Альберт Лиханов - Мой генерал

– А ты растешь, Антоха, – сказал он. – На глазах просто растешь.

Он стал боксировать меня. Прямо на улице. Я тоже его тихонько постукал.

– Время идет, – сказал дед, обнимая меня за плечи, и я согласно кивнул. – Время идет, – повторил он. – У кого – к полдню. У кого – к полночи. И надо торопиться!

Я кивнул опять.

– Торопиться, торопиться! – повторил с жаром дедушка и добавил неожиданно: – Мало ли!

Что – мало ли? Я потом уж задумался. А тогда опять кивнул, думая о себе.

Конечно, надо торопиться. Всегда и во всем. А то чего-нибудь не успеешь важное. Или пропустишь. Или сделаешь не так. Или промолчишь, как я тогда, в Москве. И будет досадно. Обидно до слез. Ведь я с тем парнем в красной рубашке дружить мог, а оказалось, что перед ним опозорился. Выглядел тогда, как пластилиновый подлиза. Соглашатель.

Сумею ли когда-нибудь я увидеть снова этого парня в застежках? И доказать, что я не такой?

Дедушка прав – надо торопиться. Торопиться и не ошибаться.

Однажды мама объявила:

– Еду в командировку.

Оказывается, едет осматривать будущее морское дно. Интересно бы посмотреть, и я сказал:

– Возьми нас!

Дедушка рюкзак стал искать, запел во весь голос:

Папа нам позавидовал:

– Вам хорошо, а я один останусь…

– Зачем оставаться? – спросил дедушка. – Поехали с нами. Всего пять дней! Попроси, наконец, отпуск.

Отец стал рассказывать про бетон – что теперь горячее время, и мы с ним согласились: как же, конечно. Если бы не согласились, он бы не поехал, но мы кивнули, и на другой день отец бежал по лестнице через две ступеньки – я сам видел. Еще на площадке закричал:

– Еду! Отпустили!

И вот мы едем в мамином «газике».

Мама газует лихо, перед ухабами не тормозит, нас подбрасывает к самому потолку, дедушка громко крякает, я ему подражаю. Папа не отстает.

– Что это вы, как утки? – спрашивает мама. – Раскрякались?

– Жаль, милиции в тайге нет, – ворчит дедушка.

– Лихачка несчастная! – ругается папа.

– Потолок же прошибем! – кричу я.

Мама смеется.

– Миленькие! – веселится. – Забыли, где находитесь? Это же Сибирь! И дороги у нас тоже сибирские!

«Газик» ревет, ползет в гору, мчится вниз, разбрызгивая воду, форсирует ручьи.

Мы едем по морскому дну, но ничего на море тут не похоже. На дно – тем более.

Дорога, телеграфные столбы вдоль дороги. Тайга. Птицы поют. Разве вообразишь, что тут скоро вместо птиц рыбы появятся? Будут плавать над бывшей тайгой. Удивляться: неужели, мол, здесь птицы летали?

И знаете, как-то мне странно стало. Не по себе. Настроение испортилось. Трудно подумать – лес живой, бабочки, трава, цветы, и ничего этого не станет.

Мне кажется, не один я так подумал…

Дедушка замолчал, отец притих, мама шутить перестала.

Мы остановились передохнуть и сразу услышали лесное веселье. Сороки стрекочут, всякую живность предупреждают, что люди приехали. Птички чирикают. Шмели мимо проносятся, словно пули: вж-ж-ж! Живут вот, хлопочут, а не знают, что им скоро переезжать надо.

Ну ладно, шмели улетят, птицы тоже, а как ежи, например? Успеют? Или, допустим, муравьи?

Я читал, как муравьи лес очищают, как мертвеет без них тайга. Но они же крошки такие, от воды не успеют уйти! Погибнут…

Настроение у меня совсем портится. На привале я говорю отцу про муравьев.

– Сравни! – отвечает он мне. – Муравьишки и электричество! Один муравьишка только соломинку поднять может, а наша ГЭС! Какая у нее силища!

Я слушаю отца, и мне все грустнее становится. Конечно! Разве может муравьишка с электростанцией соревноваться?

– Ты не думай, – говорит отец, – что мне муравьишек не жалко. Но что делать? Приходится идти на жертвы.

– А ты не иди! – раздается голос дедушки.

Я оборачиваюсь. Он стоит за моей спиной и сердито смотрит на отца.

– Вообще это не первый разговор у нас, – говорит он папе. – Мелочь – гвозди, доски, цемент. Мелочь – муравьи. Размашисто очень мыслишь, товарищ технократ.

Папа даже побледнел. Технократ – это же бюрократ. Только технический. Технический бюрократ – это такой, который, кроме техники, ничего не видит. Мне не нравится, что дедушка с папой опять ссорятся. Какой папа технократ? У него просто работа такая, он занятой человек. Ему действительно про бетон-то думать некогда, не то что про муравьев.

– Дедушка, – говорю я, защищая папу, – ты все-таки не кипятись!

– «Не кипятись»! – возмущается дед. – Нет, вы на него поглядите! Только что муравьев жалел и вдруг – пожалуйста! Так ты как думаешь все-таки? Что важнее? ГЭС или муравьи?

– Разве можно сравнивать, – говорю я, вздохнув.

– Вот! Вот! Вот! – кричит дедушка. – Правильно сказал. Разве можно сравнивать? Какого-то несчастного муравьишку и электростанцию! Нельзя их сравнивать, понимаешь! Никак нельзя! Муравьи – это муравьи. А ГЭС – это ГЭС!

Дедушка неожиданно умолкает. Я вижу – ему плохо. У него всегда такой цвет лица, когда болит сердце. Я вскакиваю, бегу к рюкзаку, достаю склянку с лекарством, капаю в кружку, добавляю воды. Приношу деду, говорю:

– Ты, кажется, просил пить…

– Да, да, – кивает он мне, – спасибо.

Мы переглядываемся понимающе.

– В общем, Антон, – говорит дедушка, – твой папа не прав, хотя он и взрослый.

Папа краснеет. Но дедушка не замечает этого.

– Муравьев надо спасать, – продолжает он. – Взрослым дядям не до этого. Предложи отряду, – смотрит на меня, – составить карту муравейников в затопляемой зоне. А потом перенести их на новые места.

– Донкихотство это, – ворчит отец.

Мы едем дальше.

Тайга расступается неожиданно, и странное поле открывается перед нами. Будто грибы какие-то – пеньки, пеньки, пеньки. Направо – голая земля, налево, впереди, позади… Пни белеют свежими срезами, и если смотреть не пристально – кажется, кто-то расставил по полю множество тарелок.

– Вот готовое дно, – говорит мама.

– Бывает дно песчаное, бывает илистое, – говорит дедушка, – это будет пнистое.

Впереди из-за горизонта поднимается дым. Потом видно пламя. Мне кажется, это пожар. Я нетерпеливо ерзаю на сиденье, и мама прибавляет газу.

Но это не пожар. Костры. Много-много костров. В кострах жгут ветки, а за дымной стеной – рокот тракторов, гул бензиновых пил, оживление, шум.

За дымной стеной – настоящая битва. Люди в касках передвигаются от дерева к дереву. Визжит пила, и дерево падает. Кусты вырубают топорами.

У больших деревьев обрубают ветки. Стволы цепляют специальные трактора. Отвозят к дороге. Складывают в штабеля. Грузят в машины. И на глазах стена деревьев отступает, оставляя свежие пеньки.

Мы выходим из «газика». Смотрим, как сражаются люди с тайгой, как побеждают ее – уверенно и ловко.

К нам подходит мужчина в каске.

– Не из райкома? – спрашивает нас. – А то ждем не дождемся. Людей не хватает.

Человек поглядывает на меня и говорит:

– Нам бы и огольцы пригодились! Человек сто. Можно и двести. Ветки таскать. Костры палить! Веселая работа!

Дедушка стоит, опустив голову. Перед ним раздавленный муравейник. Виден гусеничный след. Наверное, трактор проехал. Муравьишки хлопочут, суетятся, таскают бревнышки-хвоинки, пытаются отремонтировать свой дом.

Дед поднимает голову, спрашивает человека в каске:

– Муравейников много?

– Полно! – отвечает он весело. – Все же тайга!

– Ну и как с ними?

– С кем? – не понимает мужчина. – С помощниками? Да не хватает!

– Нет, – говорит дедушка, – с муравейниками?

– Как? – удивляется человек. – А никак! Нам про них думать некогда. Нам лес вырубить надо.

Он уходит. Деревья падают одно за другим. Урчат трактора. Дымят костры.

Мы едем дальше.

Дедушка хмуро смотрит по сторонам. Папа поглядывает на него боязливо. Боится заговорить. Я тоже молчу.

Что тут скажешь?

Дедушка расстроился, его понять можно. Он за муравьев заступился, а по муравейникам тракторы ходят. И ничем не поможешь. Конечно, можно муравейники спасти. Перенести их на новое место. Но много ли? Тайгу уже рубят. Торопятся. До муравейников дела никому нет.

– Не огорчайся, – шепчу я дедушке.

Он обнимает меня, прижимает к себе. Разглядывает мое лицо. Подмигивает невесело. Шепчет в ответ:

– Просто я старый Дон-Кихот! Шабашников не победил, помнишь? Муравьев не защитил! Много чего не сделал!

Он хмурится, смотрит в окно. Я заглядываю дедушке в глаза, мне его погладить хочется, сказать какие-нибудь слова. Но что слова значат? Нужно сделать то, что он не успел. «С шабашниками буду бороться, – решаю я, – муравьев спасу. Мало жалеть, надо делать, вот что».

Мы приезжаем в деревню, где маме надо работать. Идем вместе с ней в контору. Там уже люди собрались. Мама велит нам на завалинке посидеть. Подождать, пока она выступит.

Мы послушно садимся. Окна в доме распахнуты. Слышно, как мама говорит: