Александра Ус - Василинка из Царской Ветки

Василинка с Зиной нажали изо всех сил на скобу, и калитка отворилась. Змей лежал у цементного колодца. А мама Василинки ходила по воду далеко, за несколько кварталов, к Титовому колодцу. Каждый опускал свое ведро, зачерпывал воду и вытаскивал его по деревянному срубу. До капельки выбирали воду в Титовом колодце. А тут такой шикарный колодец на одну семью!

Посреди двора стоял дородный хозяин — машинист Миржиевский и кричал на свою кухарку:

— Где обед, я тебя спрашиваю, а?

— Я котлеты не приготовила, потому что пани дома не было, оправдывалась кухарка.

— Чихал я на твою пани и на твои котлеты! Ты мне картошку подавай.

Василинка очень удивилась: такой важный пан — и хочет картошки. Такие деликатесы и в их доме водятся.

…Барышни Миржиевские никогда ни с кем на улице не здоровались. А Василинке мама сколько раз напоминала:

— Смотри же, не забудь при встрече с людьми поздороваться!

Василинка всегда говорила «добрый день». А вот барышень Миржиевских, наверное, их мама не научила быть вежливыми. Еще издалека Василинка видела две высокие сухощавые фигуры. Барышни молча проходили мимо, даже не взглянув на нее. Барышни Миржиевские чем-то нравятся Василинке. Может, тем, что ходят так степенно, будто плывут, как лебеди, живущие в монастырском пруду. Шеи барышень тоже напоминают лебединые, такие же длинные и изогнутые. Блузки на обеих ослепительно белые, с высокими воротниками-стойками на косточках. Юбки длинные, будто метлой по улице метут, а внизу тесемочкой, словно щеточкой, подшитые. По талии барышни подпоясаны широкими кожаными поясами. А какие пряжки блестящие на поясах! Так и сверкают, так и переливаются в солнечный день. Мама говорила, что это их служанка, Домна, так начищает мелом пряжки. У Василинкиной мамы таких поясов не было. Она только по субботам медный самовар толченым кирпичом терла, а потом мелом драила, пока тот не заблестит так, что в него можно будет глядеться, словно в зеркало.

Василинке тоже хочется быть похожей на барышень Миржиевских. Она начинает перенимать их манеру ходить, высоко задирает голову, выпрямляет худые острые плечики. Мама улыбается и говорит:

— Что ты ходишь, словно аршин проглотила?

Но Василинка не обижается на маму. Разве знает она, что Василинке страсть как хочется быть такой, как старшие. И может, также учиться в гимназии, как учится Надюшка Ковалева.

Правда, Надюшке не повезло. Да, у Ковалевых нынче беда за бедой. Об этом говорят все женщины с Зеленой улицы, когда собираются возле своих домов, да, пожалуй, и со всей Царской Ветки — так назывался большой поселок, где жили рабочие депо, кондукторских резервов, дровяного и угольного складов, сторожа, посыльные и другие, кто так или иначе был связан с железнодорожным узлом.

Ковалеву Надюшку, дочь паровозного кочегара, исключили из гимназии, потому что нечем было платить: отец тяжело болел.

— Не повезло Надюшке, — жалели женщины.

Навстречу паровозу, на котором стоял отец Надюшки, с большой скоростью двигался товарный состав. Доски на открытой платформе разъехались, и одна из них ударила отца Надюшки в грудь, да так сильно, что едва его отходили. Уже который месяц лежит он в постели и кашляет как в бочку. Соседки советовали Надюшкиной матери судиться с дорогой: пусть заплатят за лечение.

Только та не согласилась.

— Боюсь, мои дорогие, чтобы совсем мужа с дороги не прогнали. С сильным не борись, а с богатым не судись…

На Царской Ветке все помнили, как ходили люди к начальству защищать обиженного человека. Ничего не вышло.

Василинка вроде и не прислушивалась, о чем говорили женщины, но все всегда слышала и запоминала. Вот и тот разговор про Надюшку запал в память. Она знала, что женщины собирали деньги для семьи больного кочегара. Видела даже, как мать вместе с отцом подымали шкаф, стоявший на ящике, и доставали оттуда сверточек: «на черный день», — говорила мать.

— Пусть он, Змитрочка, никогда к нам не придет, а человеку надо помочь.

Отец согласно кивал головой.

У Василинки было и множество своих забот. Едва в конце улицы показывался мороженщик в белом халате и с деревянной кадушкой на голове, всякие разговоры переставали ее интересовать. Было только одно на уме: «Купит мама мороженое или нет?» А мороженщик тем временем приближался и громко кричал:

— Покупайте мороженое, покупайте мороженое!

От этих слов у Василинки сосало под ложечкой — ну никакого спасу! Мороженщик подходил к крыльцу, где сидели женщины, снимал кадушку с головы, ставил ее на землю и открывал все три высокие жестяные банки с мороженым. В одной банке было белое точно снег мороженое, в другой — абрикосовое, а в третьей — шоколадное.

Василинка умоляюще глядела маме в глаза и нетерпеливо ждала, пока та скажет:

— Ну беги за стаканом.

Василинка как молния мчалась домой, брала самый большой стакан и, вернувшись, глотала слюну, пока мороженщик наполнял стакан сладким лакомством. Мать доставала из кармана медный пятак, расплачивалась и только тогда деревянной лопаточкой зачерпывала мороженое и по очереди клала в рот Тоне, Мите и самой Василинке. На душе у Василинки становилось хорошо-хорошо. А мороженщик вновь ставил на голову свою кадушечку и шел дальше.

Но вот на улице появлялся шарманщик. Он снимал с плеча треногу, устраивал на ней дощатый ящичек с круглым окошком, из которого высовывал голову попугай. Шарманщик крутил шарманку и громко, на всю улицу, затягивал: «Маруся ты, Маруся, открой свои глаза…»

Наконец незаметно подкрадывался вечер. Уставшая за день Василинка, забыв помыть ноги, падала на отцовский поношенный кожушок, постланный на полу, и мгновенно засыпала.

— И не говори, отец, и слушать ничего не хочу. Как-нибудь перебьемся с детьми, с собой что-нибудь привезу, все ж экономия будет. Пальто детям к зиме справим. Да и малышам надо побывать в деревне. А то вырастут и не будут знать, на чем хлеб растет.

Отец не соглашался, он не любил «рассыпать семью». Василинка слушала и удивлялась: как может рассыпаться семья, это же не крупа, которую она однажды неумышленно рассыпала, а мама велела: «Собери до крупиночки». Ползала тогда по полу, даже спина заболела. Она очень хотела поехать и надеялась — мать убедит отца, добьется своего.

И мама принялась за хлопоты: мыла, шила, гладила. Не шуточное дело: она едет на родину, где все ее знают. Наконец все готово, вот и вокзал. Фыркает белым паром паровоз, будто облаками все вокруг укрывает. Отец вносит в вагон вещи, а их целая уйма: корзинки крупные и мелкие, узлы большие и маленькие. Мать рассовывает, что можно, под лавку, самый громоздкий узел отец забрасывает на верхнюю полку, туда почему-то никто не залазит. Народу в вагоне уже и так много, а все еще прибывает и прибывает. Становится тесно и шумно.

Наступает минута прощания. Отец разглаживает усы и всех по очереди целует: Митьку, Василинку и мать. Рядом стоит заплаканная Тоня. Она остается дома за хозяйку.

«Скорее бы отошел поезд», — думает Василинка. Не нравится ей эта суматоха. Сейчас, впервые за все последние дни, ей не хочется расставаться с отцом, жаль заплаканную Тоню. Пусть бы они все вместе ехали. Василинка хочет об этом сказать маме, но та подхватывает ее подмышки и подсаживает на вторую полку, где у самого окошка расположился Митька. Василинка понимает, что он ей не уступит удобного места. Привык, что ему, как самому меньшему, все угождают.

Отец с Тоней стоят на перроне. Отец достает из кармашка часы и подымает один палец, показывает, что осталась всего одна минута. С платформы доносится металлический звук, последний удар в колокол: «бом-м-м!» Третий звонок…

Поезд медленно, незаметно трогается и словно плывет вперед. Отец с Тоней машут руками и вскоре исчезают из глаз.

Не отрываясь, Василинка смотрит, как мелькают высокие столбы, железнодорожные будки, возле которых дети машут руками пассажирам, бежит в противоположную сторону стена ровно подстриженных елочек. Поезд прибавляет ходу, вагон качает из стороны в сторону. А мама уже развязывает ситцевый платок и дает детям по ломтику хлеба и по одному яйцу. У Василинки давно сосет под ложечкой, и она с удовольствием принимается за еду, не забыв чокнуться яйцо об яйцо с Митькой. Тот радуется, что Василинкино яйцо разбилось.

Неожиданно раздается властный голос. «Ревизор!» — шепчут вокруг. В этом шепоте и страх и почтение. Василинка видит форменное пальто, шапку, очки, но больше всего ее внимание притягивают руки ревизора. Они так ловко зажимают блестящими щипчиками билеты, из-под которых вылетают маленькие кружочки бумаги.

Все билеты пробиты, но тут случается неожиданное. Осветив фонариком пол, ревизор наклоняется и вытаскивает из-под скамьи оборванного и грязного подростка. Тот вырывается, но широкая рука с толстыми пальцами намертво впилась в плечо безбилетника. Пассажиры, на минуту примолкнув от удивления, зашумели, как растревоженный улей. Кто-то сказал: