Антипка дарит журавлиное яйцо - Валериан Яковлевич Баталов

Иньва — река не маленькая. Щуки в ней водятся длиной больше метра. В ясный летний день из глубоких ям всплывают на поверхность краснопёрые голавли. Они стоят, как поленья, на одном месте и греют на солнышке широкие лбы. А чуть заметят что-то подозрительное, уходят в глубину. Это очень осторожная рыба. За голавлями нужно долго охотиться, и редко когда удаётся поймать голавля на удочку.

То ли дело ловить пескарей. Эти ничего не боятся. Зайдёшь в воду по колено, встанешь, а пескари уж тут как тут — тычутся в ноги мягкими тупыми носами, щекочут. Спускай леску с пустым крючком — и то поймаешь.

От мичашорской школы Иньва видна как на ладони. Видны её густо заросшие ивняком берега, широкие луга за рекой и чернеющее вдали болото. Это болото носит название Турипоз — Журавлиное гнездо. В болоте и впрямь много журавлей. Весной по утрам, когда ребята идут в школу, они всегда слышат доносящееся с болота журавлиное «курлы-курлы, курлы-курлы».

А летом журавлей не услышишь, хотя живут они на болоте до самой осени, там гнездятся, выводят птенцов. В это время у них много забот, им не до песен, а может, боятся выдать криком место гнездовья. Они гнездятся обычно в глухих местах, куда не ступала нога человека, поэтому мало кто видел журавлиное гнездо.

Но осенью, когда журавлята подрастут, на болоте снова начинается настоящий журавлиный базар — только и слышно: курлы-курлы, курлы-курлы! И так до глубокой осени, пока они не подымутся всей стаей высоко в небо и с печальным, прощальным курлыканьем, растянувшись длинным острым углом, не улетят на юг…

Летом в Мичашоре лучше всего. У зимы, конечно, тоже есть свои достоинства. Летом, скажем, не покатаешься на коньках, на лыжах или на санках, зимой же — пожалуйста, катайся сколько влезет.

Зато зимой нет ягод и грибов. А летом в Мичашоре, только выйдешь за деревню Косым оврагом, тут тебе и земляника, и малина, и смородина. А грибов за полчаса наберёшь целую корзину: подберёзовиков, подосиновиков, груздей, рыжиков, сыроежек. И белых, конечно. А хочешь, иди с удочкой на Иньву.

Да мало ли интересного летом в Мичашоре!

В Мичашоре появился новый человек.

Первым из мичашорских мальчишек узнал об этом Антипка Порошин.

Ранним утром из окна своего дома он увидел незнакомого мальчишку в трусиках и майке, который с полотенцем через плечо спускался по тропинке к ручью.

«Кто такой?» — подумал Антипка и тут вспомнил, как соседка — бабка Матрёна — говорила его матери, что к ней из Перми должен на две недели приехать внук.

«Он и есть! Больше некому, — решил Антипка. — Надо Фимке поскорее сказать, не то он потом станет хвалиться, что первым увидел городского мальчишку».

По-настоящему Фимку зовут Ефим. Но все ребята зовут его просто Фимкой. А что Фимка с Антипкой неразлучные друзья, об этом знает вся деревня. Даже взрослые прозвали их «нитка с иголкой», и это прозвище прилипло к ним, как масляная краска к белой рубашке, когда нечаянно прикоснёшься к свежепокрашенной двери.

Фимка и Антипка живут через улицу, окна их домов смотрят друг на друга. Если нужно, ребята могут переговариваться через закрытые окна с помощью пальцев. Один палец, приложенный к стеклу, означает «экстренный вызов», два пальца — «бери сумку, пора в школу», а три — «выходи гулять». Только перед этим надо позвонить по телефону, чтобы предупредить, что сейчас будет подан условный знак. А «телефон» этот устроен так: через улицу от дома к дому протянута крепкая нитка, на одном конце которой пустая катушка, на другом — спичечный коробок. Покрутишь катушку — затрещит в коробке́, значит, беги к окну, смотри, какой будет подан условный знак. Просто, удобно, а главное — интересно.

Но сегодня Антипка не стал «звонить», он опрометью бросился из дому и побежал через дорогу.

— Я первый увидел! — торжествующе крикнул он, открывая дверь Фимкиной избы.

Фимка был дома один. Он сидел у стола и пил молоко.

— Чего увидел? — спросил он.

— Не чего, а кого. Городской приехал. К бабке Матрёне.

— Какой ещё городской?

Антипка, видя, что Фимка отнёсся к его новости довольно равнодушно, ответил упавшим голосом:

— Внук к ней приехал.

Но тут Фимка заинтересовался:

— Внук? Так бы и сказал сразу.

Антипка радостно затараторил:

— Помнишь, я тебе рассказывал, что бабка Матрёна говорила моей матери: «Нынче, мол, внучек из города ко мне приедет»? Вот он и приехал. Сейчас к ручью умываться пошёл. Идёт себе чинно-важно, полотенце на плечо повесил. Серьёзный такой…

— А ну, пойдём поглядим! — сказал Фимка и, быстро допив молоко, поставил чашку на стол.

Они побежали через огород, перелезли через изгородь и мимо рябин и черёмух кустами спустились в овраг к ручью. Фимка осторожно раздвинул ветки. Сверкнула вода. На мостках стоял мальчик лет десяти-одиннадцати.

Вот он наклонился над ручьём, плеснул себе на грудь и на спину несколько пригоршней воды, фыркая, растёр воду ладонями и снова наклонился над ручьём.

— Плещется, как утка, — шепнул Фимка. — Воды, что ли, никогда не видел?

Он оглянулся, поискал глазами еловую шишку, поднял её и кинул в мальчика. Шишка упала, не долетев до ручья. Антипка молча сунул в руку Фимке другую шишку. Эта шишка шлёпнулась в воду перед самым носом Матрёниного внука.

Мальчик осмотрелся кругом, но, понятно, никого не увидел. Он вытерся, натянул майку и, глядя под ноги, чтобы не наколоться, пошёл вверх по тропинке.

Фимка мигнул Антипке, и они через кусты побежали ему наперерез.

Выбежав на тропинку, друзья встали рядом, перегородив мальчишке дорогу.

Матрёнин внук остановился, не дойдя до них трёх шагов, и изучающе посмотрел сначала на высокого черноволосого и смуглого Фимку, потом на белобрысого Антипку, макушка которого едва доставала до плеча друга.

Антипка и Фимка тоже рассматривали городского. Бледный, голубоглазый, с рыжеватым чубчиком мокрых волос, он был, пожалуй, ниже Фимки, но выше Антипки.

Фимка уже открыл было рот, собираясь сказать городскому мальчишке что-нибудь обидное и тем самым раз и навсегда поставить его на место, чтобы не вздумал задаваться, как вдруг тот сдвинул рыжеватые брови и строго спросил:

— Это вы кидались шишками?

Друзья переглянулись.

— Ну, мы, — процедил Фимка сквозь зубы. —