Ганс Фаллада - Фридолин, нахальный барсук

Дети с восторгом подражали матери: как это было прекрасно — все глубже погружаться в таинственную тьму, уходя от яркого дневного света, пока он совсем не померкнет, а вокруг, если вдруг остановишься, тишина, такая тишина. Тогда Фридолин слышал только биение своего маленького сердца в маленькой груди. Ему больше всего нравилось быть совершенно одному, затаиться в безмолвном, темном лоне земли. Тут уж он был настоящим барсуком, потому что среди зверей барсуки больше всех любят одиночество и больше всех боятся — и зверей, и людей. Только в детстве барсук живет с себе подобными и уже с детства хочет всегда быть один.

Ах, маленький Фридолин — когда он зарылся глубоко в землю и, возможно, натолкнулся в самой глубине земного лона на покоящийся там камень, когда он проложил свой коридор под этим камнем, — вниз и потом — снова вверх, — и ничего не осталось от внешнего мира, ничего, кроме глубокой, тихо шуршащей бархатной черноты мрака, — каким счастливым чувствовал себя Фридолин! Он лежал на животе, переводя дух, и почти совсем забыл, что на свете есть еще мама Фридезинхен, сестра Фридерика и брат Фридрих. Он рывком перевернулся на спину, задние лапы подтянул к животу, голову спрятал между передними лапами и через мгновение уже крепко спал.

Это одна из барсучьих особенностей: они могут спать в любое время и сколь угодно долго. Поспать после еды — любимейшее занятие барсуков, если сон вообще можно назвать занятием. Барсуки просто невероятно ленивы: выйдя из детского возраста, они шагу лишнего не сделают, а иной раз они даже предпочитают заснуть голодными, нежели отправляться на поиски пищи.

Фридолин тоже частенько засыпал в коридоре, прорытом специально для игр, забывая, что его ждут мама и брат с сестрой. И когда он потом все-таки вылезал наружу, то, случалось, уже стояла ночь и все давно спали в устланной мхом норе. Тогда он тоже залезал в теплую нору, мама слегка бранила его за «шум и возню» и за «ночные шатания». Фридезинхен была слишком утомлена, чтобы ругаться по-настоящему, а Фридолин слишком утомлен, чтобы по-настоящему ее слушать, и потому они сразу же засыпали вновь.

Благодаря прогулкам и играм малыши крепли, учились пользоваться своими лапами, глазами, ушами но в первую очередь — зубами, исключительно крепкими и сильными, ими барсуки кого угодно могут опасно ранить.

Однажды ночью Фридезинхен решила, что пришла пора взять детей с собой в лес на поиски пищи, чтобы они постепенно приучались сами утолять голод. О, что за таинственные, глухие тропинки были в безмолвном лесу! Даже ветер спал крепким сном, ни один листок не шелохнулся, и надо было ступать легко-легко, чтобы не спугнуть дичь!

Сколько радости бывало у Фридолина, когда он своим носом поддевал и опрокидывал камень и обнаруживал под ним целое собрание червяков и мокриц! Как он чавкал, пожирая их! Или же обдирал когтями кору с трухлявого дерева и ловил своим рыльцем зазевавшихся жуков. Но главный его трюк был — прямо перед носом мамы Фридезинхен поймать нахальную мышку. Мышка пищала что было сил, а мама сердито фыркала. Она рассчитывала сама полакомиться этой мышкой, но сынок не давал сбить себя с толку и сам сжирал ее, вкусно сопя.

Увы, во время одной из первых ночных прогулок случилось несчастье: покуда маленькая семья мирно рыскала в поисках пропитания, от темного ствола старого бука отделилась тень, громадные крылья зашелестели, два огромных глаза засветились ужасающей зеленью, и сверху на барсуков спланировал большущий филин. Детишки притворились мертвыми, закрыв глаза, прижались к земле, а Фридезинхен пыталась, фыркая и кусаясь, отогнать крылатого изверга.

Но тщетно — филин наметил себе жертву, и вот уже он улетает с взволнованно пищащим Фридрихом в когтях. На сей раз мама очень опечалилась, ведь она заметила, что теперь вместо многих, то есть трех, детей у нее остались только двое: Фридолин и Фридерика.

С тем большим рвением она теперь занималась ими, тем обильнее кормила их, и тем быстрее они крепли и развивались. Во время ночных походов за провиантом они редко уходили дальше чем на километр от спасительной норы, но всякий раз старались отведать что-нибудь новенькое, поэтому ни один клочок лесной земли не оставался необследованным. Одно время года сменялось другим, и они пробовали все новые лакомства: яйца куропаток или выпавшего из гнезда птенца, великолепных лягушат, которые даже в пасти отчаянно квакают, нежных ящериц или же улиток, необыкновенно вкусных и сытных.

Больше всего переживаний было, когда однажды они наткнулись на заячью нору и с аппетитом слопали пятерых зайчат, несмотря на яростное сопротивление матери-зайчихи, которая надавала Фридезинхен оглушительных, точно барабанная дробь, оплеух. Но барсуки почти не чувствуют ударов, их защищают жир и густой мех. Вот только нос они вынуждены беречь, а то сильный удар по носу может барсука и убить.

Когда ночи бывали безлунными, непроглядно темными, а иной раз еще и дождливыми, Фридезинхен совершала и дальние прогулки с детьми, они выходили из лесу в чистое поле, неподалеку от человеческого жилья, и даже забирались в сады. Вообще-то барсуки не выносят человеческой вони, избегают близости людей, пожалуй, даже больше, чем их вечных спутников, быстрых, всюду сующихся и все вынюхивающих собак с их громким лаем и острыми зубами. Но на полях и в садах у людей растут такие вкусные вещи, как морковка и свекла, на грядках зреет восхитительная клубника, в виноградниках висят крупные грозди, и даже молодая зелень всходов тоже очень недурна — по сравнению с ними самая лучшая лесная трава кажется кислятиной.

Такой богато сервированный стол иногда усыплял глубоко укоренившуюся осторожность Фридезинхен, особенно если у нее уже слюнки текли при мысли о подобных лакомствах. К тому же она знала, что собака на хуторе Хуллербуш может только громко лаять и громыхать цепью, но не более того. Ведь именно эта железная цепь накрепко приковывает собаку к ее будке, и барсуки могут совсем вблизи от ее гневно лязгающих зубов уютнейшим образом наслаждаться лакомствами этого сада. Потому что забор для настоящего барсука никакая не преграда: минута-другая — и он уже сделал подкоп под проволокой или штакетником.

Во время одной такой экскурсии в сад им вновь пришлось пережить приключение. Только барсуки собрались попробовать, нежная ли в этом году уродилась морковка, (а Фридолин уже был просто счастлив — ему удалось застичь жирного крота за его подрывной деятельностью и отправить на пожизненное заключение к себе в брюхо) как вдруг бешеное тявканье дворового пса умолкло и перешло в жалобный, какой-то умоляющий вой. Хозяин собаки, припозднившись, возвращался из гостей и как раз вошел во двор.

— Аста! — крикнул он. — Да замолчишь ты наконец, окаянная шавка!

При звуках человеческого голоса оба барсучонка тихо и поспешно кинулись искать защиты у матери, и Фридезинхен вместе с ними спряталась в путанице плетей гороха и прутьев. Но Аста даже не собиралась умолкать, она бросилась навстречу хозяину, насколько позволяла цепь, положила передние лапы ему на плечи и заскулила, умоляя спустить ее с цепи, чтобы она могла поймать бесстыжих воришек.

Хозяин, не понимавший собачьего языка, погладил Асту и сказал:

— Чего тебе, Аста? Ну, будь умницей, собачка! Это наверняка просто еж, а ты ведь знаешь, Аста, этих полезных животных, охотников на мышей и змей, трогать нельзя, не то я тебе задам!

Но собака не перестала скулить, тем самым умоляя хозяина все-таки спустить ее с цепи — на сей раз это не еж, а что-то совсем другое. Пусть хозяин сам принюхается, тут вовсе не ежом пахнет… Но у хозяина, как и вообще у людей, был очень глупый нос, он различал только самые явные запахи, но никогда не мог почуять ежа или барсука или хотя бы установить разницу между ними… Собачьи мольбы в конце концов смягчили хозяина, и он спустил собаку с цепи.

Аста бросилась в темноту сада, хозяин ворча двинулся за ней, он уже сердился на себя за то, что поступил против своей воли и вот теперь должен, спотыкаясь в темноте, тащиться за собакой, вместо того чтобы отправиться спать в мягкую теплую постель. Аста, очень крупная рыжевато-черная овчарка, рыла землю возле забора. Но поскольку ее лапы далеко не так хорошо приспособлены для рытья земли, как барсучьи, и она в своем охотничьем рвении выбрала отнюдь не самое мягкое место, а принялась рыть твердую дорожку, дело у нее двигалось медленно. Барсучата же между тем тихонько сидели с мамой в зарослях гороха.

Подошел хозяин, увидал, как Аста роет землю, и сказал сердито:

— Я же сразу понял, что ты опять просто хочешь в огород, охотиться на ежей! Ко мне, Аста, живо!

Но овчарка, наконец-то свободная и воодушевленная охотничьим азартом, даже не думала отказываться от своих намерений; она просто отбежала немножко подальше и вновь принялась рыть землю.