Николай Глебов - Карабарчик

Сверху показалась полоска света, и сердитый голос хозяйки спросил:

— Скоро ты там?

— Поймать не могу.

— Ну и сиди вместе с котом! — Западня вновь захлопнулась.

Кот перебегал с места на место. Кирик осторожно стал подкрадываться к нему, но, запнувшись о что-то, упал. Испуганный кот прыгнул, но Кирик успел схватить его на лету и, навалившись, прижал к земле. Отчаянно мяукая и пытаясь вырваться, животное больно царапало лицо и руки Кирика.

— Откройте!

Яркий луч света проник в подполье. Весь исцарапанный, мальчик вылез со своей добычей и спросил Варвару:

— В какой амбар нести?

— В средний, где пшеница.

Недалеко от дверей амбара сидел на цепи большой пес, и, как только Кирик поравнялся с ним, кот злобно фыркнул и вырвался из рук. Собака, гремя цепью, бросилась за ним. На крыльцо выскочила Варвара с черенком от метлы.

— Кошку с собакой стравлять? Вот тебе, вот тебе!.. — На спину мальчика посыпались удары.

В дверях избы показалась Степанида. Точно птица, увидевшая птенца в когтях коршуна, она кинулась к Кирику. Схватила на ходу палку и, задыхаясь от гнева, занесла ее над головой хозяйки:

— Ребенка бить! Малыша! Да есть ли у тебя совесть? — Опомнившись, отбросила палку и прижала плачущего Карабарчика к груди. — Отольются тебе детские слезы! — проговорила она и, сама готовая расплакаться, повела мальчика в избу.

В полдень Кирику стало плохо: начался жар. Ребенок бредил:

— Мама! Страшный кот… он укусит, укусит! Мама!

— Сиротинушка ты моя, горемычная! — сквозь слезы говорила Степанида.

Глядя на плачущую мать и избитого друга, ревел на всю избу и Янька.

Через несколько дней вернулись хозяин с Прокопием. Узнав о случившемся, Прокопий пошел к Евстигнею.

— Зачем избила Кирика? — не снимая шапки, спросил он Варвару.

— А тебе какое дело? У меня есть хозяин, ему и ответ дам! — зачастила она. — Ишь, какой учитель нашелся! Проваливай из дома!

— И то, Прокопий, уходи-ка лучше. У меня рука тяжелая, неровен час, свистну по уху: долго будешь помнить, как мою жену учить. — Евстигней грузно шагнул к работнику: — Ну!

— Не нукай, я тебе не лошадь! — Прокопий спокойно поправил опояску. — Меня пугать нечего. Расчет подай! Хватит на вас спину гнуть!

— Эко, удивил! Да вашего брата, голоштанников, развелось нынче, как комарья в болоте.

— По чьей вине эти самые голоштанники развелись?

— А по-твоему, по чьей? — сдерживая гнев, спросил Евстигней.

— По вашей!.. — бросил ему коротко Прокопий.

— То есть, как это понять? — Глаза хозяина сузились.

— Очень просто: грабите бедноту, вот и все!

Лицо Евстигнея побагровело:

— Да за такие речи тебя в тюрьму можно запрятать!

— Не знаю, кто из нас скорее сядет: то ли я, то ли ты с Яжнаем.

— Прокопий! — В голосе Зотникова прозвучала угроза. — Не доводи до греха!

— Вам с Яжнаем грешить не в первый раз.

— Пронька!.. — Рука Евстигнея потянулась за топором, лежавшим под лавкой.

Варвара метнулась к мужу.

— Уйди ты, Христа ради! — замахала она на работника рукой. — Богом прошу!

— Бога вспомнила! А когда Кирика била, где твой бог был? Кровососы! — Хлопнув дверью, Прокопий вышел.

С женой он совещался недолго:

— Житья нам от этих злыдней не будет, да и лютовать над Кириком еще больше станут. Надо расчет просить. Как-нибудь перезимуем в Тюдрале.

Степанида посмотрела на Кирика и подтвердила:

— Надо уезжать, Проня. Ждать больше нечего.

Сборы были коротки. Утром, чуть свет, Прокопий вышел с заимки и направился в Тюдралу за лошадью. Вернулся лишь к обеду. Сложил имущество на телегу, усадил Степаниду, ребят и тронул вожжами коня. Возле ворот их встретил Зотников.

— Стой! Куда Кирьку повез? — Евстигней со злобой посмотрел на работника и схватил лошадь под уздцы. — Ссаживай парнишку!

— Отпусти вожжи! — В голосе Прокопия прозвучала недобрая нотка.

— Пускай Кирька слезет!

Прокопий стегнул коня. Лошадь рванулась. Отброшенный концом оглобли Зотников упал.

— Разбойник! — В бессильной ярости Евстигней потряс кулаком вслед протарахтевшей за поворотом телеге.

В волостном правлении, куда приехал Зотников с жалобой на своего работника, ему заявили, что судить Прокопия Кобякова не могут.

Зотников в недоумении уставился на старшину.

— Теперь он солдат русской армии, на днях отправляем его в Бийск, к воинскому начальнику. — Старшина наклонился к уху богатого заимщика и, прикрыв рот рукой, зашептал с оглядкой: — Год провоевали, а конца не видно. Живем мы в лесу, молимся пню, ничего не знаем. А приемыша-то отберем, не сомневайся. Только ты… того… помалкивай пока. Отправим Проньку на фронт, а с бабой, поди, управимся! — Старшина хихикнул.

Степанида осталась с двумя ребятами в старой отцовской избе, что стояла на выезде из Тюдралы. Хлеба не было, кончилась и картошка. А тут начались бураны. По ночам в деревне выли голодные собаки. Заслышав их голоса, Делбек скулил у порога. За лето и осень он сильно вырос, и деревенские собаки, завидев на улице лохматого, на крепких, жилистых ногах пса, благоразумно прятались в подворотни.

В один из зимних дней к избушке Степаниды подкатила запряженная в кошевку пара лошадей. На облучке сидел рослый, свирепого вида мужчина, одетый в добротный полушубок. Это был новый работник Зотникова, по кличке Чугунный.

Проворно соскочив, он помог хозяину вылезти из кошевы и почтительно склонил кудлатую голову перед полицейским, приехавшим в Тюдралу вместе с Евстигнеем.

Зотников не спеша вошел в избу, откинул енотовый воротник тулупа и, сняв шапку, перекрестился.

— К тебе, хозяюшка, приехали в гости! — сказал он притворно ласковым голосом. — Что-то плохо встречаешь, даже сесть не предложила! — Разглаживая окладистую бороду, Евстигней усмехнулся. — Должно, не любы гости-то? Ничего, мы и без приглашения посидим, не спесивые!

Опустившись на лавку вместе с урядником, Евстигней оглядел голые, промерзшие стены избы и перевел ястребиные глаза на ребят, сидевших в углу на печке.

При виде непрошеных гостей у Степаниды заныло сердце.

— Одевай Кирьку! — вдруг резко сказал Зотников и посмотрел на женщину.

Услышав свое имя, найденыш прижался к Яньке.

— Оглохла, что ли? Господин урядник, — Евстигней повернулся к своему спутнику, — прошу действовать.

Тот крякнул и, поправляя портупею, поднялся с лавки.

— Слышала, хозяйка? Одевай парнишку. Сей подросток, — указательный палец полицейского остановился на Кирике, — приписан к Евстигнею Тихоновичу Зотникову, а посему прошу не чинить препятствий к его изъятию.

Степанида с тоской посмотрела на присмиревших ребят, подошла к печке: возражать было бесполезно.

— Киря, одевайся, голубчик! Поедешь на заимку, где раньше жили, — сказала она тихо.

— Не поеду! — послышался плачущий голос мальчика.

— Собирайся, милый…

— Я не поеду, я не хочу на заимку! — всхлипывал найденыш.

Поймав на себе взгляд Зотникова, урядник занес ногу на опечек. В тот же миг в избе послышалось грозное рычание, и Делбек с вздыбленной шерстью вылез из-под кровати.

Полицейский поспешно подобрал ноги и крикнул с печи:

— Уйми тигра-то!

Степанида вытолкала собаку за двери и, роняя слезы, стала одевать Кирика. Слез с печки и Янька. Пробираясь боком мимо Зотникова, он проблеял по-овечьи: «бэ-э-э» и, посмотрев сердито на заимщика, показал язык.

— Ну чистый разбойник растет, весь в отца! — поднимаясь с лавки, сказал Евстигней уряднику.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — ухмыльнулся тот.

Подхватив плачущего мальчика, Евстигней с полицейским вышли из избы. Пара лошадей взяла на крупную рысь и скрылась из виду.

Кирика поместили вместе с Иваном Чугунным в избе, где жил когда-то Прокопий.

Новый работник Зотникова, Чугунный, был человек угрюмый. Никто не знал его прошлого. Шла молва, что в Сибирь он попал за убийство, бежал с каторги и, скрываясь в горах, наткнулся на Евстигнея. Что заставило Зотникова приютить беспаспортного бродягу, так и осталось тайной.

Кирик боялся его. Иногда работник приходил от Евстигнея пьяный и, растянувшись на кровати, где единственной подстилкой была солома, храпел на всю избу. За окном выла метель, сотрясая убогую постройку. Забившись в угол полатей, мальчик дрожал от страха. Среди ночи Чугунный просыпался, зажигал коптилку и, нашарив в полутьме недопитую бутылку, жадно припадал к ее горлышку. Выпив, бросал посуду на пол и нетвердыми шагами бродил из угла в угол.

— Кирька!