Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь

— Счастливый игрок вору кум, понятно?

— Понятно, что ты проиграл и злишься!

Вечер пошёл уже совсем по другому течению — спокойному, домашнему. И если б сейчас зазвонил телефон, то Лида вряд ли даже обрадовалась бы. Но телефон так и не зазвонил.

Она ложилась спать всегда после «Времени», то есть часов около десяти: пока умоешься, пока туда-сюда… Она лежала и слушала, как в большой комнате шёпотом мурлыкает телевизор, а отец успокаивает маму.

Это у них обычное: мама вздыхает, батянька успокаивает. Тоже вроде ритуала… Мама говорит:

— Ну правильно. Тебе-то с твоими железками нервы трепать не надо.

— У меня железки, у тебя бумажки! — отвечает отец как бы обиженно. На самом деле это он её успокаивает.

— У меня люди, милый! Авторы! Учёные, специалисты!

Она редактор в издательстве. Но не где писатели или журналисты, а в таком, которое называется ведомственным. Там книги выпускают — половина слов, половина формул; вместо рисунков — графики или уж в лучшем случае снимки, но такие невзрачные, словно делались после захода солнца.

Мама эти книжки одновременно ругала и одновременно же ими гордилась. И на работе она будто бы со всеми ссорилась, однако на полке у них в большой комнате стояло штук двадцать таких книг: «Уважаемому (или дорогому, или милому) редактору Марине Сергеевне (или Марине, или даже Мариночке) Филипповой от благодарного автора такого-то». Кстати, это было одной из причин, почему взрослые переживания не казались Лиде очень уж натуральными.

Но сейчас она относилась к разговору отца и матери совершенно спокойно — не усмехалась по поводу того, что всё это, извините, наигранно. Да и разговора-то у них вроде уж никакого не осталось. Только мурлыканье телевизора… Сейчас, наверное, мама прилегла на диван. А батянька сидит рядом с ней. Они так могут хоть целый вечер провести. Потом:

— Ну что? Спать пора?..

Лида сама не знала, хорошо это или плохо. Просто так было — и всё, как школа, как обед, завтрак и ужин.

Она тоже не раз проводила так вечера. То ли примостившись к маме, то ли сидя на ковре, ноги калачиком.

Сейчас ей захотелось встать, на цыпочках подойти к двери, незаметно заглянуть в большую комнату. Но уже не было сил подняться. Она подумала, улыбаясь: «Вот я ленивая!» А на самом деле просто уже спала. И может, ей приснилось, что она хотела встать?..

Через секунду или даже ещё быстрее она забыла об этом. И вообще обо всём. Ей было тепло под одеялом… А воздух в комнате был так чист и так лёгок, как бывает только в самом начале года, в январе, в крепкие морозы, которые раньше звались рождественскими, да ещё при ярких звёздах, да ещё, знаете… вы уж простите меня — только в детстве!

Длинна январская ночь, она куда длиннее, чем быстрый январский денёк. И странно: почему в книгах всегда рассказывают про короткие дни, а не про длинные.

Впрочем, странно ли? Мы уже привыкли считать что днём люди живут, а ночью… что ж ночью — спят, да и всё!

Но ведь это не так! Ночью случается одна очень важная вещь — сны.

Если подумать, это же настоящее чудо: как он возникает — огромная картина — перед нашими закрытыми глазами. И мы то смеёмся, то кричим, то готовы бежать кому-то на помощь.

Некоторые учёные говорят, что ночью, в те мгновения, когда мы видим сны, мысли, которые были в голове нашей днём, уходят в память, как в музей или как в архив. И ждут там своей минуты, когда мы затребуем их назад. Но очень часто они остаются там, в архивах памяти, невостребованными до самой нашей смерти — так и не пригодились. Сон и память — они и правда как-то связаны друг с другом: снится нам то, что когда-то уже с нами было. То появится знакомая комната, то знакомый человек, то знакомое поле, река и опушка леса…

Мгновенье, мгновенье — и сон пролетел. Ты проснулся и лежишь, вспоминая. Красная луна висит напротив тебя в окне… Вспоминаешь и не можешь вспомнить всего до конца и с каждой секундой всё меньше. А когда проснёшься совсем, останется в голове одно только неясное эхо.

Я не знаю, что снится двенадцатилетним девчонкам. Хотя можно войти сейчас в её комнату. Хотите — пожалуйста!

Она спит на правом боку, левая рука под подушкой, правая лежит поперёк кровати и даже чуть свесилась через край.

Спит тихо-тихо. Наверное, дневные мысли пробираются к ней в память совсем неслышно, на цыпочках, а то и вовсе по воздуху… Спит, и никто никогда не скажет, сколько ей ещё предстоит всего испытать в своей жизни. Обманчив спокойный сон.

…Но зато я знаю, что может сниться сорокалетним мужчинам. Потому что я и сам такой.

Ему снился Лёнька Грибачевский, дружок по седьмому классу. Как они идут вдвоём по очень знакомой улице, которая теперь переименована, а раньше звалась Коровьим бродом. Она ещё не широкая и не прямая, и асфальт на ней лежит как бы льдинами, и булыжная мостовая стекает сверху от площади, словно река. А заплаты асфальта — они действительно как льдины на этой реке. И вот они идут. И он всё что-то беспокоится за Лёньку, всё хочет удержать его. А Лёнька будто знает его беспокойство, но смеётся, нарочно болтает про какую-то контрольную по немецкому… И вдруг они видят — по той стороне улицы идёт Колесова Ларка и какая-то ещё девчонка из её свиты. Колесова проводит по ним безразличным взглядом, и он, вдруг на мгновение став взрослым, думает: «Чего мы по ней с ума все сходили?» Он смотрит в глаза Ларке, а Ларка долго смотрит в глаза ему, чего на самом деле — ни в седьмом, ни в шестом, ни в десятом, ни позже — никогда не было. «Чего мы по ней с ума сходили?» И понимает вдруг: «Стар я стал!»

А Грибачевский видит этот их перегляд: Колесова спокойно — не то презрительно, не то изучающе… ну в общем, как она всегда смотрела на мальчишек, и он тоже спокойно, как никогда на неё не смотрел: ни наяву, ни во сне. И Грибачевский кричит, чтобы на него она тоже обратила внимание: «А у меня мотоцикл!» Каким-то образом здесь оказывается чёрный «Иж» — таких теперь уже не выпускают лет двадцать. Мотоцикл трещит, Грибачевский подбавляет газу. Тогда он понимает, чего так боялся, и кричит: «Стой, Гриба!» А Грибачевский смеётся: «Спокойно, Булка!»

И тут он проснулся от своего крика и от треска — трещал будильник. Полсекунды ему понадобилось, чтобы сообразить это, придавить кнопку.

Некоторое время он лежал как бы затаившись. Потом осторожно повернул голову. Маринка, жена его, спала себе да спала, не услышав ни сонного крика, ни этого краткого трезвона.

Ну и слава тебе господи! Он полежал ещё какое-то время, радуясь этой удаче и в то же время поругивая себя за бессмысленный автоматизм каждый вечер заводить будильник. А ведь могло бы реле-то сработать, что, мол, впереди суббота с воскресеньем, чего ж я его кручу, этот будильник! Где там! Только в голове одно и сидит: «Лишь бы на завод не проспать!»

Наконец он вернулся к своему сну. Все подробности уже успели выветриться из головы. Лишь осталась тяжёлым ярким пятном эта картинка. Лёнька уже сел на мотоцикл и выворачивает ручку газа, чтобы сразу скакнуть с места в карьер. А он кричит: «Стой, Гриба!»

На самом деле его — по нынешнему прозванию Николая Петровича Филиппова, а по-школьному Булки, — его тогда не было, когда Лёня Грибачевский…

Бывший Булка сидел дома — учил уроки, или ждал, что, может быть, каким-то чудом Колесова позвонит (мало ли, забыла, например, что по географии задано), или даже просто ел.

Собственно, мотоцикл тот был не Лёнькин — откуда у семиклассника мотоцикл, да ещё в те годы! Мотоцикл был Лёнькиного старшего брата, как теперь понимал Бывший Булка, довольно-таки безалаберного и самонадеянного парня. Они жили втроём, Грибачевские: тётя Соня — их мать, Лёнька и этот брат — Лёва. Отец у них погиб на фронте.

Лёва!.. Чёрт знает, каким кумиром он тогда им казался. Взрослый, деньги зарабатывает, даже мотоцикл купил! Вокруг этого мотоцикла хороводился весь двор. Не только ребята вроде Булки, но даже и взрослые. Потому что это редкость была в те годы — собственный мотоцикл. (О собственных машинах тогда и понятия не имели, как о собственных самолётах.)

Да, мотоцикл… Сам же Лёнька ну просто не отходил от него. А братец был очень даже доволен. Ни тебе чистить, ни тебе мыть. Горючее залить — пожалуйста, цепь подобрать — пожалуйста, тормоза… Да там всего-то механизму в этом мотоцикле раз плюнуть, но тогда им, конечно, казалось: чуть не ЭВМ.

А Лёнька с мотоциклом освоился быстро — месяца за два… Он вообще был жутко способный, просто будущий академик Королёв. Хотя, конечно, теперь трудно говорить.

В общем, освоился. А Лёва и рад. Подумаешь, Лёнька по двору разок-другой проедется. Мотоциклу не убудет, правда?

Ну, а потом уж… Брат на работе, тётя Соня на работе. Стал ключи от сарая брать. Стал уже по двору и без Лёвы, стал уже и на улицу… Тогда у них на Коровьем броду за полчаса одна машина проедет, вот и всё «движение». И казалось им: что по двору, что по улице — одно и то же. То есть неопасно…