Вера Адлова - Мирка

«Ура! Мама свободна, мы пойдем к Климе. Только бы не опоздать! Мама в Подоли хорошо ориентируется, мы пойдем прямо к Петру. Как бы я здесь блуждала одна… Ох, только бы не было поздно!»

Мирка шла за мамой. Она чувствовала, что ее охватывает дрожь, она не могла владеть собой, зубы стучали как в лихорадке.

Ребята шли к гаражу по длинной крутой улице, окаймленной кустами боярышника. По такой улице можно идти только медленно, но ребята шли уж слишком медленно. Еле волочили ноги и устало молчали, словно, обремененные рюкзаками, совершали восхождение на гору Снежку. Едва тащились, молчали и делали вид, будто никуда не идут.

В голубом небе появился вертолет. Ребята долго и серьезно следили за ним, хотя вертолет видели не менее ста раз и он вообще их не интересовал.

— Это милиция, — сказал Майкл со знанием дела, — с этого вертолета они контролируют и регулируют движение транспорта на дорогах.

Мак кивнул, соглашаясь. Он был благодарен Майклу за замечание, самому ему это в голову не пришло.

— Ну, факт, Мак, не веришь?

Мак Майклу верил, он ничем не выразил своего недоверия.

— Ты еще будешь меня учить, Майкл. Если хочешь знать, так я это случайно знаю немножко лучше тебя, потому что я с ними уже имел дело, — Мак показал на небо, — у меня уже опыт. А известно ли тебе, что с такой высоты виден и номер машины?

— Это факт, — охотно согласился Майкл.

— Достаточно допустить какую-нибудь ошибку на шоссе, — продолжал Мак, — и они уже сообщат вниз. У них есть передатчик, понятно? «О Господи, ну и лживое же я чудовище, — подумал Мак, — если способен наговорить такое! Я никогда бы не стал так глупо лгать, если бы у них была голова на плечах и они отказались бы».

— Господа, следовательно, это означает, — добавил Петр, — что они могут записать наш номер…

— Мы пропали! — прервал его Мак. — Они запишут номер и пригласят нас…

— «Нас, нас»! Кого это «нас»? — вмешался Майкл. — Если бы они пригласили нас, так еще можно было бы отвертеться, но ведь они позовут владельца машины — значит, дядю Петра.

— Именно это я и хотел сказать, а ты не даешь мне договорить! — злобно огрызнулся Мак. — Это ясно, что они позовут также и дядю Петра. «Пан дядюшка… или как вас там зовут, мы установили, что в воскресенье такого-то и такого-то там-то и там-то на шоссе вы совершили то-то и то-то, отдайте ваши водительские права. Привет!» С ними шутки плохи, ясное дело.

Петр тяжело вздохнул. Он представил, как его почтенный дядя стоит в канцелярии милиции, заикаясь что-то объясняет, клянется, потеет, злится, отчаивается, доказывает: «Я… я… я был в это время в Болгарии…»

«Черт бы побрал эту ужасную поездку! И чего это мне в голову пришло, зачем я хвалился машиной? Но что делать, не стану же я обманывать ребят. Ключ у меня в кармане, через минуту мы в гараже, теперь отступать некуда».

— Ну и правильно, что они такие строгие. Ведь на дорогах творится такое…

— Это факт. Даже если ты водишь машину как сам господь бог, и то можешь попасть в неприятную историю.

«Ну и выдал я им, — подумал Мак, — теперь-то уж до них дойдет, что это не игрушки. Похоже, что Майкл с удовольствием отказался бы, только вот Петр, Петр…»

Они шли дальше по кривой улице, которая уходила в небо, все так же еле передвигая ноги, словно им некуда было торопиться; они смотрели на кроны деревьев, на горизонт, на размягченный асфальт тротуаров и на искусную булыжную мозаику мостовой, — красные, белые и черные камни сменялись в сложном рисунке, как в детском «Строителе».

Петр думал: «Господа, вы говорите так, будто готовы на попятную. Ну так выскажитесь, я голосую «за». Поймите же, я не могу вам предложить это сам, вы подумали бы, что я — трус и хвастун…»

Медленно поднимались они. Никому не хотелось говорить и тем более начинать неприятный разговор. Внезапно они почувствовали себя чужими, будто сошлись случайно и не было у них ничего общего, кроме этой тягостной дороги на бесконечный холм. Из окон дач доносились звуки радио; они говорили об упорядоченной жизни своих владельцев, которые в садах собирали сливы, окапывали на зиму розы. Над головами ребят ворковали голуби, хриплыми голосами, — как репродуктор, который забыли выключить. Слегка похолодевший синеватый воздух благоухал созревшими яблоками и миндальным запахом первых пожелтевших листьев, глина запахла влагой. Время от времени Майкл ударял по струнам. Улица все поднималась и поднималась вверх и кончалась в небе.

— Уже половина второго, — сказал Мак.

— Ну? — спросил Майкл.

Он надеялся, что Мак скажет, что теперь уже поздно, что скоро в садах возле гаражей будет полно народу и кто-нибудь обязательно расскажет обо всем отцу Петра.

Однако Мак молчал; он смотрел на свои ноги, независимо от его воли ведущие его к несчастью, он думал о Мирке. Что-то она делает сейчас?..

Отвлекшись от размышлений, Мирка поняла, что впервые в жизни видит маму спешащей. Когда они вместе куда-нибудь ходили, Мирка шла шагов на пять впереди и всегда про себя возмущалась, что мама ходит медленно, как старая женщина. А теперь мама вышагивает так, что Мирка едва за ней поспевает, бежит рядом, как собачонка возле машины. Мама тяжело дышит, и Мирке становится жаль ее. Ведь это из-за ее ненормальных приятелей маме приходится переживать такое.

— Вот там этот дом, Мирка, — произносит мама с трудом. — Тот, угловой.

— Только бы ты оказалась права и отец Петра был дома.

— Там как-то слишком тихо, девочка.

«И почему это мама определила, что там слишком тихо? Здесь, на этих дачах, всюду тишина и покой».

На зеленой крашеной калитке блеснула табличка:

Пани Весела нажала на кнопку и нервно вздрогнула, когда где-то внизу дома завыл звонок. Такой звук мог разбудить и мертвого, звонок дребезжал как сигнал бедствия. Голуби в саду испуганно взлетели, и мама снова зазвонила. Потом одернула кофту. И Мирка поняла, что мама еле жива от страха. Лучше не смотреть ей в лицо, чтобы не видеть ее крепко сжатых бескровных губ и испуганных глаз.

«Мне хотелось сказать маме, что я ее очень люблю и что благодарна ей за заботу об этих идиотах. Но я не сказала ничего, только напряженно вглядывалась в застекленные двери веранды Климовой дачи».

Двери отворились, и в них появился высокий мужчина. Спокойно, лениво он спустился по ступенькам к калитке. Казалось, что такой переполох был у них в доме обычным делом и что ничего особенного не произошло. Он смотрел на гостей без всякого интереса. Только у самой калитки надел очки, и его худое лицо оживилось, как будто в нем загорелся огонь.

— Ведь вы пани, пани…

— Весела, — сказали они одновременно.

— Ну конечно же, пани Весела! — И зеленая калитка распахнулась.

Петр непроизвольно сунул руку в карман, нащупал ключ. С каким удовольствием он швырнул бы его через забор.

Но они шли дальше, еле-еле передвигая ноги. Радио объявило время — тринадцать часов тридцать минут.

Голуби ворковали как ошалелые, яблоки благоухали, и сливы мягко падали в плетеные корзинки. В конце кривой улочки показался первый дом с коричнево-красной крышей на фоне светло-голубого неба. Петр свернул вправо и застыл пораженный…

Папа!

Он стоял огромный, молчаливый, как скала. Смотрел на ребят. Потом протянул руку. Он не произнес ни одного слова. Петр послушно положил ключ на его ладонь.

В кухне сидел знакомый мальчик. Было похоже, его сюда засунул через открытое окно красный подъемный кран, и потом, спокойно убрав свою длинную руку, он заботливо склонился над соседним сахарно-белым панельным домом в поисках настоящего мужского дела.

Мальчик встал. Слегка расправил плечи, улыбнулся совсем как взрослый, твердо зная, что так положено, и сказал шутливо-грубым голосом: «Добрый вечер», хотя было всего четыре часа и солнце светило как по заказу, а детишки на площадке кричали и визжали.

Мирка улыбнулась. В ее правой руке была сумка, полная покупок. Запахло свежим хлебом, кофе и яблоками. Левой рукой Мирка перебирала пестрые бусы; она смотрела прямо на Михала и не знала, что говорить, как вести себя, что делать. Он был необыкновенно дорог ей, будто вернулся из опасного путешествия или выздоровел после тяжелой болезни. Когда он в полдень позвонил ей по телефону, у нее перехватило дыхание, словно она прыгнула с высокой вышки в воду.

— Голубчик, это тебя, — сказал товарищ Вацек.

В черной трубке что-то зашумело, затрещало — это звучал незнакомый мир карлинской «Теслы». Механический цех, где работал Михал, заявлял о себе равномерными ударами и писклявыми звуками, как будто там втаскивали плохо смазанную коляску на крутой холм.