Владислав Бахревский - Хранительница меридиана

Варежка потрогал медную застежку и задвинул ящик. Если бы тетка дала ему рубль, он вернул бы за него десять. Конечно, не сейчас, а когда вырастет. Варежка пошел умываться. Он лил на лицо воду, тер щеткой зубы и думал о Василисе.

С Василисой, наверное, Роман дружит. Может, он даже и в кино с ней ходил. Ленька тоже ходил с одной девчонкой.

Варежка повесил полотенце и пошел в большую комнату. Открыл шкаф, открыл сумочку, взял рубль, оглянулся: в дверях стояла тетка, Александра Александровна.

— Я как раз собиралась просить тебя, — сказала, наконец, тетка, — чтобы ты купил один лимон.

— Хорошо.

— Остальные деньги, Коля, возьми себе. Сейчас идет очень красивый фильм. Ты его должен обязательно посмотреть.

Бабы-яги видят мальчишек насквозь.

В старом доме было шумно. Из всех комнат в штаб-вартиру тащили брошенную мебель. Варежка побежал следом за Василисой. Они вошли в комнату, где стоял сундук.

— Когда же мы его откроем? — спросила Василиса.

— Завтра. Если за ним сегодня не приедут, завтра откроем.

Одну руку с билетом наготове Варежка держал в кармане. Надо было скорее что-нибудь сказать, но Варежка молчал. Он покрутился возле окошка, оставил на подоконнике билет и позвал Василису.

— Сейчас, — сказала она. — Я нашла фитиль для керогаза.

И тут в комнату заглянул Роман.

— Пошли, стол поставим.

Он подошел к Варежке.

— Ха! Билет. — Роман нахмурился. — Новый. Кто-то здесь был сегодня.

Из-за голландки вышла Василиса, взяла у Романа билет.

— На три часа. Еще не пропал.

Надо Леньке сказать. Варежка изо всех сил хохотнул.

— Шерлоки! Это я на улице нашел.

— А ты что, не хочешь идти на «Мушкетеров»?

— Н-нет…

— А я пойду.

— Иди, — сказал Варежка.

Все пропало. В кармане лежал другой билет, но ведь вместе с Романом теперь не сядешь.

— Вид у тебя какой-то, — сказала Василиса. Варежка потрогал лоб.

— Пройдет. Голова у меня болит.

Варежка шел за Василисой по пятам. Она его не замечала, и ему было весело. Он бросил ей в спину желудь, она не почувствовала, не обернулась.

Варежке показалось, что чем дальше уходила она от улицы Поганят, тем становилась все меньше. И косички торчали неуверенно, и прямая спина была узкой, и ноги стали еще длиннее.

Василиса зашла в детский сад. Варежка спрятался за углом и ждал. Мимо проходили бабушки с внучатами, молодые парни с серьезными карапузами на руках, женщины, мужчины… Наконец показалась Василиса с девочкой, точь-в-точь как она сама, только маленькой.

Варежка услышал:

— Если они будут ругаться, ты не плачь. Не будешь?

— Не буду.

— Ты вчера тоже говорила, что не будешь, а сама ревела.

— Вчера ревела, — сказала маленькая Василиса.

Василиса жила на первом этаже. Когда она вошла в дом, Варежка долго сидел у забора. Наступили сумерки. Надо было идти домой, но ему хотелось заглянуть в окно к Василисе. Варежка забрался на выступ фундамента и прильнул к стеклу.

За столом сидел мужчина. Он сразу не понравился Варежке. Мужчина лениво протягивал руку вперед и опять подносил ко лбу. Варежка сдвинулся вбок и увидел женщину. Она стояла у стены, маленькая, худая, и обнимала девочек. Все они были Василисы — побольше и поменьше. А мужчина все говорил и медленно простирал к ним руку и опять убирал ко лбу.

Варежка уже не видел лиц. Только шесть одинаковых глаз видел он.

Мужчина вдруг встал и ударил кулаком по столу.

Шестеро глаз смотрели на него не мигая.

Мужчина поворотился к окну и увидел Варежку.

Он сдвинул брови, шагнул к окошку. Он, наверное, мог пройти сквозь стену. Варежка отпрянул и упал.

— Что ж ты, бесстыдник, в окна подглядываешь! — Над ним стояла старушка.

Варежка вскочил и побежал. Он остановился возле школы. Зашел во двор. Вся дорожка была усыпана опавшими листьями молодых кленов. Листья пахли сухим теплом. Варежка сел на них, потом лег.

Днем здесь ходят люди, и первоклассники, и десятиклассники. Василиса и он тоже. Днем люди как люди, а вот ночью…

Вспомнил лицо мужчины. Один мучит троих. Варежку тоже все мучают. Если бы не Ленька, его колотили бы каждый день. А ведь Василиса добрая, и сам он, Варежка, добрый. За доброту его и прозвали Варежкой. Зачем обижают добрых? Хотят, чтоб они стали злыми? А вот и не выйдет!

— А вот и не выйдет! — сказал Варежка громко.

— А вот и не выйдет, — сказал Варежка.

Он повторял это много раз и забыл, что же должно не выйти. Но сразу вспомнил и опять сказал:

— А вот и не выйдет!

Лангор умер. Он жил в старом доме и умер вместе с ним. Он был удивительный человек, а поганята не догадывались об этом. Они уважали героев и других славных людей: футболистов, сыщиков, капитанов. Лангор был просто старик. Лангор был старик, а поганята были его лучшими друзьями. Они и сами не знали об этом, но это так и есть — они были его лучшими друзьями. Он рассказывал всегда одно: про страну Лангорию.

Есть море, на море — остров. На острове все чудеса мира. Снежные горы и степь, саванна и сосновый бор, джунгли, пустыня, пальмы и березы. В реках крокодилы и пескари. В лесах обезьяны и соболи, тигры и вымершие везде мастодонты.

Когда Лангор рассказывал, ему смотрели в лицо. Ему это нравилось.

Он расхваливал свой остров, а Ленька тем временем стягивал с его ноги галошу. Галошей играли в футбол.

Лангор сидел молча, опустив голову, потом поднимал на обидчиков глаза, и те, дождавшись этого, кричали: «Опять вы мучаете бедного старика!»

Лангор жил у дочери за голландкой. Вечерами он лежал на своем сундуке и боялся повернуться. Дочь о нем забывала, а поганята нет. Они подвешивали картошку над его окном и стучали, пока он не выходил на улицу. Тогда мальчишки кричали:

— Опять вы мучаете бедного старика! Он стоял возле крыльца и молчал. Пригнувшись, выскальзывала на улицу дочь, кралась к помойкам, за которыми прятались мальчишки. Ее встречали гнилыми помидорами и смехом. Она возвращалась к дому и шипела Лангору в лицо:

— Господи, за что мне такая мука!

Но были и другие вечера.

Бесшабашная улица Поганят вдруг становилась задумчивой. Она, как по сговору, собиралась на крыльце Лангорова дома и слушала. В эти вечера молено было говорить о самом запретном, даже о цветах, о которых говорят только девчонки.

Лангор рассказывал о необыкновенной бабочке — эремурус. И если он начинал говорить о другом, его просили рассказать о бабочке. Это была и вправду хорошая история.

Один ученый объездил весь мир, но так и не нашел самую прекрасную в мире бабочку — эремурус. И вот ученый добрался до Полинезии. Долго бродил по лесам и однажды увидел то, чему посвятил жизнь. Легенда не лгала. Крылья бабочки эремурус играли всеми цветами, которые есть на земле, и теми, которых на земле нет. Ученый бросился в погоню и уже догнал бабочку, но вдруг земля разверзлась. Ученый следил за бабочкой, а трясина затягивала его. Она затянула его по грудь, и бабочка, словно в насмешку, села ученому на темя. Осторожно, чтобы не спугнуть эремурус, ученый дотянулся до сачка и накрыл им голову. Бабочка попалась. И только тут ученый вспомнил о том, что и сам он попался.

— Ну, а дальше не рассказывай! — просил всегда Ленька. — Теперь ты начнешь хвастать, что эта бабочка лежит в твоем сундуке золотистого дерева.

— Так оно и есть! — говорил Лангор. — Я вам покажу. Выберем вечерок, когда дочери не будет дома, и я вам покажу. И бабочку и другие удивительные вещи.

Сундук Лангора и вправду был из золотого дерева. Даже в темном углу, за голландкой, крышка светилась желтым.

Варежка погладил крышку ладонью.

— Ишь, как вылежал ее Лангор. Зеркало!

— Лесом пахнет, — сказал Ленька. — Чуешь? Василиса потянула ноздрями воздух.

— Сосной.

— Может, сундук все-таки забыли? — сказал Варежка. — Замок все-таки…

— Ха! Замок! — крикнул Роман, ощупав его руками. — Пробой с корнями выдран.

— Дочь, наверное, шарила, — сказал Варежка. — Лангор перед самым выселением умер.

— Тащи сундук на свет! — приказал Ленька.

Крышку поднял Роман. Он поднимал ее медленно, и все, сбившись в кучу, ждали.

Крышка стукнула. Ребята поднялись на цыпочки. Они увидели зеленое, оранжевое, красное. Роман поднял руки.

— Тише!

Но они окружили сундук, и сияние угасло. В сундуке лежали птичьи перья. Больше всего синих, как шелк, как обожженная огнем сталь.

— Перья зимородка! — сказал Роман зачарованно.

— Зимородка, — повторила Василиса.

— Эта птица может отводить молнии. Если взять ее на корабль, то в море она утихомиривает ветры. А тот, кто носит ее при себе, становится красивым. Ребята, а ведь это хвост японского петуха! — закричал Роман, вытягивая бесконечную ленту атласных перьев.