Александр Торопцев - Азовское море и река Рожайка (рассказы о детях)

Дядя Вася радостно причмокнул:

— Обливная жердёла!

— Где? — не понял Славка.

Перед ним метрах в двадцати играло цыплячьими желтыми листьями дерево: будто солнце полдневное свалилось в посадки, рассыпалось от удара на крошки-листочки да так и осталось жить на дереве.

Они подошли к нему поближе, и Славка понял: не листья это, а жерделы!

— Вот это да!

— Обливная! — дядя Вася нагнул ветку и сорвал плод. — Можно рвать, созрела. И вкус приятный. Ай, да дерево! Как я его раньше здесь не замечал?!

Жерделу эту словно кто-то облил по весне водой волшебной, которая оставила на нем тысячи капелек — они все выросли за лето, соком сладким налились, пожелтели — рви не хочу!

Возвратились они домой, вывалили жерделы в большой таз, бабушка включила керогаз: «Вкусное варенье будет», а Славка лег на кушетку под вишней, и побежали, побежали перед глазами тысячи жерделок.

Спал Славка крепко и спокойно. Большой веер из вишневых ветвей отгонял от него июльскую жару, кот Персик (чисто-оранжевой масти ленивое созданье) подмурлыкивал рядом. Шарик дремал в будке, даже куры угомонились в курятнике — никто ему не мешал.

И вдруг почувствовал Славка в своем сне что-то очень необычное — не страшное, злое, колдунье, не сказочное, доброе, веселое, а какое-то вкусно-вкусное, не понятно откуда появившееся. Он заворочался на кушетке, слуга-ветер над ним усердно заработал вишневым опахалом, а мухи зажужжали: спи, отдыхай!

Но не мог спать Славка! Опутывала его, пропитывала насквозь странная вкусность! Разбудила она его, открыл он глаза, посмотрел на вишню, затем на бабушку, колдовавшую над большим грибом, да не гриб то был, а керогаз с тазом. А над тазом парок клубился, и шапкой-невидимкой висела волшебная вкусность.

— Как раз ко времени, — улыбнулась бабушка, — смотри, какая пенка!

Она показала ему деревянную ложку, но он в ней ничего не увидел, пришлось подняться, подойти к грибу-керогазу, и тут Славка, полусонный, обомлел: варенье!

Жерделовое варенье — лучшее в мире! Кто не видел его — янтарное, пахучее, тот никакого варенья не видел. Кто не ел жерделового варенья с легкой кислиночкой, с такой же легкой горчиночкой — но сладкое, липучее, как мед, как мед же полезное, тот ничего не ел. А кто не пробовал пенки жерделового варенья… нет, пенки, конечно, всем достаться не могут. Потому что мало их. Пенки только для тех, кто протопал по утру километра четыре до посадок, нарвал там собственными руками ведро жердел, принес их бабушке.

— Садись, — сказала бабушка. — Помидоры порезать?

— Нет, — молвил Славка, — пенку хочу.

— Оно и верно! Держи хлеб и вот тебе блюдце.

Бабушка поставила перед ним блюдце с рыхлой, солнечно-желтой пенкой, из которой сочилась яркая, смолянистая, янтарная жидкость, и сложила на груди корявые, старые руки: как-то оценит ее работу внук?

А Славка отломил от белого хлеба кусок мякоти, макнул его в рыхлость пенки, она обхватила хлеб душистой ваткой, и он его в рот — ам!

— Ух! — вырвалось у Славки. — Ну и вкуснота, никогда такой кисленькой сладости не ел!

— То-то! — улыбнулась бабушка, и мир весь солнечный улыбнулся: ешь, Славка, на здоровье пенки жерделового варенья и радуйся!

У тети Веры был веселый, бело кирпичный с голубыми ставнями дом, пятнистая лайка Шарик с хвостом бубликом и погреб под летней кухней. У тети Зины дом был строгий — из красного кирпича, с зелеными ставнями, грозная овчарка Рекс и ветвистое крепкое абрикосовое дерево за будкой.

Началась эта история с Шарика. Тот узнал Славку с первой же минуты, радостно заюлил, заурчал — как самая настоящая добрая лайка. Он гладил Шарика по спине, заглядывал в его верные глаза, пес вилял хвостом — верный друг. Серый же Рекс встретил его спокойно: ну, подумаешь, гость приехал. Славка бросал ему несколько дней кости, хлеб, чтобы он, наконец, признал его, но отношения с ним не складывались, хотя поддерживать их приходилось постоянно: за будкой Рекса стоял туалет, пройти туда можно было по узкой тропке между зоной Рекса (вытоптанным на земле кругом) и курятником.

Ходил Славка по этой узенькой тропинке, поневоле со страхом посматривая на сильную овчарку, которая могла запросто порвать цепь и броситься на любого, кто ей не понравится. Обычно Рекс прятался от зноя в будке, но его зоркие глаза следили за каждым шагом гостя, а из мощной груди доносилось злое порыкивание. Никакие человеческие отношения с Рексом не налаживались.

То ли дело Шарик, верткий дружок! Как он радовался, когда Славка утром, напомидорившись (любил он помидоры с огорода, жирно политые пахучим маслом и густо посыпанные зеленым луком!), играл с ним перед уходом на море! Каким приятным дружеским лаем встречал вечерами Славку, просоленного Азовским морем, пропаренного солнцем. Вот собака, так собака.

Но однажды, запивая помидорную вкусность абрикосовым компотом, Славка услышал крик:

— Айда на море! — звали его Колька с Генкой.

— Иду! — он допил компот, на всех парусах бросился к калитке и вдруг:

— Р-гав!

Раздался пронзительный собачий лай, и злой упругий зубастый комок врезался в ногу. Славка от неожиданности и страха остановился, как столб.

— Р-гав! — пес схватился зубами за брюки.

А Славка сердца своего не чувствует, так испугало, ошеломило его предательское нападение Шарика. А тот рычит, гавкает, бесится, сожрал бы Славкину ногу вместе с брючиной.

— А ну пошел прочь, окаянный! На тебе, на! — тетушка Вера спасла Славку от разъяренной лайки. — В будку, сказала!

Она держала в руках ремень, собака спряталась в будке. А славка как стоял — так и стоит. Ноги трясутся, сердце прыгает.

— Как же ты так, Слава?! — тетя Вера обняла его, дрожащего. — Укусил? Нет? Покажи ногу. Нет. А брюки зашьем, не горюй. Пошел в будку, — крикнула она и обняла племянника за плечи, приласкала.

Он уткнулся ей в грудь, теплую, как у мамы, и дрожь стала быстро гаснуть, таять.

— Я же ему кость только что кинула, ты же видел!

— Какую кость?

— Обыкновенную. В будку. Сейчас отстебаю тебя за милую душу! Сидеть! Пойдем в хату. Компотику выпьешь, легче станет.

Холодный абрикосовый компот быстро снял дрожь, но горечь на душе осталась.

— Тю! Ты опупел, Славка! — удивились деревенские друзья, когда он, барахтаясь в барашках теплого моря, рассказал им о злом Шарике. — Да он за кость на мать родную бросится. Собака ведь!

Долго-долго отношения с Шариком не налаживались — они смотрели друг на друга с недоверием несколько дней. До случая с Рексом.

Пришел дядя Ваня, муж тети Зины, с работы после получки в хорошем настроении, веселый. Дал по такому случаю пять рублей дочери, три рубля Славке и зашутковал:

— Эх, Славка, какой ты едок! Борща миску съесть не можешь. Вот, помню, я в твои годы…

А в Славкины годы он уже работал то там, то сям. И, чтобы ему больше платили, есть нужно было ого-ого сколько — так издавна оценивали на Руси работника.

— Помню, борща миску слопаешь, да еще миску помидоров с огурцами, а потом крынку молока. А в той крынке — таких кружки три.

— Ну и что? — дернуло Славку за язык. — И я могу тарелку борща съесть и три кружки молока выпить, подумаешь.

— Кишка тонка, — не поверил дядя Ваня.

— А вот и не тонка. Сказал съем, значит, съем, — Славку уж совсем разозлило это недоверие к своему желудку.

— Зина, налей-ка этому доброму молодцу тарелку борща. Посмотрим, на что он способен.

— Я еще и больше могу, подумаешь, — буркнул Славка, хотя страшок пробежал по его кишкам: тарелки у них были здоровенные, а кружки — чуть не с пол-литра.

— Наливай, Зина! — загорелся бывший батрачонок, но тут и Славка вошел в азарт: «Неужели я не съем эту тарелку борща?!»

Соревнования начались. Сестра Люда и бабушка были вроде как зрители, тетя Зина — судьей, хотя симпатии ее были на Славкиной стороне: борща она налила не до синей каемочки. Славка мысленно поблагодарил тетушку и стал спокойно хлебать борщ по-азовски. А что это за вкуснятина такая, знают только те, кто ел его. Но подвел Славку не борщ, а скорее всего — хлеб. Дядя Ваня каждый вечер приносил из пекарни три буханки горячего белого южного хлеба, и Славка позабыл, что такого хлеба можно съесть очень много.

Четыре кусмана хлеба и тарелку борща, как ни в чем не бывало, съел он, возгордился явным успехом в первом раунде, а дядя Ваня погрустнел, но не сдался:

— Молоко наливай.

Тетя Зина налила молоко в кружку не до синей линии (у них на всей посуде были синие линии по краю), Славка проглотил его уверенно и, жадно посматривая на хлеб, сказал:

— Наливайте еще!

Если бы он ел борщ без хлеба, может быть, и выиграл бы. Но куски-то они режут — во! Раз-два и полбуханки. Ну и что, что теплый, тает во рту — кишки-то он все равно занимает. Вот этого и не учел Славка.