Вера и Марина Воробей - Не надо меня прощать

Будучи не особенно злым человеком, Фишкин лично против Зои ничего не имел. Да и что он мог иметь? Ничего плохого, если разобраться, она ему не сделала, даже совсем наоборот. Своей слепой любовью Зоя лишь утвердила Вадима в сознании собственной, как теперь говорят, харизмы и значимости. Теперь его и без того неслабая самооценка резко подскочила, и когда Фишкин читал Зоины стихи о себе любимом, то думал в первую очередь не о ней и не о нравственной стороне своего поступка, а лишь о себе самом. Можно предположить, что Фишкин просто не дал себе труда подумать о Зое, потому как не привык этого делать. В смысле, думать о ком-то еще, кроме себя.

Яростная отповедь Лу отрезвила Вадима. Тем более что слова, срывавшиеся с ее губ, были совсем нелицеприятными! У него хватило ума не возражать, а взглянуть на произошедшее как бы со стороны, другими глазами. Фишкину стало стыдно чуть ли не первый раз в жизни. Во всяком случае, это состояние было для него совершенно новым.

И он, так же как и Зоя, не знал, как вести себя с ней, потому что при взгляде на нее испытывал неприятное, обжигающее все внутри чувство стыда и еще… жалости.

Дома Фишкин снова сунул градусник под мышку, благо предки еще были на работе и он мог не опасаться маминых охов и причитаний. Ну так и есть: тридцать семь и четыре!

«Придется к врачу тащиться. Ну что за напасть такая!» – с досадой подумал Вадим.

Он панически боялся всего связанного с врачами, больницами и процедурами. Вечером, когда вся семья Фишкиных была в сборе, Вадим, как бы между прочим, чтобы не вызывать лишних расспросов, попросил Веру Григорьевну:

– Кстати, ма, ты запиши меня к врачу-то, пожалуйста… Нет, я в этот раз обязательно схожу, ну правда! А то таблетки не помогают почему-то. Может, они все поддельные, а?

В понедельник, к своему великому огорчению, Зоя обнаружила, что место ее любимого пустует. Весь день мир вокруг нее казался скучным и серым, как залитый дождем асфальт. Так продолжалось и во вторник, и в последующие дни. Как хотелось Зое набрать номер, который она знала наизусть, и услышать любимый голос! Ей нравилось фантазировать, что бы она сказала Вадиму, если бы они вдруг поговорили.

«Я не сержусь на тебя, Вадик, я же все понимаю и прощаю тебе любую вину… Потому что люблю тебя… Хотя, конечно, ты причинил мне сильную боль, но все это такие мелочи по сравнению с моей любовью…» – так хотела сказать Фишкину Зоя.

Ну, или что-нибудь в этом роде. Но она так и не решилась этого сделать.

В пятницу во время урока литературы в девятый «Б» заглянула школьная докторша, Виолетта Сергеевна, симпатичная блондинка в белоснежном нейлоновом халатике. Попросив у Люстры разрешения войти, она повернулась лицом к классу и объявила:

– Небольшое сообщение, к сожалению нерадостное. Ваш одноклассник, э-э-э… – заглянула она в какой-то листок, – Фишкин Вадим находится в туберкулезной больнице. Пока только на обследовании, – поспешила добавить врач. – В связи с этим районная санэпидстанция обязана провести в вашем классе дезинфекцию. Скорее всего завтра. Просьба ко всем: присутствовать на уроках. – Она помолчала и добавила: – Да, и еще: вам придется сделать флюорограмму, сейчас раздам направления. И желательно поскорее. Это в ваших же интересах. Вопросы есть?

– А зачем дезинфекцию, он же только обследуется? – выскочил неугомонный Ермолаев. – Может, у него и нет ничего?

– Мы обязаны провести санобработку помещений и выдать всем вам профилактические таблетки, – развела руками доктор. – Вы можете поступить как угодно – принимать их или выбросить в мусорное ведро, дело ваше, но мы, медики, должны сделать все как положено.

– Виолетта Сергеевна, а вы можете нам сейчас поподробнее про туберкулез рассказать, ну, в порядке ликбеза? – снова встрял хитрый Ермолаев.

– Ермолаев! Тебе никакой ликбез не поможет! Руки надо мыть чаще, – одернула его Люстра ледяным голосом.

– Вообще-то туберкулез передается воздушно-капельным путем, хотя руки мыть тоже невредно, Ангелина Валентиновна права… – улыбнулась докторша.

После ее ухода класс загалдел. Ребята, перебивая друг друга, стали вспоминать, кто и насколько тесно общался с Фишкиным.

– А я у него в буфете сосиску откусывал, блин! – схватился за голову Кузьмин.

– Подумаешь, один раз откусил! Я вообще с ним сижу! И каждый день, между прочим! – запаниковал Володя Надыкто и покосился на Наумлинскую.

«Еще и с Иркой целовался… Вот караул будет, если мы с ней заболеем!» – подумал Надыкто и окончательно перепугался.

– Я не хочу никакую флюорограмму! – побледнела Тополян, про себя с ужасом вспоминая, как Фишкин прижал ее к стене и орал прямо ей в лицо, а потом дико закашлялся. – Я боюсь, а вдруг найдут что-нибудь?

– Да, стремно… Мне тоже не кайф таблетки глотать, а с другого боку, так вроде надо бы, а то мало ли что… – приуныл даже непотопляемый Ермолаев.

Люстра громко забарабанила указкой по учительскому столу, призывая учеников к порядку:

– Иди-ка, Ермолаев, к доске, любознательный ты наш! И расскажи нам, что ты знаешь о творчестве Чехова!

Юрка состроил скорбную мину, не спеша вышел на середину класса и, немного подумав, выдал печальным голосом:

– Я знаю, что Антон Павлович Чехов… тоже болел туберкулезом! И даже умер от него в расцвете своей творческой деятельности!

Зоя все это время находилась в состоянии шока. Она плохо воспринимала то, что происходило вокруг. Голоса Люстры, Ермолаева, гомон класса доходили до нее, будто бы через толстый слой ваты. В мозгу билась одна-единственная мысль: «Вадик в больнице, ему плохо».

Она повернулась к Лу и Черепашке, как бы ища у них помощи. На перемене девушки сами подошли к Зое. В Люсиных глазах за огромными очками таились тревога и сочувствие, зато Лу была настроена скептически.

– Не вижу повода для рыданий, – заявила она, – и париться на эту тему не собираюсь. И тебе, Зойка, не советую. Ничего с твоим ненаглядным не случится, небось бронхит обычный подхватил. Так это с кем не бывает?

– Лу, зачем ты так? Насколько я знаю, в туберкулезную клинику с бронхитом не кладут… Я чувствую, что-то серьезное у него… – запричитала Зоя. – Что же делать-то? Я помочь ему должна, только как, как?

– Угу, сходи к нему, сходи… Сопли ему утри, на горшочек посади… Блин, у тебя крыша окончательно съехала? А-а… надоело! – Возмущенная Лу безнадежно махнула рукой. – Мы с тобой будто на разных языках разговариваем…

– Я знаю одно: ему плохо, человек, которого я люблю, в беде, Лу! Люся, а ты со мной или… тоже против?

– Я не против… но и не совсем с тобой, Зоя. – Рассудительная Люся сделала паузу, собираясь с мыслями, и продолжила: – Ну, чем конкретно ты можешь ему помочь? Бананов принести, йогуртов всяких… и все! Думаю, Фишке не особенно прикольно будет, если ты явишься и начнешь вокруг него крыльями хлопать, как клуша. И потом, не забывай, что он самолюбив не в меру. А если ты увидишь его в таком беспомощном состоянии, прикинь, какой удар по его самолюбию… Ничего хорошего из этого не выйдет, это уж точно!

Фишкин лежал в больнице уже шестой день. То есть он, конечно, не лежал в прямом смысле слова, а, наоборот, старался как можно меньше находиться в палате. Вынужденное общение с больными его угнетало – разговоры неизбежно вертелись вокруг болезней. Фишкин предпочитал сидеть в холле, бездумно пялясь в телик или листая потрепанные книжонки, валявшиеся на журнальном столике.

К тому же он был очень напуган свалившейся на него бедой. В больнице он находился впервые в жизни. Родители приходили к нему почти каждый день, но ненадолго – распорядок посещений соблюдался строго.

Каждый день с утра всех больных осматривал пожилой врач. Внешность его была настолько забавна, что тот, кто видел его в первый раз, с трудом удерживался от смеха. Борис Станиславович имел несчастье походить на клоуна, но самой большой его достопримечательностью были уши, большие и торчащие почти перпендикулярно голове. Ну просто вылитый Чебурашка! Правда, справедливости ради, надо добавить, что врачом он был неплохим, хотя и несколько резким и переменчивым в настроении. Осматривал он и Фишкина. Но ничего не говорил, только головой покачивал и молча рассматривал на свет фишкинские рентгеновские снимки.

Вадим тяжело переносил свою вынужденную изоляцию, он привык быть свободным, делать, что захочется, и находиться в центре внимания. Здесь же ничего этого не было. Он никогда не думал, что станет так тосковать по общению с одноклассниками, все равно с кем, только чтобы не завыть волком от отчаяния и неизвестности.

А вдруг ему придется провести в этой проклятущей больнице не неделю, а много недель или даже месяцев? Он уже знал от других больных, что лечение туберкулеза – дело хлопотное и длительное. Как все это пережить, Вадим не имел представления.

«В школе, верняк, уже знают… – уныло размышлял он, глядя в окно на голые деревья больничного парка. – Что-то не торопятся однокласснички, дружбаны верные, выразить мне свое сочувствие… Ермол, что ли, прискакал бы или хотя бы Люстра прислала кого-нибудь – ну, от имени и по поручению».