Николай Сладков - Под шапкой-невидимкой

— Чего ты там шепчешь? — не удержался я.

— Да так, по привычке: сам с собой разговариваю. Да и нельзя про лешего-то громко говорить. Да ещё ночью.

— А ты шепни: встречал или не встречал?

— Как не встречать? Встречал, конечно. Вот только встретил, как к тебе шёл. Во-он в той лядине.

— Ну и какой же он, леший-то? Говорят, что у него на одной ноге копыто, а на другой лапоть?

— И так бывает, — усмехнулся Лесовичок.

— А верно, что он людей по лесу водит?

— Ещё и как! Потеха: кружат, как зайцы, по одному месту, а он знай хохочет.

— Ну вот что, Лесовичок, меня ты не проведёшь, не на простачка напал. Никаких леших в лесу нет.

— Так уж и нет! Поменьше, правда, стало, но ещё порядочно. Ишь ты, прыткий какой — нету! А кто деревья зимой в дугу сгибает? Кто стучит по ночам палкой по стволам? Кто в чащобе голосом дурным кличет? Вот тебе и нету.

— Погоди, погоди! Деревья снег сырой гнёт, по ночам стволы от мороза потрескивают, а голосом дурным сова или филин кричат.

Лесовичок захихикал.

— Гляди, знайка какой! А кто не знает — те всё на лешего валят. Особенно — кто один в лесу ночь проведёт. С вечера ещё хорохорится: никаких леших нет, всё суеверия, бабушкины сказки! А к утру, смотришь, глазки испуганные, ушки торчком, как у зайца, и от всякого шороха дёргается.

— Так что же, Лесовичок, получается?

— А то получается, что леший — это ваше незнание. Я в лесу каждый шорох, каждый запах, каждую тень могу объяснить. А незнайке всё то послышится, то покажется, то причудится.

— Ну, а всё-таки: есть леший в лесу или нет?

— А вот мы сейчас проверим. Ну-ка, приложи ладонь к уху.

Я прислушался. Кто-то возился в болоте и тихонько икал. Икнёт и губами мокрыми пошлёпает. Никогда раньше я такого не слышал.

— Слышишь? — шепчет Лесовичок, и глазки его зелёные светятся.

— Слышу, — шепчу и я. — Кто это?

— Он это, леший... Огород в лесу копал, на болото мыться пришёл.

— Огород?

— Ну да, огород. Ты что, никогда лешева огорода не видел?

— Н-нет...

— А как он дрова на зиму запасает — тоже не видел?

— Не видел...

— А как зимой саночки по снегу возит?

— И саночки...

— Ну, тогда я тебе покажу. А пока помолчим. Рассветает. Сейчас журавли на болото танцевать выйдут. Готовь своё фоторужьё.

Рассветало. Небо справа пожелтело, и все лужи на болоте справа от нас стали жёлтыми. Слева небо было зелёное. Луна висела на еловой лапе, как зелёный фонарь. И все лужи слева были зелёными. И вот между зелёным и жёлтым появились чёрные журавли. Они стали танцевать, выбивая ногами разноцветные брызги.

Лесовичок загадал загадки, а вы разгадайте:

кто землю вскопал,

кто осину срубил,

кто след санный оставил?

Тут леший дрова рубил. 

Вот тут леший и огород копал. 

А тут леший саночки по снегу возил. 

Бабочки тогда только живут, когда хорошо живётся. Чуть только им плохо — холодно, ветрено, сыро — они обмирают. Впадают в особый сон: ничего не видят, не слышат, не чувствуют. И тогда всё плохое и неприятное проходит мимо, будто и вовсе его нет. Нет в жизни бабочек дней тяжёлых и пасмурных — только светлые, тёплые, солнечные. Потому-то так беззаботно и весело порхают они над лугом.

—Люблю я, Еж, весенние цветы!

— И я, Рябчик, люблю: такие они яркие да пёстрые!

— Да нет, Еж, совсем не то!

— Такие они нежные да пахучие.

— Опять, Еж, не то! Совсем не то!

— А что же тогда то?

— Такие они вкусные! Особенно незабудки, так в клюве и тают. Незабываемый вкус!

— Ты, Заяц, как спишь?

— Как положено — лёжа.

— А ты, Тетерев, как?

— Я сидя.

— А ты, Журавль?

— А я стоя.

— Выходит, друзья, что я, Летучая Мышь, ловчее всех вас сплю, удобнее всех отдыхаю!

— Как же ты спишь-отдыхаешь?

— Да вниз головой!

— А сказки, Лесовичок, слушать любишь?

— Страх сказки люблю; так бы и слушал, так бы и слушал...

— А кто же тебе их рассказывает в лесу?

— Лес и рассказывает. Ещё и показывает. Заслушаешься и засмотришься!

— Так уж и засмотришься! В сказках и жар-птицы огненные, ожерелья и броши драгоценные. Лешие и кикиморы. — А в лесу? Одни пни да коряги.

— Ишь ты — пни да коряги... А ну-ка, взгляни вон туда!

— Пень вижу. Пень как пень.

— Ты всматривайся, всматривайся.

— Это зачем же?

— Примета такая: если хочешь, чтобы пень зашевелился, начни в него всматриваться. Он и оживёт и зашевелится. Гляди ещё и напугает — ну прямо как в сказке!

«За оврагом ольховым — горка сосновая, за горкой сосновой — моховое болото. На болоте бугор вересковый. Дерево посредине бугра непонятное: стоит, скрипит да из дупла смотрит...»

«...и нету туда ни пути, ни дороги. А ты иди! Через ручей светлый, через речку тёмную, через гарь и болото. За болотом ельник непроглядный, посреди ельника полянка светится. Посреди той полянки он и сидит. Сидит и молчит...»

«Не простой там лес, особенный. Вверх посмотришь — сердце забьётся, по сторонам посмотришь — сердце дрогнет, вниз посмотришь — сердце замрёт. Лежит внизу змея рябая. На тебя смотрит и улыбается. Будто что-то про тебя знает...»

«Одолень-трава, одолей ты мне злых людей, одолей чародея и ябедника! И только сказал так — распахнулись листья папоротника, а под ними бриллианты да самоцветы, браслеты, броши да ожерелья».

«Под горой каменной — озерцо зеркальное, в озерце — кикимора болотная. День и ночь в зеркало смотрится...»

— Что ж, увидел небось? — спрашивает Лесовичок.

Я даже вздрогнул:

— Увидел, увидел...

— Ну вот и ладно. А то: пни да коряги! Сказки, брат, к вам в дома из леса пришли. Сказки и сейчас по лесам прячутся. Ты только всматривайся, всматривайся.

— Слушай, Иволга, о какой это зиме местные пичужки щебечут? Будто бы зима бывает, белый снег землю закроет, морозы затрещат?

— Э-э, Кукушка, болтовня всё пустая. Сколько на свете живу — никакой зимы и снега не видела. На родину прилечу — лето, в Африку вернусь — лето. На всей земле лето!

— Ой, Рябина-рябинушка, что взгрустнула ты?

— Была я, Дуб, свежей рябинкой, а стала сухой корягой. Ободрали меня как липку, разделали под орех. Ни ягод, ни сучков, ни веток — хоть в костёр головой. Хоть бы ты за меня вступился.

— Что ты, Рябинушка! Я сам такой, что краше в дровяной склад кладут. Всю осень жёлуди с меня сшибали — камнями да палками молотили. Всю душу вытрясли. Был я дубом, а стал дубиной.

— Белка на зиму грибы запасает. Бурундук — орехи. А ты. Медведь, всё без дела шатаешься. Вот засыплет снег землю — что лопать-то станешь?

— Ты, косой, за меня не волнуйся. Я, брат, самоед. Я зимой сам себя ем. На-ко, пощупай, сколько я сала под шкуркой припас — на всю зиму хватит. Я по лесу не зря шатаюсь, я сало коплю. Что и тебе, косой, советую.

— Э-э, Медведь, какое там сало... Нам, зайцам, в лесу не до жиру, быть бы хоть живу!

Сегодня под ШАПКОЙ задал мне Лесовичок странный вопрос:

— Скажи мне, мил человек, — чем ты смотришь?

— Как это чем? Как и ты — глазами.

— А видишь чем?

— И вижу глазами. Чего это ты чудишь: разве смотреть и видеть не одно и то же?

— Что ты, что ты! — замахал руками Лесовичок. — Совсем это разное дело. Было бы одинаковое, так все и видели бы одно и то же. А то вон пчела смотрит глазами, а видит-то... животом!

— Скажешь тоже — животом!

— Животом, животом, я-то знаю. Её глаза живот направляет. Летит над полем, на все цветы смотрит, а видит только те, в которых нектар сладкий. А все остальные — нераскрывшиеся, увядшие, засохшие — не замечает, они для неё как в тумане.

— Ишь ты!

— Да, да! Если бы у тебя были глаза пчелы, то видел бы ты на улице одни продовольственные магазины и ларьки. А в лесу видел бы только грибы, ягоды да орехи. Вот скажи, что ты видишь, когда смотришь на небо?

— Синеву вижу, облака вижу, сияние...

— «Синеву», «облака», «сияние»! — передразнил Лесовичок. — А вот лягушка или мухоловка видят на небе одних комаров да мух. Небо для них всё в чёрную крапинку. Всё равно что для тебя витрина гастронома.