Нил Шустерман - Энси - Хозяин Времени

— Привет, Гуннар! — сказал я. — Куда едешь?

— Полюбоваться на фиаско Енота — Жертвы Аварии, куда же еще.

— Отлично, — проронил я и сохранил слово «фиаско» в том месте на своем ментальном харддиске, где хранятся слова, значения которых мне никогда не узнать.

Так вот, сидит, значит, Гуннар, весь такой из себя небрежный и томный, руки раскинуты в стороны, будто к обоим его бокам льнет по невидимой девчонке (ой, давайте не будем про невидимое — долгая история), и вдруг, бросив взгляд на книжку Хови, выдает:

— Дебил в конце умирает.

Хови смотрит на Гуннара, испускает тяжкий вздох, как бы говоря: «Вот так всю жизнь — только и знают что портят малину», — и захлопывает книгу. Я хихикаю, отчего Хови раздражается еще больше.

— Спасибо, Гуннар, — шипит он. — Может, у тебя найдется еще пара-тройка спойлеров? Поделись, не жадничай!

— Да пожалуйста, — отвечает Гуннар. — «Розовый бутон» — это сани, паучиха помирает после ярмарки[3], а Планета обезьян — это Земля в отдаленном будущем.

Произносит он это без тени улыбки. Гуннар никогда не улыбается. Думаю, девчонки тают и от этого тоже.

К тому времени как мы вышли из подземки на Тридцать четвертой улице, вся толпа, наблюдавшая за парадом, уже подтянулась к Эмпайр-стейт-билдингу в предвкушении захватывающего зрелища: какой-то незнакомец скоро разобьется насмерть.

— Если они не выживут, — проговорил Гуннар, — мы должны засвидетельствовать это. Как сказал однажды Уинстон Черчилль: «Смерть, не прошедшая незамеченной, придает жизни более глубокий смысл».

Гуннар всегда разговаривает так — на полном серьезе, словно даже в глупости есть что-то умное.

А вокруг полицейские увещевают толпу:

— Не вынуждайте нас применить дубинки!

На Эмпайр-стейт-билдинге все еще красовалась енотовая шапка, и трое несчастных тоже никуда не делись — продолжали цепляться за свои веревки. Айра вручил мне камеру, установленную на пятисоткратное увеличение — на случай если мне захочется исследовать волосы в носу у кого-нибудь из подвешенных.

Не давать фокусу прыгать, когда камера берёт такой крупный план, нелегко, но я справился с задачей и смог рассмотреть пожарных и полисменов внутри Эмпайр-стейт-билдинга, пытавшихся дотянуться из окон до висящих на Еноте. Удача была не на их стороне. По толпе прошел слушок, что на помощь спешит спасательный вертолет.

Один из парней исхитрился обкрутить свою веревку вокруг пояса и принялся раскачиваться, пытаясь подлететь ближе к окну, но спасатели никак не могли его ухватить. Другой вцепился в веревку, обмотал ее конец вокруг лодыжки и висел, в душе наверняка благодаря нью-йоркскую систему публичных школ за то, что научился этому трюку на уроках физкультуры. А вот с третьим парнем было совсем неладно: он болтался, держась обеими руками за палку на самом конце своего троса, словно это была трапеция для воздушных гимнастов.

— Эй, я тоже хочу посмотреть!

Хови вырывает у меня камеру — и слава богу, потому что во мне уже зародилось весьма неприятное предчувствие. Я начал задаваться вопросом: на кой я вообще сюда приперся?

— Спорим, эти парни напишут книгу о своих злоключениях? — предположил Хови. Он, похоже, не сомневался, что все висящие спасутся.

Все это время Гуннар стоял тихо, устремив глаза в небеса, и наблюдал за человеческой драмой с торжественным выражением на лице. Он почувствовал мой взгляд.

— Последние несколько месяцев я хожу смотреть на катастрофы, — говорит он мне.

— Зачем?

Гуннар пожимает плечами, но я вижу — в его словах есть какой-то скрытый смысл.

— Я нахожу их... завораживающими, — поясняет он.

Если бы это произнес кто-то другой, всякому стало бы ясно — у собеседника наклонности серийного убийцы. Но когда подобная фраза исходит от Гуннара, то она уже не кажется чем-то из ряда вон; просто воспринимается как нечто капитально скандинавское — вроде тех иностранных фильмов, в которых все отдают концы, включая и режиссера, и оператора, и половину зрителей в зале.

Гуннар печально качает головой, не спуская глаз с бедолаг наверху:

— Как все непрочно...

— Что непрочно? — спрашивает Хови. — Воздушные шары?

— Жизнь человеческая, идиот! — отвечаю. На короткий миг по лицу Гуннара прошла тень слабого намека на улыбку. Наверно, я озвучил его собственные мысли.

Толпа вдруг разражается аплодисментами, я устремляю взгляд в небо и вижу: полицейский в окне сумел поймать того, который раскачивался, и теперь счастливчика затаскивают внутрь здания. С прибывшего чуть раньше вертолета спустили трос с закрепленным на нем спасателем, в точности как это показывают в боевиках. Спасатель нацелился на «воздушного гимнаста» на трапеции. Толпа замолкает, что само по себе редчайшее явление в большом городе. Несколько напряженных минут — и спасенный исчезает в брюхе вертолета. Остается только один — тот, что, судя по виду, сохранял полное самообладание, у которого все было под контролем. И вот этот-то самый парень вдруг выпускает веревку и камнем летит вниз.

Толпа единодушно ахает.

— Ни фига ж себе! — говорит Айра, приклеившийся глазом к окуляру.

Парень падает. Он падает целую вечность. Он даже не размахивает руками, словно смирился со своей судьбой. И я внезапно обнаруживаю, что не желаю этого видеть. Резко отвожу взгляд, смотрю куда попало: на собственные ноги, на ноги других людей, на крышку люка поблизости...

Я так и не услышал, как он ударился о землю. Благодарю за это судьбу. Ну ладно, признаю — это была моя идея прийти сюда; но когда дело касается чего-то серьезного, я понимаю, что есть вещи, на которые лучше не смотреть. И тут я увидел, что Гуннар, который, по его словам, навидался уже всяких катастроф, тоже отвернулся. И не просто отвернулся — он скривился и прикрыл глаза рукой.

Ахи и охи вокруг сменились стонами отвращения к себе самим, когда люди поняли, что вместо развлечения стали свидетелями трагедии. Даже Хови с Айрой побледнели и изменились в лице.

— Пойдемте-ка отсюда, а то скоро в подземку столько народа набьется — не продохнешь, — говорю я, стараясь скрыть, насколько мне не по себе. Мне и вправду нехорошо, хоть и меньше, чем Гуннару. Тот побелел так, что, казалось, вот-вот свалится в обморок. Его даже немного зашатало. Я схватил его за плечо и помог устоять на ногах.

— Эй, Гуннар, ты чего?

— Нет, ничего, — говорит он. — Все хорошо. Болезнь, ничего не поделаешь.

Я уставился на него, не уверенный, что правильно расслышал:

— Болезнь?

— Да. Пульмонарная моноксическая системия, — говорит он и, помолчав, добавляет: — Мне осталось жить шесть месяцев.

Я никогда особенно не задумывался о смерти. Даже когда был малявкой и смотрел «Приключения Енота — Жертвы Аварии», мне всегда казалось подозрительным, что Енот, раскатанный в лепешку в конце очередного мультика, чудесно возрождается для новых злоключений в следующем. С той реальностью, которую я знаю, это никак не стыкуется. Согласно убеждениям, которые мне привили родители, в послежизни у тебя имеется всего лишь пара возможных сценариев. Вот они.

Первый:

Выясняется, что ты не такой пропащий, как тебе казалось, и тогда ты попадаешь на небеса.

Второй:

Обнаруживается, что ты не такая уж прекрасная личность, какой себя считал, и поэтому отправляешься к некоему существу, на голове которого торчат странные выросты, формой напоминающие хоккейную клюшку, что, кстати, полная бессмыслица, поскольку в резиденции этого самого существа нет ну совершенно никакой возможности заниматься данным видом спорта; разве что они там играют на кипящей воде вместо льда, да и это маловероятно, поскольку все, кто способен ходить по воде, попадают куда положено — на небеса.

Я как-то делал доклад в воскресной школе про царствие небесное, так что знаю предмет досконально. На небесах ты встречаешь своих усопших родичей, там всегда сияет солнышко, и у всех из окна открывается прекрасный вид — никому не приходится любоваться помойкой или городской свалкой. Но вот что я вам скажу: если мне придется провести вечность со всеми своими родственниками, водя хороводы под бесконечные песнопения, то я рехнусь. Эта картина сильно смахивает на свадьбу моей двоюродной сестры Джины до того, как все окончательно упились. Надеюсь, Господь не поймает меня на слове, но уж лучше хоккейные клюшки, ей-богу.

Девчонка, которая делала доклад про место, расположенное в противоположном направлении, почерпнула все свои сведения из фильмов ужасов, поэтому ее версия была весьма неубедительна, хотя спецэффекты были что надо. Предполагается, что это место состоит из девяти кругов, и каждый из них хуже предыдущего. Вообрази себе рашпер, на котором вместо мяса поджариваешься ты сам, причем это вовсе не несчастный случай вроде того, что произошел с моим папой прошлым летом. Вся соль в том, что ты, как те рекламные бифштексы размером со слона, жаришься-жаришься, и все равно внутри по-прежнему сырой, чтобы было что жарить дальше — и так всю вечность.