Север Гансовский - В рядах борцов

Те, у кого не было пищи, садились вместе и устраивали один большой огонь. А те, у которых нашлось что поесть, располагались отдельно. Не от жадности, нет. Просто, если у человека осталось немного бобов, то ведь и своим детям надо было дать есть каждый день. Этим всех голодных не накормишь, — их на дороге тысячи.

Отец, мать и Томми опустились на землю, невдалеке от большого общего костра. В первый момент ни у кого не было сил что-нибудь сделать. Томми всё время думал о картофеле. Его начало тошнить от голода, и он с трудом сдерживал слезы. Отец сидел, опустив голову. Мать, посадив Розу на землю, отдыхала.

— Кушать… — вновь протянула Роза.

— Да уймись ты! — воскликнула мать, одергивая на ней платье. — Ты попробовал бы выменять на еду что-нибудь из своих инструментов. Всё равно без дела носишь, — сказала она отцу.

Томми с удивлением посмотрел на мать. В первый раз она так говорила с отцом. Инструменты — это было единственное, что у них осталось. Томми ожидал, что отец вспылит, но он опустил голову еще ниже и тихо сказал:

— Ничего не сделаешь…

Он медленно развязал мешок и стал рыться в нем. Потом вынул разводной гаечный ключ и повертел его в руках.

Наконец он встал и, сгорбившись, пошел к большому костру. Мать и дети молча смотрели ему вслед.

Отец долго не возвращался. Он стоял у костра, освещенный снизу красными отблесками. Люди возле костра шумели.

Наконец отец пошел обратно.

Было уже темно, но мать и дети видели, что в руках у него тот же гаечный ключ. Томми почувствовал, как теплый комок подступает к горлу. Мальчик отвернулся, стараясь не выдать своих слез.

Отец подошел.

— Там хорошие люди, — сказал он. И мать вдруг увидела, что лицо у него радостное и смущенное. — Приглашают нас к костру. У них есть картофель.

— Что ты говоришь?!. — сказала мать. — Бывают же такие люди! — Томми показалось, что в голосе у нее прозвучало что-то похожее на слезы. Она встала и взяла Розу на руки.

— Томми, заправь рубашку!

Возле костра распоряжался маленького роста черноволосый мужчина с мелкими чертами подвижного улыбающегося лица. Он шумно приветствовал мать.

— Садитесь, садитесь, места всем хватит! Картофеля тоже. Эй, длинноногий, подбери свои ходули!

— Ничего, ничего, — говорила мать. — Мы как-нибудь устроимся.

Люди вокруг костра (их было человек десять) потеснились и дали место вновь прибывшим.

— Берите картофель из этой кучи. У вас есть котелок? Вешайте его на палку!

— Не стесняйтесь, — говорил черноволосый. — Нам этот картофель ничего не стоил. Мы его «одолжили» на соседней ферме.

При слове «одолжили» люди вокруг костра засмеялись, и Томми понял, что они просто сами взяли картофель.

Один котелок поспевал за другим; черноволосый раздавал горячие крупные картофелины сначала детям, потом взрослым. На газету он насыпал соли, и все макали туда свои куски. Томми думал, что ему никогда не наесться. Он давился, обжигался и брал у черноволосого всё новые и новые порции Отец ел медленно, с достоинством. Мать сначала накормила Розу, а потом и сама съела несколько штук.

Картофель кончился. Мужчины закурили, делясь между собой табаком.

— Пойдем вымоем котелки, — сказала мать. Томми поднялся, они собрали котелки и пошли в темноту, к ручейку.

— Надо бы сходить еще за картофелем на утро, — сказал кто-то у костра.

— Сейчас ничего не выйдет, — ответил черноволосый. — Его уже собрали в кучи. Этот мы набрали раньше, еще на поле. А теперь там, наверно, охрана.

Когда Томми с матерью вернулись к костру, люди лежали, глядя на огонь. В зубах у мужчин поблескивали самодельные сигареты. Роза уже спала, свернувшись клубком на разостланном отцом одеяле.

— Да… найдешь ты там работу, — говорил черноволосый, продолжая разговор. — Это только говорят, что в Калифорнии есть работа. А на самом деле там не лучше, чем здесь. Тысячи людей ходят по дорогам.

— Что же делать? — сказал отец. — Человеку надо на что-нибудь надеяться.

— Может быть, безработица скоро кончится? — выразил надежду кто-то.

— Да, кончится… — мрачно проговорил черноволосый. — В 1929 году, когда началась безработица, мне отец всё говорил: «Скоро она кончится». Говорил, говорил, да так и умер от голода. А я вот с тех пор почти не вырос.

Томми подумал о себе: неужели и он будет таким маленьким? Нет, этого не может быть!

Но сегодня он целый день не ел и, наверное, совсем не рос. И завтра нечего будет есть.

— Так что же делать? — сказал отец.

— Что делать? — ответил взволнованный голос. — Отобрать у них все фабрики и заводы! Тогда безработица кончится.

— Так только коммунисты делают, — произнес черноволосый.

— Никогда не видел ни одного коммуниста, — ответил тот же голос. — Хотелось бы посмотреть. Наверное, хорошие ребята.

— Они уничтожают всё, — твердил черноволосый. — Они не признают семьи…

— Да, — неожиданно вступил в разговор мужчина в старом свитере и армейских пехотных брюках, — коммунисты уничтожают всё, — так пишут газеты. Я тоже коммунист. И мой друг коммунист. — Он показал на лежавшего рядом добродушного худощавого негра в старой солдатской форме и с ленточкой «За храбрость».

— Нет, ты в самом деле коммунист? — недоверчиво спросил черноволосый.

— Конечно, в самом деле. Вот у меня и бомба в кармане.

Вокруг костра прошел смешок.

— В газетах такие ужасы пишут про Россию и про коммунистов, что не знаешь, чему и верить, — сказал отец.

— А вот чему верить, — снова заговорил тот, кто назвал себя коммунистом. — Я разговаривал с одним парнем, который читает нашу рабочую газету. Он мне рассказывал, что в России сейчас идет большое строительство. Там людей просто нарасхват берут. На одной Волге сооружают две таких электростанции, каких нет во всем мире. Их дети даже и не знают, что означает слово «безработица».

— Волга — это русская река, — сказал черноволосый. — Там они Гитлера разбили.

Томми лежал на спине и думал о России. Она представлялась ему страной вечного снега. В этом снегу русские строили электростанцию. Там была работа и за нее платили.

— Ну, спасибо, — сказала мать. — Надо укладываться спать.

Когда разложили одеяло, Томми лег рядом с отцом.

— Папа, — спросил он, — а правда, я не вырасту, если не буду есть?

— Ничего, сынок, — ответил отец. — Безработица скоро кончится.

Томми вспомнил, как черноволосый рассказывал о своем отце, который так же говорил, а потом умер от голода. Мысль о том, что его отец может умереть, была невыносима.

— Папа, ты можешь умереть от голода?

— Нет, сынок. До этого еще далеко. Спи.

Он положил свою большую тяжелую руку на плечо Томми и прижал мальчика к себе. Кругом тоже укладывались люди. Костер затушили.

Некоторое время то в той, то в другой стороне слышались разговоры. Иногда огонек сигареты вырывал из темноты чье-нибудь исхудавшее лицо. Наконец стало тихо. Лагерь уснул. Только с дороги доносилось шуршание автомобильных шин.

Томми не спалось. Мальчик думал о том, что утром Роза опять будет просить есть и он сам будет голоден. Томми снова вспомнил об огромных грудах картофеля на ферме. Осторожно освободившись от тяжелой руки отца, он сел и осмотрелся.

В лощине все спали. То здесь, то там слышалось тяжелое дыхание уставших людей. Направо темнела дорога.

Томми поднялся и тихонько вытащил из-под одеяла сложенный вчетверо мешок — один из трех мешков, которые у них были. Проверил, в кармане ли его ножик. Потом, крадучись, отошел от отца и, спотыкаясь о кочки, поднялся на дорогу.

Вправо и влево простиралось темное полотно бетона. Здесь, наверху, было холодно, и Томми почувствовал, как хорошо было под теплой рукой отца.

Одеяло, на котором мальчик спал, показалось домом, где он, хотя бы и временно, был защищен от невзгод.

А сейчас Томми стоял один на темной дороге. Ему захотелось вернуться, но он поборол в себе это желание и двинулся вперед.

Итти было далеко, около трех километров. Сначала Томми шел почти наощупь, поворачивая налево или направо, когда ноги чувствовали, что он сошел с бетонного полотна на придорожный гравий. Потом глаза привыкли к темноте, и мальчик зашагал увереннее.

Ночь была полна звуков. То вдруг раздавался резкий звон цикад, то проскакивал через дорогу заяц, то пугающе кричала какая-то птица. Чем дальше мальчик отходил от лагеря, тем ему становилось страшнее.

Вдали показался маленький огонек и стал быстро приближаться. Томми остановился, не понимая, что это. Огонек увеличивался, слепил мальчику глаза. Томми отошел в сторону и прежде чем понял, что́ это такое, огромный черный автомобиль с одной зажженной фарой промчался мимо него, едва не задев мальчика передним крылом. После ослепительного света наступила полная темнота, и изо всех ощущений у Томми остался только запах горького дыма и бензина.