Владислав Бахревский - Агей

Тогда он составил формулу и высчитал объем мышеловки, объем тела и нашел единственную форму, при которой тело избегало соприкосновения с петлями и крючками. Форма оказалась удивительно простой, надо было присесть на корточки, а левую руку поднять над головой в виде гуся.

Седьмые классы первую четверть закончили на два дня раньше обычного: школьников позвал на помощь пригородный колхоз.

Убирали яблоки.

Вячеслава Николаевича вызвали в Москву, и с седьмым «В» поехала Валентина Валентиновна.

Сад был всего в двух километрах от моря, и после работы всей гурьбой отправились на берег посидеть у костра. Но и костра не стали зажигать. Взошла луна, потерявшееся в темноте море просияло, и Валентина Валентиновна предложила читать любимые стихи.

Прочитали «Прощай, свободная стихия…», прочитали «Нелюдимо наше море…», а Ульяна сонет Мицкевича.

Вдруг Крамарь сказала:

– Я хочу сделать заказ. Пусть прочитает Агей.

Все примолкли, ожидая стихов.

Эти стихи читал дедушка. В ясные, в ослепительные лунные ночи среди снегов Памира.

«Понимаешь, – говорил дедушка, – когда я читаю эти стихи, то чувствую на лице прикосновение южного солнца».

Агей замолчал. И все, затаивая стук сердец, услышали… несказанное безмолвье.

Агей повторил:

После этих строк по лицу дедушки начинали катиться слезы, но голос его не прерывался, а наоборот, в нем была такая светлая, такая летняя радость, такая сбывшаяся радость, что и у Агея начинало пощипывать в носу. Он и теперь ощутил эту непонятную тревогу и это пощипыванье.

«Да нет же! – возразила Агею душа его. – Да нет же! Ты раскрой глаза-то свои!»

Агей умолк. Никто ничего не сказал, все смотрели на море. Но что-то было не так. Агей обернулся и увидел: Надя Крамарь смотрит на него, глаза ее полны слез, и на слезах этих растекшиеся луны.

– Вот что такое поэзия, – сказала Валентина Валентиновна и зябко поежилась. – Идемте, ребята. Встаем в шесть.

Домой шли гурьбой, оглядываясь на лунное диво моря.

Света Чудик оказалась рядом с Агеем. И когда они все оглянулись в последний раз, он посмотрел не на море, а на Свету:

– У тебя лицо серебряное!

– Да ведь мы все серебряные! – прошептала Чхеидзе.

И ребята взмолились: – Валентина Валентиновна, такую ночь проспать преступление!

– Не отдыхать мы сюда приехали, – сказала Валентина Валентиновна. – А ночь и завтра такая же будет.

– Да нет же! Нет! – воскликнула Света Чудик. – Завтра будет все совсем другое.

– Ну, хорошо! – сдалась Валентина Валентиновна. – Еще полчаса вам ради лунной печали.

– Печали… – повторила Света, и ее рука сначала коснулась руки Агея, а потом легла в его руку.

Сама Света смотрела на море как ни в чем не бывало, но рука у нее была совсем ледышка, и плечи ее дрожали.

– Тебе холодно?

– Нет, – сказала Света. – Нет!

Утром прошел слух: Крамарь ночью плакала. Валентина Валентиновна забеспокоилась:

– Надя, тебя кто-нибудь обидел?

– Что вы?! – изумилась Крамарь.

– Говорят, ты спала неспокойно.

– Я просто сначала озябла, а потом ничего.

Яблоки складывали в огромные высокие ящики. Ящики стояли в междурядьях, стояли часто, и почти все полные. Урожай был огромный.

Пообедали в саду.

– Работаете вы честно, – сказал ребятам председатель. – Таких работников наши колхозники взяли бы в колхоз.

– К вам, говорят, нелегко поступить, – сказал Годунов.

– Это верно. Принимаем тех, у кого не меньше трех земледельческих специальностей. Но за хорошую работу мы и платим хорошо. Вам тоже будет заплачено.

– Ура! – закричала Крамарь.

– Тебе на дискотеку, что ли, не хватает? – спросил Курочка.

– За дискотеку за меня заплатят! – отрезала Крамарь. – Но это ведь будет первая самостоятельная зарплата!

– Пошли вкалывать! – поднялся Рябов. Он оказался до работы жадным человеком.

Передых делали через каждый час.

Во время второго отдыха Валентина Валентиновна показала на небо:

Какое красивое облако выкатывает из-за горизонта.

– Да это же Голова из «Руслана и Людмилы»! – захлопала в ладоши Ульяна.

– Как бы дождь не ливанул, – сказал Рябов. – Давайте скорее работать…

Агей подошел к Валентине Валентиновне:

– По-моему, это грозовая туча.

– А что ты предлагаешь? Бросить работу и бежать в поселок? До поселка три километра. Мы прибежим, а туча мимо пройдет.

Агей кивнул и полез на стремянку. В лицо ему повеяло свежестью. Ветер был приятный, а туча страшная. Она наваливалась на небо, и небо отступало перед ней, сжималось.

«Вот так было на войне, – подумал Агей, – идут танки, а ты должен взять винтовку и заниматься своим делом, стрелять по пехоте».

Он принялся снимать яблоки, но ветер уже свистел, защелкали по листьям капли, тяжелые капли. Больно стегануло по уху.

– Град! – тоненько закричала Чхеидзе.

Все обернулись и посмотрели на нее – впервые в жизни, кажется, голос подала.

Ребята и девочки спрыгивали со стремянок, жались к яблоням. Градины щелкали уже почем зря.

– Бежим! – закричал Курочка.

– Стойте! Стойте! – загородила дорогу Валентина Валентиновна. – В поле хуже. Под яблони! Под яблони!

Рассыпались, выискивая деревья погуще.

– Ребята! – закричал Агей. – Ко мне! Переворачивай ящики! Ко мне!

К нему подбежали Годунов, камчадалы. Налегли, опрокинули.

– Девочки, в ящики!

Грохало по доскам так, будто мостовая сверзилась с неба. И сразу все кончилось. Посидели, подождали, вышли. А сад – пуст.

– Мамочка! – дружно заплакали девочки. Было холодно, под ногами шуршал белый гравий.

– Поглядите-ка! – Годунов поднял градину и яблоко. Валентина Валентиновна подбежала к Агею, плача, расцеловала его, прижимая к груди, словно ему грозила опасность.

У него голова закружилась от мягкого, от женского, от маминого – памятного на всю жизнь – доброго тела.

Зарокотал мотор. Примчался газик председателя.

– Живы! Господи, живы! – Поглядел на ящики. – Догадались! Ах, молодцы!

Он ходил, оглядывал ребят, клал им большие свои руки па плечи, на головы.

– Все целы?

– Мы-то ничего. Мальчишкам только досталось, – сказала Крамарь. – А сад-то! Сад.

Девочки снова заплакали.

– Слава богу, вы целы, – сказал председатель. – А сад? Вот оно, сельское хозяйство: год трудов – и полчаса непогоды.

Он ходил меж деревьями, поднимал срезанные градом ветки. Приехал автобус.

Садились молча, не переговаривались. Словно виноваты были, стыдно оставлять человека с его бедой.

– Может, нам пособирать? – спросила Валентина Валентиновна. Председатель покачал головой:

– Домой скорее поезжайте, в семьях-то переполох теперь!

Шел первый учебный день второй четверти.

Алла Харитоновна пришла с урока в седьмом «В», сияя победоносной улыбкой.

– Ну, что у вас? – спросила Вера Ивановна. – Снежный Человек овладел испанским?

– Нет, Вера Ивановна! Но вы мне не поверите, и мало кто поверит в этой комнате.

Она открыла журнал и поднесла его к глазам Веры Ивановны, указывая фамилию.

– «Годунов… – прочитала Вера Ивановна, – пять»…

– А что? – сказала Валентина Валентиновна. – Немая сцена соответствует моменту.

– И прочитал правильно. И текст пересказал… А впрочем, Вера Ивановна, вы правы: сей подвиг не обошелся без Богатова.

– Несправедливо это, – вздохнула Лидия Ивановна. – Одному – все, а другому – ничего. Вот он и вас, Валентина Валентиновна, можно сказать, спас. Сами рассказывали.

– Мальчик вырос в условиях Памира. Он чувствует опасность и не теряет головы… А то что знает много? Среда. Дедушка силен в языках, и внук тоже, дедушка влюблен в Бунина, и внук читает так, что у красавицы Крамарь в сердце кутерьма.

– Рано им о любви думать! – рассердилась Вера Ивановна.

– Не-ет! – покачала головой Валентина Валентиновна. – Любить прекрасное никогда не рано и не поздно.