Юрий Ермолаев - Нежданно-негаданно

— Глядите, я мозоль натёр!

Женька чуть не лопнул от зависти. Он даже в лице изменился и тут же съязвил:

— За непривычную работу взялся, вот и вскочила.

Андрюша предложил передохнуть.

Мы уселись на поваленное дерево. Я достал из кармана компас и тут же определил, в какой стороне находится наша деревня.

— С этой штуковиной не заблудишься, — заявил Женька таким тоном, точно ему не раз приходилось выбираться из незнакомых мест с помощью компаса. Он взял у меня компас и принялся стучать по нему пальцем: хотел сбить красную стрелку, чтобы она перестала указывать на юг. Сразу доказал, что ничего не смыслит в устройстве компаса.

— Это же очень просто сделать, — сказал ему Андрюша. — Подержи с другой стороны компаса железку, стрелка и вильнёт к ней.

— Так уж и вильнёт, а как же юг? — заспорил Женька, окончательно разоблачив свои незнания. Он принялся искать на земле какую-нибудь железку. Наконец нашёл крышку от консервной банки.

Как только Женька поднёс её к компасу, красный конец стрелки метнулся к ней. А когда Андрюша стал водить крышкой вокруг компаса, стрелка тоже стала кружить.

— Соображает, что делать надо, — засмеялся Женька.

— Магнит, — сказал Андрюша и посмотрел сквозь деревья вверх на солнце. Оно стояло высоко, над нашими головами. — Обедать пора, — сказал он. — Старики страх как опоздавших не любят.

— А где у вас столовая? — смешно спросил Женька и, хоть не знал дороги, пошёл впереди нас.

Старики обедали на лесной поляне, залитой солнцем. Жара им почему-то не мешала. Ели горяченную уху и обливались потом. Особенно пот катил с деда Акима, моего знакомого по сенокосу. Всё его сморщенное лицо было в капельках, точно он вышел из парилки. Другие деды тоже сильно взмокли. На самом здоровенном вся рубашка со спины была влажная.

— Батюшки, и он тут, шустрота неугомонная! — узнал меня дед Аким и налил нам до краёв большую миску, Андрюша еле удержал её.

Мы взяли ложки и ушли в тень, под берёзки. Здесь было прохладно.

Едим мы суп и вдруг видим: раздвигаются кусты и перед нами появляется Яша. Он посмотрел на нас и сказал с обидой:

— Вот люди: ушли, а меня не позвали.

— Ты же в город к родственникам собрался, — возразил я.

— Не поехала мать — не на кого хозяйство оставить. Бабка-то Пелагея простыла, — объяснил Яша и спохватился: — Ухи-то оставьте хлебнуть. Небось я с дороги.

Мы так и прыснули.

— Чуешь, когда прийти, — пробасил с полным ртом Женька. — Прямо к обеду подгадал. А правило знаешь? Кто не работает, тот не ест.

— Поем и наверстаю, — добродушно оборонился Яша.

Дед Аким подлил нам в миску ухи, и мы отдали её Яше. А сами принялись есть тушёную картошку с мясом.

Сначала мы не слушали, о чём говорят старики. У них свои разговоры, у нас свои. Но когда самый пожилой старик принялся уговаривать деда Акима рассказать о каком-нибудь его подвиге в партизанском отряде, мы подсели поближе и тоже начали упрашивать Акимыча.

— Расскажи, деду! Припомни что-нибудь, — попросили Яша с Андрюшей.

А Женька добавил для смеха:

— Мы уже уши развесили.

— Будь по-вашему, расскажу про мой самый что ни на есть геройский поступок, — сдался дед Аким и, подмигнув дедам, задребезжал своим тенорком: — Это только разговоры, что я воевал. Меня от армии ещё до войны отставили. По причине моей хлипкости. Сейчас я седой да заросший, так за деда схожу, а годков тридцать назад меня в городе на вечерние кино, стало быть, не пускали. Иду, бывалоча, со своей подружкой, а контролёр — цап за шиворот: «Давай, мальчонка, поворот, рано тебе вечеряться». А вглядится, так извинения просит: «Проходите, мол, товарищ, пожалуйста». Вот и в партизанском отряде меня на особом, нестроевом положении держали. По такому случаю и приставили к кухне — поварихе помогать. Однажды, помню, возвращаются наши из разведки и докладывают командиру: стоит, мол, на шоссе трёхтонка, полная провизии, а кругом ни души. С продовольствием у нас в тот момент туговато было. Ну, командир и отрядил ребят побойчее эвакуировать это самое продовольствие. Вернулись, значит, они и три полных мешка нам сгрузили. Только повариха принялась вытряхать из них консервы, прибежал кто-то из штаба и велел ей к нашему дохтуру явиться. Ушла она, а я подкрепиться сел. Невдомёк мне, зачем её дохтур вызвал. Кухню-то нашу в последней перестрелке разбило, страх как есть хотелось. Вскрыл я складешком банку, съел кусок мяса, потом ещё маленько, тут повариха и вернулась. Поглядела на меня, да как ахнет: «Ты что ж это делаешь, ирод? Дохтур анализ будет производить, пока ничего не велел трогать! Продовольствие-то, должно, отравлено». Я как услыхал это, белее снега стал. От пули или там мины какой погибнуть ещё куды ни шло, а от свиной тушёнки неохота. И такая тут на меня злость нашла! «Ну, думаю, раз мне конец, подзаправлюсь перед смертью как следует». И доел всю банку. Сижу и жду, когда меня судорога скрутит. А сам чую, как сила во мне после голодухи возрождается. Пошёл я к врачу и доложил ему о своём состоянии. Он тут же меня на койку. Давай вертеть, щупать, чисто курицу на рынке. Вот так через меня и выяснил, что продовольствие годное и дюже вкусное.

Колхозники вместе с Акимычем дружно захохотали, а я даже не улыбнулся. Зря мы уши развесили. Какой же это рассказ о смелом поступке! Ну почему многие взрослые так несерьёзно относятся к нам? Хотел я поподробнее расспросить у этих стариков о сыне бабки Анны, но передумал. Разве они что путное скажут? Опять всё в смех превратят. Вон они до сих пор никак успокоиться не могут. У деда Акима даже глаза от смеха заслезились. А что тут смешного? В самом деле ведь мог отравиться.

После обеда старики расположились в тени на отдых, а мы пошли снова убирать делянку. Нам не терпелось скорее показать леснику свою работу.

Закончили мы уборку на третий день к вечеру. Разыскали лесника и доложили:

— Делянка убрана!

— Можете осмотреть!

— По такому случаю ферверк учинить надо, — вмешался в наш разговор дед Аким.

— Вот ты, Акимыч, и сходи к ребятам, — обрадовался лесник, — погляди, как они справились, и мусор сожгите.

— А вы разве не посмотрите? — спросил я лесника.

— Как же, обязательно посмотрю. Со специальной комиссией по лесу ходить буду, — ответил он и кивнул в сторону Женьки: — Его дядя в ней главный.

Это меня обрадовало. Значит, дядя Миша увидит нашу работу. Может, и моему деду что-нибудь скажет.

Повели мы нашего ревизора на делянку. Дед Аким сразу стал серьёзным и придирчивым. И листья-то у деревьев, которые жучки источили, мы не срезали, и кучи с мусором близко к стволам сложили. Одну велел даже перетащить.

— А то, как запалим, взовьётся огонь и слижет у берёзок кору.

Мы оттащили мусор подальше.

Но в конце концов дед Аким нас похвалил:

— Выйдут из вас работники. По совести всё прибрали. — И стал искать сухую берёсту, чтобы поджечь мусор.

— А фейерверк? — напомнил ему Яша.

Дед Аким крякнул и махнул рукой:

— Ладно, устрою.

Он нашёл в самой дальней от деревьев куче мусора длинную палку, расщепил её с одного конца и воткнул в макушку кучи. А в расщелину вставил сосновую ветку с сухими хвойными кисточками. Потом поджёг кучу в нескольких местах. Мусор быстро разгорелся, и огонь побежал вверх по палке. Дед Аким весело объявил:

— Ну, счас начнётся! Разбегайтесь за кудыкины горы!

Не зная, что будет, мы отошли от кучи подальше. Фейерверк в самом деле получился. Как только огонь коснулся сухих сосновых кисточек, они вспыхнули и заискрились в воздухе, точно маленькие трассирующие пульки.

— Чем не салют? — крикнул дед Аким. — Вам, в честь хорошей работы.

Мы дождались, пока прогорят обе кучи, засыпали угли землёй и вернулись на нашу стоянку, то есть на то место, где мы обедали и спали. Дед Аким тотчас подошёл к леснику, приложил руку к своему вконец изношенному картузу и отрапортовал, точно всё ещё находился в партизанском отряде:

— Осмотр местности произвёл. Делянка прочищена на совесть. Ферверк для ребят соорудил.

Вот бы он так моему деду доложил!..

Наступила пятница. Вечером мы должны были уйти домой.

— Пойдёмте через хвойный бугор, — попросил нас Яша, — может, я там ёжика словлю. С ёжиком мне мамка не будет мешать заниматься. Я его научу яблоки к себе в домик таскать.

— Ёжики и без твоего ученья яблоки в норы таскают, — сказал Женька.

— Так то к зиме, — возразил Яша, — а у меня в любой день будет и для потехи.

— Я прошлым летом видел ёжика на хвойном бугре, — сказал Андрюша, — покажу, где.

Но после обеда, когда мы подпалили последнюю кучу мусора на новой просеке, за Андрюшей приехали на мотоцикле отец с матерью. Мать у Андрюши очень красивая. Высокая, даже немного повыше отца, стройная, с чёрными, зачёсанными назад волосами. Андрюша чем-то походил на неё.