Марчелло Арджилли - Ватага из Сан Лоренцо

Орландо был слепым от рождения. Мир представлялся ему сплошным движущимся мраком, в котором разбросано бесконечное множество непонятных предметов и незнакомых людей. В этом величайшем хаосе мальчик передвигался на кончиках пальцев с вытянутыми вперёд руками, словно робкий пугливый гость, и он действительно был гостем в жизни, созданной только для зрячих. Орландо ничего не знал о мире, в котором он рос. Мальчик считал, что и сам он не такой, как другие люди, потому что все жили, конечно, не так, как он. Они не спотыкались на каждом шагу, не разбивали себе голову и ничего не боялись.

А видеть, должно быть, очень приятно, если это действительно даёт возможность не быть одиноким и не чувствовать за пределами тех вещей, которые можно потрогать, пустоту.

«Кто знает, сколько времени нужно пройти, чтобы добраться до самого последнего предмета, доступного человеческому зрению? — порой спрашивал себя Орландо. — Десять минут? Час? Год?» — Ведь мальчик даже не знал, что такое горизонт; для него это было место, до которого можно дотянуться рукой.

По тому, как Орландо все жалели, мальчику было ясно: он очень несчастлив в сравнении с другими людьми. Чувствуя себя таким слабым, одиноким и беспомощным, он мечтал о том, чтобы рядом был человек, которому можно было бы довериться, который помог бы и объяснил, как устроен свет и что такое жизнь. Мальчик тосковал, страдал; ему очень хотелось иметь отца и мать, но желание его было смутным: он не мог себе даже представить, что значит для ребёнка иметь родителей. Целый день Орландо проводил на площади, сидя на складном стуле у стены, а люди проходили мимо него. Если кто-нибудь и замечал слепого, то лишь для того, чтобы бросить ему пять лир, а мальчику хотелось совсем другого. Слепой нуждался в ласке, во внимании, — ну, скажем, называли бы его по имени или спокойно вели за руку.

Старуха была ему чужой. Орландо не знал своих родителей, — они умерли много лет тому назад. Но родителей он представлял себе, конечно, совсем не такими, какой была злая, алчная мегера.

Старуха взяла к себе слепого, когда он был совсем ещё маленьким, и всегда заставляла мальчика просить милостыню. Она выбирала для него самые шумные места в городе, но больше всего Орландо нравилось сидеть возле театра. Когда на улице мало народу, если хорошенько прислушаться, можно уловить доносящуюся из концертного зала музыку. А музыку мальчик очень любил; ведь для того, чтобы её понять, не нужно зрения. И Орландо очень хорошо чувствовал музыку; он даже умел играть на аккордеоне — только, к сожалению, старуха давала ему инструмент очень редко.

Музыка утешала мальчика даже больше, чем чтение единственной книжки, которая у него была. Аккордеон доставлял слепому всегда новые радости, в то время как книжку он знал уже наизусть. Вот если бы он мог прочесть много других книг и узнать о жизни зрячих людей! Но старуха сказала, что книжки стоят дорого и есть вещи гораздо более необходимые. «Должно быть, телячьи мозги!» — подумал мальчике горечью, но без злобы.

Мальчик мечтал о путешествии, не понимая, что это такое, хотя слышал: путешествовать отправляются в поезде. Мысль о том, что можно передвигаться по свету не только идя с вытянутыми вперёд руками или держась за чей-нибудь локоть, а ещё как-то иначе, приводила слепого в восторг.

Но каждый раз, когда Орландо принимался мечтать, его охватывало одно желание, огромное, непреодолимое: никакими усилиями его невозможно было прогнать от себя — желание побывать на море. Он даже сам себе не мог объяснить, откуда взялось это желание. Возможно, слепому очень хотелось побывать на море потому, что его он никак не мог себе вообразить, и ни один предмет из тех, которые он осязал, не мог дать ему представления о море. Континент — это не что иное, как масса земли и камней, подобно тому, что он ощущал у себя под ногами; небо — это миллионы вдохов, а какое же море! Вот если бы почувствовать, как оно пахнет, услышать, какие звуки оно издаёт! Орландо давно мечтал побывать на море; он стыдился своего желания, словно оно было каким-то глупым и недозволенным. Однако желание было очень велико, и порой, когда оно овладевало мальчиком, то заставляло его сильно страдать.

Вдруг Орландо съёжился: он уловил поблизости присутствие старухи. Она подходила к нему только за деньгами или когда хотела побить, но на сей раз мальчику повезло.

— Завтра ты получишь аккордеон, — сказала ему хозяйка. — Только играй весёлую музыку, чтобы привлечь внимание прохожих. Ты мало приносишь домой, а попробуй-ка сварить обед без денег…

Орландо облегчённо вздохнул: этого он никак не ожидал; злая ведьма давала ему аккордеон очень редко.

Старуха пошла спать, а Орландо закутался в одеяло.

«Какой я глупый, — подумал он, — зачем слепому море? Хватит с меня аккордеона; правда, он старый и расстроенный, но всё же с ним не чувствуешь себя таким одиноким».

И, забыв о хлебе и сыре, спрятанных под подушку, слепой вскоре уснул. День для него ничем не отличался от ночи, только ночью не надо было думать.

Прошло два дня. В воскресное утро Марко снова вёл своих пятерых друзей по улицам Рима: сегодня он был свободен.

С тех пор как умер отец, мальчику приходилось туго. Денег, которые зарабатывала мать стиркой белья, не хватало. И Марко стал работать учеником маляра у своего дяди.

В то утро игра не клеилась, хотя её нельзя было назвать неинтересной: дети мчались мимо домов и на бегу срывали всякие объявления. Выигрывал тот, у кого к концу улицы в руках оказывалось больше бумаги. Попутно ребята рассчитывали на то, что их начнут ругать и тогда можно будет огрызнуться или удрать, в зависимости от того, на кого нарвёшься.

Выиграла Джованна, но на этот раз девочка не стала задаваться: она думала о другом.

Последним прибежал Джиджино всего с одним листком, но зато это было почти целое объявление.

— Джованна, смотри, проводится какой-то конкурс… — сказал Джиджино.

Девочка через два года собиралась поступить в учительскую семинарию. Её мать служила в школе уборщицей и мечтала о том, чтобы дочь тоже работала в школе, но не мыла полы, как она, а учила детей.

— Какое ей дело до конкурса, если сейчас каникулы! — презрительно воскликнул Марко.

— Эх, ты, невежда! — отрезал Джиджино. — Те, кто учатся, всегда интересуются такими вещами.

— Видали, невежда! Конечно, Марко не зубрит латынь, как ты, ему нужно работать, — вмешалась Джованна, — но он в тысячу раз смелее тебя, и к тому же он капитан футбольной команды, а ты даже не входишь в число игроков!

— И потом, тоже мне конкурс! — добавила она, взглянув на объявление. — Это же не в учительскую семинарию, а в артиллерийское училище! Терпеть не могу людей, стреляющих из пушек! Уж не собираешься ли ты записаться туда, трусишка?

Все засмеялись. Джиджино действительно не принадлежал к числу храбрецов. Правда, он был отличником в школе, но разве это для ребят представляет какую-нибудь ценность?!

— Что будем делать дальше? — спросил Марко. Ему хотелось внести предложение, но он боялся: вдруг его не поддержат.

Дети называли разные игры, но ни на чём не могли остановиться. Все думали об одном и том же, только никто не решался высказаться первым.

— Какие же вы все лицемеры! — не выдержала, наконец, Джованна. — Предлагаю пойти к слепому; надеюсь, не будет возражений!

Возражений не последовало.

Когда ребята пришли на площадь, они сразу увидели мальчика: он сидел на стуле у входа в театр. Несмотря на жару, на нём был тот же разорванный плащ, что и в прошлый раз, только на коленях вместо книги он держал аккордеон.

Утром площадь казалась совсем другой — большой и нарядной. На розовых фасадах дворцов отражались сверкающие лучи солнца, а прохожие были одеты в разноцветные летние платья. Только слепой оставался таким, как прежде; в нём ничто не изменилось, для него день ничем не отличался от ночи.

— Сколько у нас денег? — спросила вдруг Джованна.

Казначей достал тетрадку, неуклюже сшитую суровыми нитками.

— 1924 лиры, — ответил он, заглянув туда для пущей важности. Отец мальчика работал продавцом в магазине канцелярских товаров и приносил ему бракованные листы бумаги, с надписями наверху — «приходы» и «расходы». Нетрудно было, разрезав листы, сделать из них настоящую бухгалтерскую тетрадку и стать кассиром команды.

— Порядочно, — сказала Джованна. — В таком случае, дай мне пятьдесят лир.

— Что?! — воскликнул Казначей, для которого эти деньги были дороже любого сокровища. — Мы должны купить мяч и заплатить за футбольную площадку для реванша над командой из Сан Джованни. Это вопрос чести!

Джованна сощурила глаза. Когда она так делала, ребята знали: девочке в голову засела упрямая мысль, и переубедить её теперь невозможно.