Ребекка Стед - Когда мы встретимся

Я достаю свитер и снова смотрюсь в зеркало на дверце маминого шкафа. На мне новые джинсы и рубашка с длинными рукавами, на которых вышиты цветы, — я одолжила ее у Джулии. Ричард даже туфли мне начистил до блеска своей специальной щеткой. Я пробую распушить волосы, но мозг говорит: «Что ты делаешь? Ты же прекрасно знаешь, что твои волосы не распушаются!» — и я прекращаю это занятие.

Ричард звонит в домофон.

— Уже бежим! — кричит мама. — С днем рожденья!

Мы спускаемся, подходим к двери Сэла и Луизы, и она в тот же миг распахивается, как будто они нас поджидали.

— Какой день! — восклицает Луиза. — Какой день! Великий, великий день! — Кажется, она нервничает еще сильнее, чем мама.

Я смотрю на Сэла. Он закатывает глаза:

— И так все утро.

В подземке мы едем молча.

У дверей студии нас встречают люди в красных пиджаках.

— Участники налево, — говорит один из них. — Зрители направо.

И тут я понимаю, что вот прямо сейчас мы с мамой должны расстаться. Она стоит растерянная и испуганная, вцепившись в сумку со свитером, запасной одеждой и заколками для волос. Я делаю к ней шаг и крепко обнимаю, а Ричард ее целует, а Луиза восклицает: «Мы тебя любим», а Сэл, глядя в пол, бормочет: «Удачи!»

— Ты выиграешь, — говорю я. — Я точно знаю.

— Не обольщайся, — отвечает мама и скрывается за дверью.

Мы входим в студию. Она похожа на театр, а на сцене — все, что всегда бывает в «Пирамиде»: подиум Дика Кларка, вращающиеся экраны для блица и два пустых кресла для раунда победителей. В тусклом освещении все выглядит мрачноватым и ненастоящим, как декорации. Кажется, один хороший пинок — и все это повалится.

Народа уже полно, и мы садимся примерно в середине зала, опуская для себя сиденья, обитые красным бархатом.

На сцену выходит человек в наушниках и начинает объяснять публике, когда хлопать, а когда сидеть тихо. Он показывает на металлические коробочки на потолке; на таких обычно загорается надпись «выход», а на этих написано «аплодисменты». Он говорит, что они будут включаться и выключаться и что это подсказки для зрителей, когда начинать аплодировать и когда заканчивать. Потом он с нами репетирует: хлопаем — прекращаем — опять хлопаем — хлопаем — хлопаем — прекращаем. Дурацкое занятие, но Луиза и Ричард очень серьезны и стараются изо всех сил. Мы с Сэлом хихикаем и подбиваем друг друга хлопать в полной тишине — «а спорим, не хлопнешь».

И вдруг на сцене вспыхивает свет, и все вокруг становится ярким и сияющим, словно в июле на пляже, только еще веселее — гораздо весёлее. Ричард берет меня за руку. Выходит Дик Кларк и здоровается с залом, и Луиза начинает тараторить без умолку: что она всегда обожала Дика Кларка, что он самый симпатичный из всех телеведущих и что сейчас, когда она наконец-то его видит, он ей нравится еще сильнее. Разве не поразительно, спрашивает она, что он вообще не стареет, что он выглядит точь-в-точь как в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году? После съемок, говорит Луиза, она попросит у него автографы для своих стариков из дома престарелых, потому что для них это будет немыслимое удовольствие. Она говорит взахлеб, даже быстрее, чем миссис Биндокер на ежемесячных собраниях жильцов нашего дома. И внезапно умолкает. Я кошусь на нее и вижу, что она кусает губы.

Дальше все происходит очень быстро. Раздается музыка. Дик Кларк делает встревоженное лицо — «я не опоздал?» — и взбегает на подиум. На сцене появляются знаменитости. Ни об одной из них я, правда, в жизни не слыхала. И не успеваю я опомниться, как выходит мама. Ее волосы убраны назад и заколоты заколками, и она выглядит совсем маленькой, даже меньше, чем обычно.

Но она великолепна. Блиц проходит как по маслу. Мама выбивает семь слов из семи и выигрывает денежный приз. А ее партнер-знаменитость вовсе не тупой как пробка. По правде говоря, он вообще не тупой, даже наоборот.

Мамин соперник тоже хорошо играет, но его знаменитость медленно говорит и к тону же делает дилетантскую ошибку: говорит «сон», пытаясь подсказать слово «сновидение», а однокоренные подсказки запрещены, — и они теряют очко, и еще пару очков, и не успеваю я глазом моргнуть, как Дик Кларк уже ведет маму к креслам для победителей.

— Началось, — шепчет Ричард. — Десять тысяч долларов.

«Десять тысяч долларов, — повторяет мой мозг. — Десять тысяч долларов».

У маминой знаменитости вид решительный, у мамы — испуганный, только у Дика Кларка — безмятежный. Улыбаясь до ушей, он начинает щебетать с мамой и щебечет, наверное, с минуту, и я знаю, что мама все это время пытается сосредоточиться и приподнять краешек вуали, чтобы увидеть всю картину целиком. Чтобы увидеть нить.

Дик Кларк болтает и болтает, и до меня доходит: вот где мы прокололись! Мы ведь совсем не заговаривали ей зубы. Мне страшно. Я слышу шум океана. Как же маме приподнять край вуали и увидеть волшебную нить, когда Дик Кларк пудрит ей мозги глупыми вопросами про ее работу? Я не отрываясь смотрю на маму и пытаюсь помочь ей сосредоточиться. Луиза опять начинает нервничать. «Дик Кларк не стареет, говорю вам! — шепчет она. — Годы его не берут. Просто поразительно!» Я нараспев повторяю про себя: «Волшебная нить, волшебная нить», — и сверлю маму взглядом до боли в глазах.

Наконец Дик Кларк перестает щебетать.

— Итак, ваша первая тема, — говорит он. — Поехали!

И тут происходит невероятное.

Мама визжит и прыгает, сотни зрителей хлопают и кричат «ура», этот звук подхватывает меня, как волна, и несет вперед. Я плыву, а все вокруг похлопывают меня по спине, по плечам, пожимают руки, и вот я уже перед сценой, я поднимаюсь по ступенькам, и вспыхивает свет, чересчур яркий, и становится жарко.

А мама все прыгает. Она обнимает свою знаменитость, обнимает Дика Кларка. Одна заколка сползла, еле держится на волосах и бьет маму по щеке. Мама обнимает меня и скачет, и моя голова от этого подпрыгивает вверх-вниз, поэтому мне приходится тоже скакать вместе с мамой.

И я счастлива. Я улыбаюсь и хватаю маму за руки, и мы с ней скачем вместе. Потом я отпускаю ее, вскидываю руки вверх, и зал ревет еще громче.

Я не думаю ни про ковролин, ни про фотоаппарат, ни про поездку в Китай.

Я счастлива, потому что в тот самый миг, когда Дик Кларк сказал: «Поехали!», ко мне как будто протянулась невидимая рука и сорвала с меня вуаль. И почти минуту я понимала все.

Когда у тебя перед глазами не болтается эта штуковина, минуты вполне хватает, чтобы очень многое понять.

Я поняла, что когда ты взял наш ключ из пожарного рукава, когда ты оставлял мне записки, когда ты крал туфли Ричарда и копилку Джимми — ты уже прочел мое письмо. Ты читал его много раз, хотя я его еще не написала.

Вот откуда ты узнал, где ключ, еще до того как спросил об этом. Оттуда же, откуда узнал и все остальное. Из моего письма. Из письма, которое ты попросил меня написать. Из письма, которое я тебе напишу.

«Но это невозможно! — взвыл мой мозг. — Ты говоришь, что человек, который смеется, прочитал письмо, которое ты еще даже не написала! Это же абсурд! Это противоречит здравому смыслу!»

Здравый смысл — это просто прозвище, которое мы даем своей привычке мыслить так, а не иначе.

Путешествия во времени возможны.

Ты пришел спасти Сэла. И наконец — наконец! — я поняла.

«Дик Кларк не стареет». Я вспомнила, что Маркус сказал про мое путешествие в кино на машине времени: если бы я его совершила в шестьдесят два года, контролер бы меня не узнал.

Да я бы небось и сама себя не узнала.

Дик Кларк, может, и не стареет. Но мы-то все состаримся. Я состарюсь. Сэл состарится — благодаря тебе. И Маркус тоже.

«Пожалуйста, отдай мне письмо сама, — говорилось в твоей записке. — Где меня найти, ты знаешь».

Я вспомнила облезлую металлическую дверь рядом с гаражом и подумала: «Да, я знаю». Потому что ты все-таки можешь прочесть мое письмо. Маркус может прочесть мое письмо. И когда он прочтет его, он поймет, что видел себя вернувшимся сюда. Видел до того, как отправился в путь. Вот зачем мне писать это письмо.

И потом, в невесть каком году — в год горячего пара, в год купола, — Маркус вернется сюда. Ты вернешься сюда. Ты вернешься сюда с бумажными квадратиками во рту. Когда мы встретимся, это будешь уже не ты, — но ты сделаешь то, ради чего придешь. Ты спасешь Сэла. Ты уже его спас.

Маркус — это и есть волшебная нить. Ты — человек, который смеется. Ты — Маркус. Маркус — человек, который смеется. Точнее, станет им, когда состарится.

«Все это полный бред!» — проорал мой мозг.

«Но все это правда», — ответила я.

Как я уже сказала, это длилось не дольше минуты. Точнее, пятьдесят пять секунд. Потому что ровно за столько секунд мама отгадала шесть категорий и выиграла десять тысяч долларов.