Антон Таммсааре - Знаменательный день

Но под конец пареньку стало скучно, и он с нетерпением ждал, когда кончится служба.

Выйдя из церкви, он стал под тополем, чтобы посмотреть на людей. Но напрасно. Он не чувствовал в окружающем того, что искал, — чего-то необычного, праздничного.

В толпе его толкали, до него никому не было дела, и он понурив голову зашагал в сторону лавки, а оттуда свернул прямо к дому.

В груди разливалась какая-то щемящая затаенная боль.

Он вроде и жалел, что пошел в церковь, и боялся, что сегодняшний день пройдет, а он, Юхку, так и не успеет сделать ничего особенного. Ему захотелось услышать звон коровьих колокольчиков, — и он один-одинешенек брел домой, брел и ломал себе голову, чем бы еще заняться.

Знакомый паренек звал его с собой искать вороньи гнезда, но Юхку не пошел. Он отлично помнил: сколько раз, лазая по деревьям, рвал штаны об острые сучья, — а что, если случится то же самое и с его новыми штанами. Кроме того, ему все вспоминалось, как бранил его церковный сторож, хотя виноват был больше тот мальчишка.

— Ну, ты уже дома? Экий пострел! Что же ты подольше не остался? — сказала хозяйка Куузику, увидев входившего в ворота пастушка.

— Не захотелось, — коротко ответил Юхку.

— Проголодался?

— Да нет.

— Я накрою на стол, приходи перекусить.

Сидя за столом, мальчик пробовал то одно, то другое, но все казалось невкусным. Словно и был голоден, а в рот ничего не лезет. Между тем тут было все, что только душе угодно: масло что воск, молоко густое, как каша, белоснежная булка, тушенное в печке свиное сало и даже ватрушки на утиных яйцах; яйца эти он сам нашел в кустарнике — там, у реки, и принес домой в кармане, обернув мхом, старательно проверив сперва в луже, не повернутся ли широким концом кверху.

Когда Юхку вышел из комнаты во двор, солнце уже клонилось к закату.

«А солнышко-то уже низко», — подумал он.

— Куда бы пойти? — помолчав, промолвил он чуть слышно, но ответа не находил.

В любой другой день он отправился бы на луг, где растет дягиль — гладкие и прямые стебли его словно для того и созданы, чтобы мастерить из них русские дудочки, — или побежал бы на канаву, что у поля, погонял бы там щурят длиной с сапожный гвоздик, по дороге домой нарвал бы в тени березняка иван-да-марьи и купальницы, но сегодня ко всему этому его не тянуло. Сегодняшний день ему хотелось провести как-то по-особенному.

Ворота были отворены. Юхку вышел со двора и направился по меже к лесу. Поднявшись на холм, он остановился.

Вокруг простиралось ровное болото, густое поросшее низкорослыми березами, сливавшимися как бы в сплошной зеленый ковер, в котором темными точками тут и там, в поэтическом беспорядке, были вкраплены коренастые сосны.

Юхку хорошо знал это болото, он ведь уже два лета пас здесь стадо. Кое-каким деревьям, кочкам, бугоркам, пригоркам он дал свои названия и повсюду натыкал пучочки березовых веток, отмечая птичьи гнезда.

Мальчик прислушался, не слышно ли коровьих колокольчиков, но нет, было тихо. Потом вдруг тявкнула Муська. Лай доносился от кривой сосны, на верхушке которой так приятно покачаться.

Пастушонок присел на меже. Муська сейчас как бы все поведала своим лаем: что дядя бобыль, верно, гоняет свою пеструху — она, негодная, не хочет пастись вместе с другими. Чудно было слушать это отсюда, с высокого холма, слушать и строить всякие догадки.

В раздумье рассматривал Юхку свою обнову: желтые постолы, желтоватые еще и сейчас, и картуз с надломленным козырьком.

«И чего я, дурной, пошел в церковь, — сказал он про себя. — Куда бы мне еще сходить до вечера?» Но вместо ответа ему пришли на ум деньги, полученные утром. Он вынул их, повертел, и в ушах его зазвучали слова хозяйки: «Зимой, как придет лоточник, купим тебе красивый шарф». «Лучше бы я стручков купил, на что мне этот шарф, когда мне его носить-то, — подумал он, как бы отвечая хозяйке. — Вот бы взял я утром у дяденьки бобыля удочку и пошел рыбу ловить».

Ему ясно представилось, как среди широких листьев кувшинки лежит поплавок, потом вдруг начинает дергаться. Но сейчас было уже поздно. Пожалел он и о том, что не пошел искать вороньи гнезда, когда его позвал с собой тот мальчик. Он все повторял «вот бы» да «вот бы», по легче ему от того не становилось.

Он встал и огляделся. Вдали за зеленым болотом виднелись одинокие хутора. Мальчику показалось, будто им тоже скучно, такими, во всяком случае, они выглядели. Далеко-далеко за хуторами маячила церковь, и мальчику казалось сном, что он еще сегодня смотрел оттуда, с колокольни, и видел березу возле хутора. Невдалеке от него взлетел жаворонок и стал, заливаясь трелью, подниматься все выше, но сегодня утром он пел совсем иначе, чем сейчас. Может, то был какой-нибудь другой жаворонок? В лучах заходящего солнца все казалось пустынным и унылым.

И Юхку так и не понял, почему у него скривились губы и потекли слезы. Это вышло как-то невольно, нежданно, незаметно. Только когда он почувствовал, что на губы стекает что-то соленое, он провел рукавом новой куртки по лицу, сдвинув картуз набок.

Долго ли он плакал там, на вершине холма, он потом не помнил, но одно знал наверняка: так плакал — будто хотел выплакать всю душу. И когда наконец глаза его, затуманившиеся от слез, высохли, все вопросы и сожаления смолкли.

С тупым безразличием побрел он домой той же дорогой, никем не замеченный забрался на сеновал и бросился, как был, в своей обнове и скрипучих постолах, на сено, перемешанное со мхом.

Так же, как и утром, хлопотали, щебетали ласточки, по мальчик их теперь не слышал и не видел.