Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов

— Где наша группа, товарищ капитан?

— А, Гурин… Здесь ваша команда, здесь… Не расходитесь. Сейчас построение будет.

— Вот Сорокина еще нет, опаздывает, — подосадовал Васька, но капитан его не слышал, он держал в руках какие-то списки и сверял их с теми, что были у стоящего рядом молоденького лейтенанта. — Пойду поищу… — Гурин снова пошел бродить по толпе, подошел к своим.

— Ну, что? — спросила мать.

— Сейчас будет построение. Вот Женьки Сорокина до сих пор нет… Опаздывает. Сбегать, что ли, поторопить? Не успею. Алеш, может, ты смотаешься? Ведь опоздает — попадет ему, с этим же не шутят.

— Куда он побежит? — воспротивилась мать. — Ближний свет! Придет твой Жек, никуда не денется.

— Ну, ладно, пойду… Мне пора… — Гурин стал прощаться с родными.

Мать снова заплакала, вцепилась в него, уткнулась лицом ему в грудь, запричитала:

— Сыночек мой дорогой, да увижу ли я тебя снова?.. Да я ж на тебя и не нагляделась… Только-только вырос, еще и костюмчика ни одного не сносил, и чубчик только первенький отрастил… Да неужели ж?..

— Ма, хватит… Пойду, меня уже ждут там… — Глаза у него влажно заблестели.

Наконец мать отцепилась, он взял сидор, закинул за плечо и заспешил, не оглядываясь, чтобы самому не выдать своей слабости, не расплакаться.

Пришел — и точно, чуть не опоздал: капитан уже делал перекличку:

— Гордеев!

— Есть.

— Становись.

— Гурин!

— Есть.

— Становись.

Встал он в строй, а сам по сторонам глазами кидает, ищет Жека. «Эх, попадет ему…»

— Сидоров!

— Есть!

— Становись.

«Уж на «с» вызывает… Сейчас Жека назовет, а его нет… Крикну за него «есть», а он потом прибежит и станет в строй», — решает Гурин и ждет, когда назовут Жекину фамилию. А ее не назвали, вслед за Сидоровым пошел Толмачев. «Пропустил…» — подумал Гурин.

— Яковлев!

— Есть.

— Становись. Все? Кого пропустил?

Гурин вышел из строя, подошел к капитану, сказал ему тихо:

— Товарищ капитан, Сорокин опаздывает… И вы его пропустили.

— Ты о Сорокине печешься? Эх, Гурин, Гурин… Сорокин уже давно на печке сидит. Тут приходила его мать, принесла кучу справок… Больной твой Сорокин, и никуда он, оказывается, не годится. Понял?

Повесил Гурин голову и поплелся на свое место. Капитан передал список лейтенанту, тот свернул его вдвое, вложил в полевую сумку, скомандовал:

— Р-равняйсь!.. Смирно! Напра-во! Шагом марш!

Затопала нестройно колонна, тронулась не в ногу, Гурин ткнулся носом в спину впереди идущему, затоптался на месте.

— Запевай!

Кто-то хрипло затянул:

Колонна вывернула из военкоматовского переулка, свернула на шоссе центральной улицы. Гурин шел, опустив голову, думал о Сорокине. Как же он подвел его!.. Оставил одного… Друг называется… Гурина охватило удручающее чувство одиночества.

— Вася, Вася!.. — услышал он материн голос.

Оглянулся и не сразу увидел в толпе провожающих своих родичей: все идут плотной массой по обочине — провожают новобранцев, — машут руками, плачут, кричат что-то напоследок. Гурин поднял руку:

— До свидания!.. — И дал им отмашку: мол, возвращайтесь домой. На душе у него было тоскливо, одиноко, и он снова невольно опустил голову.

Уже у самого переезда кто-то дернул Гурина за рукав, от неожиданности он даже вздрогнул. Посмотрел — Алешка.

— Что?.. Ты куда? Возвращайся, Алеш, домой…

Но Алешка ничего не говорил, а только заговорщицки крутил глазами и кивал в сторону провожавших. Гурин посмотрел туда. По самому краешку обочины с поднятой рукой, пытаясь привлечь Васькино внимание, шла Валя.

— Валя?! — закричал Гурин и кинулся к ней. — Валя!.. — Он схватил ее руку, прижал к груди. — Валя…

Она прильнула к нему, горячие слезы ее потекли по Васькиной щеке.

— Вася, — прошептала она, — я люблю тебя… Люблю…

— И я тебя, Валя…

А колонна не ждет, уходит все дальше и дальше, и уже забеспокоился лейтенант, крикнул Гурину, чтобы тот вернулся в строй.

— До свидания, Валя… Я напишу тебе, ладно?..

— Да!.. Да!..

Гурин догнал колонну, встал на свое место, оглянулся: Валя все еще держала поднятой руку и, словно обессилев, слабо махала ему.

Колонна перешла через переезд, свернула на Бахмутский шлях и, колыхаясь, запылила старой столбовой дорогой на восток.

Колонна за колонной, колонна за колонной проплывали по шляху новобранцы и одна за другой исчезали за бугром…

Отца Гурин вспомнил неожиданно, даже вздрогнул, как от толчка. Оглянулся — никого. Подвигал плечами, словно пиджак стал тесен, уставился на витую, будто веревка, воду ручейка, задумался.

Весело поблескивая, ручеек катился с огорода, где дотаивал грязный ноздреватый снег, и по канавке, проделанной Гуриным, убегал на улицу.

Гурин понял, почему вдруг вспомнился отец. Давно, много лет тому назад, он, тогда еще пятилетний пацаненок — Васька, возился вот так же у вешнего половодья: расчищал вымоину от ледяного крошева и прилаживал бумажную крыльчатку, хотел заставить воду крутить ее. Но бумага быстро намокла, и крыльчатка превратилась в бесформенную массу. Вышел из хаты отец, увидел его затею, сказал:

— Эх, Васька, Васька… Бумага — материал не прочный. Из дерева лопастное колесо сделай — вот тогда дело будет.

И не выдержал, поставил на завалинку железный сундучок, в котором носил себе в депо еду, метнулся в сарай и долго гремел там деревянными чурками и разными железками — искал что-то. Наконец нашел большую жестяную банку из-под халвы, кивнул Ваське:

— Железную мельницу сделаем…

Складным ножом вырезал из банки круглое дно, выровнял его молотком и принялся ножницами надрезать края. Надрезы делал небольшие, сантиметра на два от края. Работал он быстро — железо в его руках было послушным, только чуть похрумкивало под острыми лезвиями ножниц. Кончил надрезывать, принялся плоскогубцами отгибать лопасти. Схватит «губами» лопасть и отвернет ее на четверть оборота — поставит перпендикулярно кружку́, тут же другую хватает, крутит. И так до самой последней: ощетинил донышко — на тракторное колесо с шипами стало похоже. Потом пробил гвоздем дырочку в центре и насадил на железный прут.

Пяти минут не прошло, а он уже пристроил лопастное колесико над бурлящим ручейком и заулыбался довольный, когда оно завертелось и замельтешило против солнышка белыми искрами лопастей.

— Втулочку надо сделать, а то дырочка разработается, колесо будет валиться набок. Но это я завтра сделаю. — И стоял, не уходил, любовался «мельницей», медленно