Варвара Андреевская - Красное солнышко

Все трое чувствовали себя такими счастливыми, такими довольными, что не желали ничего лучшего и не согласились бы, ни за какие блага, поменяться ни с кем своей долей.

Следующий день, суббота, прошел обыкновенным порядком: утром Миша был в гимназии, затем вернулся к обеду домой, после обеда сел готовить уроки к понедельнику, чтобы вечер с субботы на воскресенье и хотя воскресенье быть свободным, тем более, что сегодня ему надо было к шести часам снова отправляться в цирк, куда на этот раз он мог ехать попозднее, так как господин Фриш, зная познания "Красавчика" и "Орлика", уже не требовал репетиции.

Представление началось в половине седьмого; ввиду того, что оно было последнее, так сказать прощальное, — то господин Фриш предварительно предупредил публику о своем желании доставить ей возможно больше удовольствия и показать все лучшие силы.

Согласно всегдашней методе, он это делал постоянно, перед отъездом из каждого места, где давал свои представления; делал с тем расчетом, чтобы оставить по себе хорошее воспоминание и, в случае вторичного визита, встретить в публике сочувствие и отзывчивость.

Программа гласила исключительно о новых, еще не виданных фокусах, которые будут выполнены людьми и животными; в состав программы, в виде повторения, войдет только единственный выход маленького моряка с его питомцами, и то по желанию благосклонной публики, заявившей об этом еще вчера, после долгих, громких аплодисментов.

Миша с восторгом прочел объявление об этом и особенно нежно ласкал своих питомцев, называя их самыми нежными именами.

На этот раз выход его значился не четвертым, а девятым, т. е. стоял почти в самом конце представления; Миша сразу понял и догадался, что это сделано не без цели.

"Сладкое блюдо всегда подают последним, для того, чтобы во рту оставался приятный вкус", — мысленно проговорил мальчик, самодовольно улыбаясь, и, снова встав в угол на то место, где стоял вчера, терпеливо выжидал свою очередь.

По сделанному господином Фриш знаку, музыка опять, по примеру вчерашнего, заиграла марш, под звук которого Антоша, одетый в новый костюм, выдаваемый ему только в торжественных случаях или по большим праздникам, почтительно раскланялся зрителям, и затем, ловко вскарабкавшись по высокому, совершенно гладкому столбу, под самый потолок парусинного навеса, вскочил на канат и принялся выделывать там, руками и ногами, такие изумительные фокусы, что, глядя на него, невольно становилось жутко… Вот… Вот… Еще одна минута, еще один прыжок…. И, казалось, бедняга сорвется с каната, мгновенно полетит вниз… разобьется до смерти…

Несколько товарищей по профессии, уже одетых в трико и готовых в известный момент выступить теперь на арену, смотрели на него с немым восторгом, но без всякого страха за дальнейшую судьбу; для них это не было ново… Каждый не раз выполнял то же самое, но Миша, не привыкший к этому, старался не смотреть; фокусы Антоши производили на него тяжелое, удручающее впечатление… Он даже невольно рассуждал в душе: "неужели Антоша не мог избрать какой-нибудь иной способ зарабатывания куска насущного хлеба, — менее сопряженный с опасностью?"

По счастью, однако, все обошлось благополучно, Антоша вернулся в коридор, где публика не могла его видеть, и где стояли остальные актеры, как бы за кулисами — вернулся целым, невредимым, сияющим, так как не только публика отнеслась с похвалами к его таланту (если только акробатические фокусы можно назвать талантом), но даже сам господин Фриш погладил его по голове со словами: "спасибо, Антоша, поддержал нашу славу, за мной не пропадет… На чай получишь".

А господин Фриш редко кого хвалил и еще того реже обращался к своим подчиненным с речью.

Следующие номера программы шли своим чередом, и, видно, уж вечер выдался такой счастливый — успех со всех сторон получался полный; на лицах акробатов, жонглеров и клоунов выражалось довольство, радость; даже животные и птицы, принимавшие участие в представлении, казались тоже веселее обыкновенного, и, сверх ожидания, меньше получали пинков и побоев.

Один только Миша стоял в уголку, задумчивый и угрюмый, продолжая предаваться философским рассуждениям.

— Чего стоишь, как истукан? — раздался вдруг над самым его ухом голос Антоши.

— Ничего… я… так… — отвечал, встрепенувшись, Миша.

— Чего так? Выходить пора, а у тебя еще ничего не готово.

— Ваш выход, — подтвердил поспешно подбежавший к нему господин Фриш, — чего же вы в самом деле стоите?

— Сию минуту… — отозвался Миша и действительно почти моментально вышел со своими питомцами на арену.

Публика встретила его как старого знакомого; раздались приветливые возгласы — браво, "Красавчик"! браво, "Орлик"!

Миша на этот раз уже не чувствовал вчерашнего смущения. Мило улыбнувшись, он спокойно раскланялся на все стороны и приступил к делу. Как зайчик, так и голубь, по примеру предыдущего раза, выполнили их роли превосходно. Публика пришла в такой экстаз, что под конец представления засыпала их цветами, конфектами и даже мелкими серебряными и медными монетами. По приказанию господина Фриш, деньги в антракте были подобраны сторожами и переданы Мише.

Если найдутся еще после уборки, то завтра передам, когда придете помогать плотнику разбирать столбы и стропила, — сказал он, прощаясь с Мишей и вручая ему остальную часть жалованья Гаши, которой, между прочим, просил вторично передать, что если она хочет вернуться к нему, он не откажет взять ее.

— Нет, господин Фриш, этого никогда не будет, — серьезно возразил Миша, — я даже отказываюсь передавать.

— Не хочет — не надо… — отозвался тогда господин Фриш, пожав плечами.

Миша молча поклонился и попросил сторожа привести извозчика.

— Извозчик готов! — заявил сторож по прошествии нескольких минут.

— Спасибо! — поблагодарил его Миша и, поместив на дрожки своих друзей, сам пошел пешком рядом.

— Барин, да вы бы сели, смотрите, дождь накрапывает, — обратился к нему извозчик.

— Ничего, не сахарный, не растаю, — возразил Миша, пробираясь по грязи.

— Напрасно, значит, сесть не желаете; ножки промочите, грязь-то у нас по улицам стоит невылазная; чем ближе к вашей квартире, тем будет хуже; снимите клетку, либо корзинку поставьте в ноги, а сами сядьте как следует.

— Нет, любезный, в ноги я не поставлю ни клетку, ни корзинку, потому что таким образом моих питомцев может растрясти, а взять одного из них на колени могу, пожалуй, и тогда, может быть, и сам примощусь.

— Ишь ты, какой добрый, — продолжал словоохотливый извозчик, — скотов любишь… Это хорошо, за это Господь Бог не оставит, ведь и в Священном Писании гласится: "блажен раб, идеже скотов милует". А вы зачем возили их в цирк, неужто брали места, чтобы показать преставление?

— Нет, — рассмеялся Миша; — разве они что-нибудь поняли бы?

— Тогда зачем же вы привозили их?

— Затем, что они сами давали представление.

— Что вы! Неужели? Значит — они у вас ученые?

— Еще как!

— Вот оно что! Теперь понимаю; каким же штукам они обучены то?

Миша принялся подробно рассказывать извозчику, каким именно штукам обучены его маленькие друзья, и так увлекся интересной беседой, что даже не заметил, когда дрожки очутились около ворот того дома, где находилась квартира Марии Ивановны.

— Миша, ты? — послышался сверху голос Гаши, высунувшей голову в отворенную форточку.

— Мы… мы…. - отозвался Миша; — если можешь, спустись помочь внести в комнату клетку и корзинку.

Гаша в один миг очутилась возле дрожек и, конечно, очень охотно исполнила просьбу мальчика.

Мария Ивановна ожидала их с кипящим самоваром и с готовым ужином.

— Ну что, как? Надеюсь "Красавчик" и "Орлик", по примеру вчерашнего, выполняли свои роли безукоризненно? — спросила она, в свою очередь помогая развязывать веревки, которыми были связаны клетка и корзинка.

— Сегодняшнее представление сошло еще успешнее, — отозвался Миша; — публика закидала нас конфектами, цветами, и даже деньгами.

— Неужели?

— Честное слово; вот как устроим на ночь наших дружков, — все покажу, вместе подсчитаем капиталы и разделим лакомство.

С этими словами Миша принялся устраивать своих питомцев на ночь возможно удобнее, так как на чердак относить их было слишком поздно. Зайку водворили за столом от швейной машинки, куда Гаша подослала ему коврик, поставила питье и положила несколько листьев кочанной капусты, а голубка посадила на шкаф, где предварительно тоже засыпала корм; тот и другой, по-видимому, чувствовали себя превосходно, но, очевидно, утомившись непривычным, долгим сиденьем, все-таки скоро замолкли и, несмотря на происходивший вокруг них шум, смех и разговор, — крепко заснули. Миша, между тем, высыпал на стол целую груду цветов; потом начал выворачивать все карманы, откуда, словно из рога изобилия, посыпались конфекты и деньги.