Святослав Сахарнов - Танк на Медвежьем болоте

Михайлова».

Прочитав это грустное письмо, Виктор Петрович каждый раз сидел глубоко задумавшись. Он представлял себе, как год за годом женщина ждет вести, которая воскресила бы в ней надежду вновь увидеть мужа, как затем она начинает стареть и все равно ждет, потому что эта надежда сменяется другой, пускай такой скромной, но тоже необходимой, — надеждой узнать правду.

Когда вечером забежала Нина и спросила: как нога, не нужно ли привезти из Энска врача? — он сказал:

— Надо идти к танку. Надо обязательно проникнуть внутрь, мы должны быть спокойны, что сделали все, что могли.

Нина заулыбалась:

— Рветесь в лес? Значит, нога поправилась. Но у меня уборка. И я не могу срывать с нее ребят. Потерпите еще два дня. Сегодня понедельник? Вот в четверг и пойдем. Мы освободимся, ваша нога окрепнет. А как вы попадете в танк?

— Нужен домкрат, простой автомобильный домкрат. У председателя — «Нива», попросите у него часа на три. Сходим в лес и вернем. Это мне райкомовский Миша посоветовал. Я ему про танк рассказал, он и сообразил. Говорит — поможет открыть.

Нина засмеялась.

— Когда вы сказали «домкрат», мне захотелось спросить: «а может быть, костыли?» Или это злая шутка?

— Достаточно злая. Но обещаю вам, что к четвергу буду уже прыгать.

Кроме домкрата от «Нивы», председательский шофер посоветовал еще взять монтировку. Они лежали в Нинином рюкзаке, а нес этот тяжеленный рюкзак Виктор Петрович.

Даже Акбар, словно понимая, что сегодня предстоит что-то необычное и пугающее, бежал молча. Изредка он останавливался, оглядывался и снова пускался бежать размашистой рысью. На кочках, местами начинающих желтеть, местами еще зеленых, красными брызгами уже лежала брусника. Ветки гонобобеля голубыми ягодами хрустели под ногами, чавкала болотная жижа. Виктор Петрович и Нина шли рядом следом за мальчишками и Таней.

— Что вы вечером делаете? — перебила размышления Левашова Нина. Она перестала прыгать с кочки на кочку, остановилась и теперь, покачиваясь, поджидала его.

— Ничего. Что я делаю обычно по вечерам? Читаю.

— Идемте в кино. Приехала кинопередвижка. У нас всегда, когда кончаем уборку, отдых и обязательно фильм.

— С удовольствием.

А в это же самое время Таня, которая шла с мальчишками, говорила:

— Так вот, вырасту, кончу школу, пойду в цирк. Работать с животными. Рассказать вам, как я управляю Акбаром? У него тонкий слух. Не заметили, что у меня на всех платьях сбоку карман? Эх вы. Вот. А еще один будущий красный офицер, а второй — мыслитель. Наблюдательность надо развивать. В кармане у меня что?

Она вытащила маленький коробок и потрясла в воздухе.

— Спички? Ты же говорила, что никогда не будешь курить.

— И не буду. А в коробке вместо спичек?

Она помахала кулаком, в котором была зажата зубочистка.

— Спрашиваю Акбара… Ну, хоть вот: сколько в небе ворон? И потряхиваю коробком. Два раза — он лает два, три раза — три. Съели?

— Ну ты даешь! — сказал Андрей. — Сама, что ли, придумала?

— В каждой книге про цирковые фокусы это написано.

Мальчишки обескураженно помолчали, потом Андрей сказал:

— Мы к тебе сегодня придем.

— Зачем это?

— Надо. Забыла про старую мельницу? Надо посмотреть, может, там что-нибудь есть. Только — секрет?

— Секрет. Ладно, приходите, сходим.

К танку вышли как всегда неожиданно. Бледно-оранжевое солнце высветило поляну, искривленные березы, начинающую желтеть листву, черно-зеленое пятно башни, наклонный, лежащий дулом на земле, ствол орудия. Вскарабкались на броню.

Между люком и крышкой была небольшая щель. Коля неумело просунул в нее конец монтировки. Навалились вдвоем, крышка со скрежетом приподнялась, из люка на ребят пахнуло сыростью.

— Домкрат теперь влезет?

— Попробуй.

— Не так, мыслитель, как ты ручку качать будешь?

— Без тебя знаю.

Коля качнул ручку домкрата, тот стал раздвигаться, крышка со скрежетом начала ползти вверх.

— Давай теперь я, — Нина поменялась с Колей.

— А ну, навались. Руками! — Виктор Петрович с мальчишками откинули люк.

— Кто полезет? — Нина посмотрела на Виктора Петровича.

— Я. Только фонарик достану.

Он вытащил из кармана куртки привезенный из города фонарик, наклонился над люком и посветил в него. Бледный желтоватый круг света высветил внизу черную грязную лужу, черное, закопченное бесформенное железо, какие-то висящие, такие же черные, лохмотья.

— Страшно? — спросила Нина.

— Страшно, — согласился Виктор Петрович и перекинул ногу через край люка.

Опустив ноги, Виктор Петрович сначала тронул носком ботинка остатки сидения, на котором сидел когда-то командир, задержался на локтях, протиснулся между сидением и стенкой, нащупал ногой пол, это, вероятно, был не пол, а какой-то искореженный взрывами настил или крышка металлического ящика. Ботинки завязли в чем-то вязком, липком, холодная жижа потекла в носки. Он опустил голову, включил фонарик, провел лучом по стенкам, по черной неподвижной жиже, и понял, что найти в танке что-либо будет очень и очень трудно. Взрыв, потом пожар, потом внутрь попала вода, натекла грязь.

— Ну, что? — шепотом спросила Нина.

— Пока ничего.

— Попробуйте пошарить рукой.

Он послушно опустил руку и, светя вослед пальцам, стал наощупь обследовать все закоулки. Один раз под ладонь попались круглые мелкие предметы, он сгреб их в горсть, поднес к свету — позеленевшие пистолетные патроны. Другой раз пальцы наткнулись на какой-то листок, он осторожно потащил его — листок повис, стал расползаться. Что это было? Бумага, кусок ветоши, кожаный переплет журнала? Коричневые лепестки, источая воду, один за другим разваливались, падали, оставляя на пальцах липкую грязь. Наконец он попробовал шарить под собою ногой и наткнулся носком на какой-то, уступающий нажиму, круглый предмет. Наклонился, с трудом вытащил — снарядная гильза, разорванная взрывом, большего калибра. Виктор Петрович понял — пушечная.

Больше ничего не попадалось, и он уже хотел было вылезти, как вдруг пришло в голову: раз уж он все равно мокрый по пояс, может, пошарить руками поглубже, наощупь, в грязи? Ведь все, сброшенное с места взрывом, должно быть там, на дне. Опустился на колени. Нина сказала:

— Я буду светить вам сверху, дайте фонарик.

Наклонясь, погрузил ладонь в густую вязкую жижу, начал обшаривать каждое углубление, каждый выступ. Он не знал устройство танка и искал наощупь, все больше теряя надежду. Все, что вытаскивал, отдавал наверх Нине, но это были предметы случайные и безымянные: осколки, сорванные гайки, попались молоток и разводной ключ. «Инструмент водителя», — подумал Виктор Петрович, и вдруг почувствовал, что между пальцев проскользнуло что-то круглое, легкое, нагнулся и накрыл ладонью небольшой плоский предмет. Осторожно взяв в горсть, поднял его, поднес к глазам — ком грязи, в нем — грязь быстро стекала, — блеснул металл. Попросил Нину:

— Возьмите у меня… Что это?

Нина откинулась от люка, вверху раздались неясные возгласы, снова появилась ее тень и задыхающимся от волнения голосом она сказала:

— Вылезайте, посмотрите, скорей!

— Сейчас…

Он продолжал обследовать дно до тех пор, пока не убедился, что больше ничего не достанет, и тогда, с трудом ища, куда бы поставить ногу — из ботинок, с одежды лились вода, грязь — с помощью Нины с трудом выбрался из люка.

— Так что там такое? — Присел на корточки. На танковой, покрытой облупленной почерневшей краской, броне лежал маленький круглый грязный комочек. Виктор Петрович поднял его и, положив на ладонь, повернул к свету. Блеснул желтый металл. Золотые карманные часы! Стекло вылетело, стрелок нет, он потер пальцем циферблат, сверкнула белая эмаль, зарябили остатки цифр.

— Вот носовой платок, протрите, — быстрым шепотом сказала Нина.

Таня и мальчишки, тесно сбившись в кружок, затаив дыхание, ждали.

— Виктор Петрович, на крышке что-то написано!

Он отвел руку. На круглой выпуклой желтой поверхности отчетливо была видна буква «X».

— Хазбулаев… Это часы старшего лейтенанта Михайлова… Это он погиб в этом танке. Он и его экипаж. Они не пропали без вести, — сказал Виктор Петрович. — Они сражались здесь до конца.

Нина взяла у него часы, а потом их так же бережно стали передавать из рук в руки ребята.

— Ну, вот и стало все ясно… Давайте нарвем болотных цветов и принесем их в наш музей. Цветы, сорванные в этот последний день, — сказала Нина. — Они засохнут, но всегда будут напоминать о нем.

— А часы отправим его жене, — добавила Таня. — Ведь так? Вы говорите, она столько лет ждала и верила. Правильно?

— Конечно, отправим… Ну, мальчишки, живо — по кустам.