Указ от 5 ноября 1723 г. «О форме суда» постановил, что «впредь всякое различие между судом и розыском должно быть оставлено, и установлена одна форма суда, один суд, не судный процесс, а просто единообразный суд»[91].

Следственные функции в XVIII в. были переданы учрежденной полиции. Институт губных старост, а затем и воевод, Петром I был ликвидирован окончательно.

Основные правила разбирательства «судебных тяжб» излагались в Воинском уставе 1716 г., которым были установлены следующие доказательства: личный осмотр, суждения экспертов, документы, собственное признание, показания свидетелей. Судопроизводство проводилось негласно при наличии письменного канцелярского производства. Все доказательства разделялись на совершенные и несовершенные («улики» – косвенные доказательства, т. е. такие доказательства, которым для их полной силы чего-то недостает). «Лучшим свидетельством всего света» признавалось сознание обвиняемого, при наличии которого суд был обязан вынести обвинительный приговор.