Ганс Фаллада - Фридолин, нахальный барсук

Разумеется, отец сразу это заметил и без устали ставил капкан во все новые лазы, а старые ликвидировал. Он даже додумался положить в капкан кукурузу. С тем же терпением, с каким Фридолин рыл все новые лазы, отец вновь и вновь ставил капкан. Ну должен же он был наконец сообразить, что барсук каждый раз чует поставленный на него капкан и далеко его обходит! Однако папа Дитцен все-таки надеялся (уже не первый раз в своей жизни) на чудо. Он полагал, что однажды настанет час — и барсук забудет об осторожности. Или же со временем привыкнет к виду и запаху капкана…

Но ничего подобного не случалось, просто оба с одинаковым упорством делали свое дело: барсук рыл землю, а отец ставил капкан. Единственная польза была в том, что отец навострился ставить капкан, теперь ему это удавалось с первого раза.

Впрочем, с наступлением осени отец стал с большим безразличием думать о барсуке и причиненном им ущербе. В огороде уже не осталось никаких овощей, и кукурузу убрали и развесили в амбаре для просушки так; что барсуку теперь было ее не достать. Наконец пришел день, когда кур выпустили в огород. Тут уж все калитки стояли настежь: в огороде больше не росло ничего, чему куры могли бы повредить.

Отец взял капкан и отнес обратно на чердак.

— В будущем году мы поступим иначе, и гораздо лучше, — сказал он, убирая капкан. Первая военная кампания против Фридолина завершилась.

У барсука была трудная осень. На сухих песчаных полях он находил только самый скудный корм. Ему очень не хватало маслянистых буковых орешков Хуллербуша. Каждую ночь ему приходилось подолгу рыскать, чтобы хоть как-то утолить голод, — чтобы нагулять жирок и круглое брюшко, этого было недостаточно. В кладовой было пусто, он сумел запасти лишь немного моркови, со всех огородов и полей вдруг разом все убрали, и запастись было нечем.

Затем над голыми полями завыли сырые осенние ветры, пошли дожди, выпал снег — озеро с недовольным шумом билось в берега, шелестел засохший камыш. Стремительно надвигалась зима…

«Ну и зима мне предстоит! — частенько думал Фридолин. — Не знаю как я продержусь! Таким тощим я бывал разве только весной. Чем я буду питаться во время зимней спячки? Всю зиму глаз не сомкну! Ах, если бы я остался в Хуллербуше!..»

Впервые он затосковал по родному лесу. Если б он знал дорогу, он тотчас же отправился бы в родные места. Но он боялся деревни, ненавидел двуногих, а еще больше — их собак. Он ненавидел этот ненормальный мир. Ах, если бы он сам его обустраивал!.. Вот была бы жизнь для порядочного барсука! А тут… Вечно только голод и горе…

При этом Фридолину еще до наступления суровой зимы привалило счастье: у дитценовского забора за компостной кучей он обнаружил бурт моркови. Он залезал в него, нажирался до отвала и приносил домой, сколько мог унести. Это была однообразная пища, а главное, совершенно без мяса и жира, но сейчас не время привередничать.

В этом году рано, уже в середине декабря, ударили морозы и держались долго. Фридолин рано залег спать, но, как он верно предвидел, спалось ему плохо. Каждые два-три дня он просыпался и, терзаемый голодом, с заметно тощающим животом, плелся в кладовую и сжирал моркови больше, чем он мог себе позволить. Он со своими запасами мог продержаться разве что до половины зимы, а дальше что? Ужасный мир, абсолютно ненормальный!

Иногда он на мгновение высунет нос из норы и тут же, дрожа от холода, назад. Да и на что там смотреть? Занесенная снегом земля, и волны уже не набегают на берег лежащего подо льдом озера. Просто отвратительно, совершенно безутешно, и уж конечно, все это не для честного, порядочного барсука! Даже воды не напиться — чтобы утолить жажду, приходится лизать снег.

И все-таки по этому скованному льдом озеру к Фридолину явились гости, которые, хотя и были ему отвратительны, тем не менее спасли ему жизнь, иначе в эту долгую зиму он умер бы с голоду. Как-то Фридолин забылся некрепким от голода сном, и вдруг его разбудил шум, шум возле самого святилища — у входа в его спальню.

Барсук вскочил и увидел две пары зеленых, светящихся злобою глаз, глядевших на него очень нагло. И тут же он учуял отвратительную, слишком хорошо ему знакомую вонь. Лисы вторглись в его нору, эти омерзительнейшие из всех живущих на свете зверей воспользовались его спячкой и пробрались к самому порогу его спальни! И теперь это был не какой-то жалкий, полуголодный неопытный лисенок, вроде Изолейна, это были две крупные, вполне взрослые лисы, лис со своей лисицей, Изолеус и Изолина. И они вторглись к нему!

Эти двое явились издалека, а именно из Уккермарка, где охотник с собаками еще в самом начале зимы выгнал их из родной норы. Вот уже много дней они, бездомные, скитались по полям и лесам, воруя и разбойничая, находя пристанище в кроличьих норах и в густых ельниках, но уже на другой день уходя дальше, в поисках новой хорошей квартиры и богатых охотничьих угодий.

И вот по льду озера Карвитц они из Уккермарка перебрались в Мекленбург и, слоняясь по округе, набрели на уединенный Лесной остров. А когда они ко всему еще увидали превосходно расположенную барсучью нору, Изолеус с Изолиной решили, что цель их путешествия достигнута. С барсуком они расправятся шутя, они не собирались его убивать, вовсе нет, но ведь и залегший на зимнюю спячку барсук — противник не опасный. Они просто загонят его в угол, разозлят своей вонью, и в конце концов он уберется отсюда и оставит им свою квартиру. Что будет дальше с барсуком на зимнем холоде, их мало беспокоило. Главное, чтобы у них была хорошая зимняя квартира, а нора Фридолина, как уже было сказано, понравилась им чрезвычайно.

Таков был план Изолеуса и Изолины. Но они не учли, что Фридолин не спит, как полагается барсукам зимой, а от голода и бессонницы пребывает в крайнем раздражении. Кроме того, у него оставалось здесь еще добрых полцентнера моркови — он, конечно, решил, что лисы хотят у него эту морковь отнять, он же не знал, что лисы не едят моркови.

И вот, едва увидав обоих пришельцев, Фридолин с яростным фырканьем вцепился в нос Изолины. Правда, лисица успела вовремя отпрянуть, и лишь легкая кровоточащая царапина осталась на ее носу на память об этой мужественной атаке.

— Спокойно! Только без спешки, Изолина! — сказал по-лисьи Изолеус своей жене. — Этот дурачок опять скоро заснет. Тогда мы задвинем его туда, где, должно быть, находится его кладовая, и посмотрим, каково ему там придется.

— Ты совершенно прав, Изолеус, — согласилась с ним жена, тщательно зализывая собственный нос. — Я тоже предпочитаю избегать всяких ссор. Пока что, после всех пережитых невзгод, с меня вполне хватит и этого коридора. В нем тепло, и приятно, и не сквозит. Я предлагаю тебе, Изолеус, давай как следует выспимся, нам здесь никто не помешает. А тем временем этот маленький кусака снова заснет, и мы поступим с ним так, как ты решил. Спи спокойно, Изолеус!

— И ты тоже, Изолина, — отвечал лис. И они, тоже вконец измученные, заснули.

Барсук Фридолин слышал каждое слово, но так как он не знал лисьего языка, это ему мало помогло. Но из того факта, что оба уснули, он совершенно верно заключил, что они намерены здесь остаться, и это значительно ухудшило его и без того скверное настроение. Запах, исходивший от этих отвратительных животных, ввергал его в полуобморочное состояние, но в его норе была отличная вентиляция, и он решил выдержать все. Он не желал еще раз уступать лисьему бесстыдству.

Да и куда ему деваться теперь, среди зимы, без корма и пристанища? Он имел некоторое представление о заснеженном и заледенелом мире, — даже если он не хочет здесь оставаться, то он вынужден это сделать, если не желает помереть. А умирать Фридолин не собирался, каждый барсук полагает, что он бессмертен и что мир с его уходом тоже перестанет существовать.

Убедившись, что лисы и впрямь крепко заснули, барсук пробрался к себе в кладовку, быстро и тихо сожрал несколько морковок, чтобы хоть немного унять терзающий его голод, затем снова занял свой пост у входа в спальню. Только что съеденная морковь заставила его закрыть глаза, но спал он совсем некрепко, нестерпимая вонь мешала ему заснуть по-настоящему.

Проснулся он от шепота. Он лежал, этот маленький комочек из плоти, костей и шерсти, полный решимости защищать свой дом и свое добро, и лучше расстаться с жизнью, чем с родной норой.

Лисица шепнула лису:

— Я вижу его. Он лежит на боку, свернувшись в клубок, и спит. Подкрадись к нему, Изолеус, и передней лапой задвинь его в кладовку.

Лис сделал так, как советовала супруга, но тут же понял, что враг начеку: барсук больно укусил его за лапу, и он с воем отпрянул.

— Хорошо тебе говорить! — сердито обратился он к жене. — А он вовсе не спит, подлец! Как он меня в лапу тяпнул! У него зубы, о каких лисам можно только мечтать! Жабоед окаянный! Залижи мне рану, Изолина!