Дина Сабитова - Где нет зимы

Мы последние две недели ходим мороженое есть чуть ли не каждые два дня. Я ем фисташковое с миндалем, Миша фруктовое, Паша простой пломбир. Тетя Мира почему-то не волнуется, что у нас заболит горло. Правда, она нам покупает всего по одному-два шарика, может быть, поэтому и не боится.

И вот сидели мы в кафе, я на свой шарик нацелилась, Паша, как всегда, одним глазом в книжку косил, Мишка рассказывал, что ему хочется телескоп на день рождения, тетя Мира слушала и кивала. Тут к нам подошел какой-то сумасшедший старик. На руках у него были перчатки с обрезанными пальцами, на шее — шарф с торчащими во все стороны нитками. Не совсем бомж, но очень странный старик, не домашний какой-то.

— Это все ваши дети, мадам? — спросил старик у тети Миры.

Так смешно — «мадам», как будто мы в Париже! А тетя Мира на «мадам» ничего не сказала, просто ответила: да, мол, все мои.

Но старик не отставал:

— Погодки или близнецы?

И на нас с Мишкой кивнул.

Мишка говорит:

— Какие же мы близнецы? Вы что, не видите, мы не похожи совсем?

А тетя Мира старику ответила спокойно:

— Нет, не близнецы, просто двойняшки.

А старик ей:

— Это очень хорошо, мадам, это прекрасно, мадам, когда в семье много детей. Дети, мадам, это главное жизненное счастье и богатство. Я, мадам, бедный человек, но не потому, что у меня нет денег, а потому, что я одинокий. И детей у меня нет и никогда не было. А вам, мадам, в жизни выпало феноменальное счастье, и вы должны это ценить.

— Я и ценю, — отвечает ему тетя Мира.

— Значит, вы счастливы, мадам? — продолжал приставать к ней старик.

Тетя Мира задумалась на минуточку, у нее даже ложка с мороженым в воздухе замерла, а потом мороженое в рот быстро сунула и ответила ему с набитым ртом:

— Счастлива-счастлива. Какие могут быть сомнения?

— Простите, если обеспокоил, мадам, — и старик поклонился. — Счастливый человек делится своей радостью. Вот если бы мне на поправку настроения…

Тетя Мира вдруг засмеялась:

— Я вам мороженого купить могу. Поправит это ваше печальное настроение? Мне помогает!

Старик вздохнул, посмотрел на нее почему-то укоризненно и ушел.

Паша книжку отложил и говорит:

— Мира Александровна, он что, попрошайничал?

— Будем считать, что в кафе просто нет мороженого того сорта, которое он любит. Потому он и отказался от моего предложения.

Паша плечами пожал и снова в книжку уткнулся.

А тетя Мира нам объяснила, что когда в семье дети-ровесники друг на друга не похожи, они называются «двойняшки». Вот так. Мы с Мишей теперь двойняшки. А Паша, получается, теперь не только мой, но и Мишкин старший брат. Только они очень мало разговаривают друг с другом — как-то стесняются, что ли…

Я все это вспомнила и решила с Беллой Борисовной поддержать светскую беседу, Паша всегда так называет вежливые разговоры, когда все друг другу говорят только приятное.

— Чудесные у вас дети, — говорю. — Не страшно, что такие разные, даже лучше: никто их путать не будет. Ведь это счастье, когда в семье дети, правда?

— Правда, детка, правда, — согласилась со мной Белла Борисовна. Поправила на внуках шапочки. И передала маме привет.

Ничего не знает.

Я вот что подумала: а ведь тетя Мира моложе моей мамы. И моложе Лидии Иосифовны. Может быть, тетя Мира родит нам маленького ребеночка? Только надо сперва с Мишей посоветоваться, не против ли он. Все же это его мама, а не наша. Может быть, Мише уже хватит братьев и сестер?

Когда мы с Гуль вернулись в нашу школу, мою сестренку встретили в классе так, как будто ее возвращение — общий праздник. Еще в середине сентября, когда стало известно, что нас, скорее всего, заберет к себе тетя Мира, весь класс написал Гуль письма, нарисовал рисунки. Все писали: ждем тебя, возвращайся. И учительница ее приходила. Меня увидела, тоже обрадовалась: «Здравствуй, Павел Васильевич! Ну как вы тут?» — глупый вопрос, но я понимаю, что ей больше нечего было спросить. Она хорошая, Гулькина учительница, так что я ей сказал, что мы тут ничего, нормально.

Я вернулся в свой класс тихо. Все делали вид, что ничего не случилось. Но опять-таки я понимаю: люди просто не знают, как вести себя в таком случае, что говорить. Поэтому ничего не говорят вовсе.

С Кирой мы почти не общаемся. Правда, она написала мне записку (очень глупо, можно было подойти и поговорить), спросила, на что я обиделся и почему я ее не замечаю.

А я ни на что не обиделся.

Просто весь сентябрь я сидел в той школе на окраине. Сидел в самом углу класса. Учителя меня не трогали, не замечали. Наверное, понимали, что я тут временно, и им не было до меня никакого дела. Сидит человек тихо, книжку под партой читает — кому он мешает? Никому. Я даже не спросил соседа по парте, как его зовут. Мне было все равно.

Вот тогда, в сентябре, точнее — в первую неделю сентября, я звонил Кире. Каждый день. Она разговаривала со мной очень весело и приветливо. Но ей все время было некогда. То у нее уроки, то ужинать пора, то репетиция, то еще какие-то дела.

Я ведь не дурак.

Я сел и подумал: жизнь у нас слишком разная. У нее Шекспир, а у меня впереди детдом.

И перестал звонить.

Потом выяснилось, что в детдом мы не поедем и скоро вернемся в свою школу. Но звонить Кире по этому поводу было как-то странно. А она сама мне не звонила.

Встретились мы в тот день, когда я вернулся. Если Кира и удивилась, столкнувшись со мной в дверях класса, то виду не подала. Сказала что-то типа: «О, и ты тут? Значит, будешь опять в нашем классе? Хорошо!»

И я согласился, что это хорошо.

Дом, пока нас не было, как-то отсырел, в нем стало пахнуть мышами и пустотой. Мира только вошла, и у нее прямо-таки лицо вытянулось, хотя она мужественно пыталась этого не показывать. Но я-то видел. Только еще я видел, что в доме все по-прежнему, все на местах. Так что я первым делом притащил дрова и начал топить — чтобы стало сухо и тепло.

Мишке идея переселиться в наш дом сразу же не понравилась, и сколько потом Мира его ни улещивала, сколько ни уговаривала, он все равно ходил надутый. Вот и сегодня он, явно недовольный, озирался по сторонам, бурчал: «Ну и что тут хорошего?» — только что мебель не пинал и дверями не хлопал. Мира в конце концов не выдержала, выволокла его на террасу и что-то сердито нашептала. Но тоже без особого толку.

Я пытаюсь к Мишке относиться хорошо. Конечно, он привык, что они с Мирой живут вдвоем. А мы ему чужие, лишние, хоть он и дружит с Гуль. Только дружить — это одно, а жить вместе — совсем другое. Так что я пытаюсь Мишку понимать. Хотя, если честно, он меня раздражает.

Гнев на милость Мишка сменил почему-то только когда увидел пианино в Гулькиной комнате. Дома у них пианино нет, говорят, брали напрокат, но потом Мишка музыку бросил.

А тут он пианино увидел и обрадовался. Подошел к нему, крышку открыл, на клавиши полюбовался, потом закрыл бережно и сказал уже без злости: «Ну что тут у вас еще, показывай!»

Я подумал-подумал и решил Мишку с Гуль на чердак отправить. Они там, конечно, извозились в пыли, зато не мешали нам с Мирой приводить дом в порядок.

Мира первым делом попросила:

— Консультируй меня, как печку топить.

— Да я сам буду ее топить. Мира Александровна!

Но Мира сказала, что ей тоже надо уметь. Мне немного неудобно учить взрослого человека, а Мира все время спрашивает меня, как тут у нас что принято. Где что обычно лежит, как все устроено.

Разместились мы вполне ничего. Я переселился в мамину комнату, Мишке отдал свою, Мире предложил Шурину.

— А я почти не умею шить, — огорчилась Мира, увидев Шурину машинку. — Разве что подол подогнуть и по прямой прострочить… Может, мне научиться?

Я только плечами пожал. Откуда мне знать, как для Миры лучше?

Словом, зажили мы потихонечку. Мире отсюда на работу куда ближе стало, выбегает буквально минут за десять до начала смены. Но вообще я заметил, что она довольно-таки неорганизованная: ничего у нее не получается сделать вовремя, как ни торопится — то и дело опаздывает.

Меня это сперва очень раздражало, потом я подумал: она уже взрослая, а взрослые люди не меняются.

Только у меня все время ощущение, что я за все отвечаю. Дом для Мишки с Мирой чужой, я очень хочу, чтобы им тут нравилось. И всячески стараюсь, чтоб у Миры почаще было хорошее настроение. Уроки чтобы мелкие делали вовремя и незаметно. Чтоб не орали громко, когда она телевизор смотрит. Ну и вообще.

Так мы прожили почти месяц. Но однажды вечером, в пятницу, когда малыши улеглись спать, случился у нас с Мирой жизненный поворот.

Я сидел на кухне и пил чай с печеньем. Печенье крошилось, и я держал его над блюдечком.

Зашла Мира. Налила себе чаю. Тоже взяла печенье. И начала его откусывать стоя, не присаживаясь к столу. Но крошки же! На пол сыплются. Я так и сказал: