Жаклин Уилсон - Звездочка моя!

ГЛАВА 2

СОЛНЦЕ

— Улыбочку, пожалуйста!

— Все улыбаемся! Вот так!

— Смотрим все на меня! Девочка, да, ты, сбоку, улыбнись.

— Деточка в красных туфлях, улыбайся!

Это он про меня. Я одна не улыбаюсь. Папа демонстрирует журналистам свою знаменитую, слегка кривую улыбку и откидывает назад длинные взъерошенные волосы. Выглядит он очень круто: весь в черном, а на ногах кеды с серебристыми пайетками. Сейчас папа совсем не папа, а Большой Дэнни, от корней волос до огромного перстня в форме черепа с бриллиантами, который оттягивает его мизинец.

Мама тоже улыбается всем, то и дело встряхивая выкрашенными в розовый цвет локонами — в тон гофрированному платью с цветочным орнаментом, перехваченному широким черным поясом со стразами. На длинных ногах черные колготки в сеточку и безумно высокие «лубутены» с красной подошвой. Она давно не работает моделью, но прекрасно помнит, как надо производить впечатление.

Моя сестра Конфетка уже сейчас почти модель. Светлые волосы ей специально для сегодняшней съемки выпрямили, и они рассыпались по плечам сверкающим водопадом. На глазки ей разрешили нанести по одному штриху сиреневых теней — в цвет пышного платья. На плечах у нее черная вельветовая курточка со всеми ее значками и брошками, а на ногах колготки в черно-лиловую полоску и маленькие черные туфельки с острыми носами. Этот наряд она придумала сама, хотя ей всего только пять. Конфетка умеет вести себя как звездный ребенок с самых первых шагов.

Ас еще маленький, и звезды ему глубоко неинтересны. Сначала его хотели одеть в мини-версию папиного наряда, но он визжал и отбрыкивался, а потом заявил, что ни за что не наденет этот дурацкий наряд. Ему нужен костюм Тигрмена, а не то он всех закусает. Так и оставили его в костюме Тигрмена в золотую и черную полоску с длинным хвостом. А мама ему еще усы нарисовала.

При его появлении все тут же заахали и заворковали. Ас рычит, и все понарошку пугаются. Проще игры не придумаешь, но Ас счастлив и готов играть в нее с утра до вечера.

Вспышки фотокамер радуют его гораздо меньше. Он жмурится, прячет голову и хватает маму за руку. Она подняла его, прижала к себе, а он уткнулся носом ей в шею и даже немного улыбнулся.

А я не улыбаюсь. Не могу. Мне запретили.

— Зубы не показывай, испортишь снимки, — прошипела мама, когда наш «Мерседес» подъехал к красной дорожке.

У меня между передними зубами щербинка, а боковые наезжают друг на друга. Мама говорит, что мне надо вырвать несколько зубов и поставить брекеты, но я очень боюсь боли. В любом случае, как сказал нам зубной врач, надо подождать несколько лет. Я бы с удовольствием подождала несколько столетий. Впрочем, даже с нормальными зубами я испорчу любую семейную фотографию. Я не такая светленькая, как Конфетка, и не такая очаровательная, как Ас. Они похожи на маму. А я на папу. Я темная, у меня пышные и непослушные волосы и большой нос. Это все идет папе, но совершенно не идет мне.

И одежда на мне совсем не смотрится. Все, что сейчас на мне, выбирала мама, потому что она совсем не доверяет моему вкусу. Я не знаю, как правильно подбирать топики к юбкам или штанам (и мне, если честно, все равно, что с чем носить), а единственные туфли, которые я люблю, это те, в которых удобно. Я бы с удовольствием надела такие же сверкающие спортивные туфли, как у папы, но мама сказала, что я в них похожа на пацанку. Пришлось надевать изящные алые туфельки на очень высоком каблуке. Конфетка от них в восторге. Она мечтает поскорее вырасти, чтобы самой носить такие, но даже мама считает, что пять лет — слишком рано для каблуков.

Еще на мне очень странные черные легинсы из искусственной кожи, которые липнут к ногам и от которых все чешется, и синяя бархатная туника. Я терпеть не могу бархат, тем более что у меня обкусанные ногти, и каждый раз, когда я неровным краем задеваю ткань, меня передергивает.

Нет, все, что угодно, только не улыбаться, пожалуйста. Мама мне не разрешает, и я, если честно, не хочу. Ненавижу все эти красные дорожки. Сегодня премьера фильма «Милки Стар», это комедия о мальчиковой рок-группе, и у папы там небольшая роль сумасшедшей рок-звезды. Он играет, по сути, самого себя, вот только уже прошло сто лет с тех пор, как он выпустил настоящий хит, а со дня последнего концерта и того больше. Но мне строжайше запрещено об этом даже заикаться.

И все-таки папа до сих пор мегапопулярен — по обе стороны дорожки толпа скандирует его имя:

— Дэнни! Эй, Большой Дэнни!

— Я люблю тебя, Дэнни!

— Распишись у меня в альбоме, Дэнни, пожалуйста!

— Ты мой бог, навеки, навсегда!

«Навеки, навсегда» — это самый известный папин хит. Эту песню знает каждый. Она много недель держалась в чартах и до сих пор входит в список золотых хитов на радиостанциях, которые часто заказывают слушатели, а в прошлом году ее крутили заглавной темой в одном телевизионном романтическом комедийном сериале. Ее всегда выкрикивают в толпе на концерте. Вот и сейчас кто-то затянул, остальные подхватили, вскинули руки вверх и в такт раскачиваются. Почти все, кто поет, — женщины старше мамы. Наверняка среди них есть уже бабушки, но и они поют и визжат как подростки.

Папа тоже подхватил мелодию, и по дороге к заграждениям у входа он слегка валяет дурака, раздает автографы и не перестает улыбаться до тех пор, пока сверкают фотовспышки. Мама с ним рядом, на одной руке Ас, за другую держится Конфетка. Я неуклюже плетусь за ними, стиснув уродливые зубы.

В толпе я замечаю девочку моего возраста, высокую, тоненькую и темную. Волосы у нее забраны в хвост. Рядом с ней женщина, наверное мама или старшая сестра, они очень похожи: она тоже тоненькая и темная, тот же хвост. Обе в черном, на руках перчатки в сеточку: такие перчатки когда-то давно носил папа, они были его фирменным стилем.

Обе они во все глаза глядят на папу.

— Дэнни, взгляни! Вот она, твоя судьба, твоя Доля! — выкрикнула женщина, тыча ей пальцем в грудь. Дочке, кажется, все равно, что мама кричит и тычет в нее пальцем. Она сама, гордо выкатив плоскую грудь, завопила:

— Да, я Доля!

Глаза у нее сверкают, и все лицо светится.

Это что, имя такое? Разве можно таким именем гордиться?

«Сладкая ты моя доля» — так называется папина песня. Она есть на одном из его ранних альбомов, и знают ее только самые преданные фанаты.

Не слишком хорошая песня, да? Да и что за имя такое — Доля? Надо издать закон, запрещающий родителям давать детям ужасные имена. Мое имя в списке самых ужасных будет на первом месте. Меня зовут Солнце. Да.

Уверена, что даже вы над ним засмеялись. Как и все остальные.

— Солнце! — шепнула мне мама. — Идем, нам пора заходить!

Фотографы развернули камеры обратно на ковровую дорожку. Там визжит светловолосая актриса, схватившись за лиф платья, из которого показалась грудь.

— Любой дурак поймет, что она это специально, — сказала мама. — Идем, Солнце, шевелись!

— Дэнни, Дэнни, не уходи, пожалуйста! Сюда! Подойди сюда! — с отчаянием в голосе закричала мама Доли.

— Попроси папу с ними поздороваться, — попросила я.

Она вздохнула и изогнула бровь, на секунду задумавшись. Вспышки камер по-прежнему сверкают там, где только что лопнуло платье.

— Смысл? — ответила она. — Его уже отсняли. Идем.

И я медленно двинулась дальше, еще раз обернувшись на них. Мама Доли продолжает кричать. Глаза у нее выпучены, рот широко открыт, она словно сошла с ума, и смотреть на нее страшно. Я взглянула на Долю, а она на меня. У нее очень странное выражение лица, жуткое, тоскливое. Не может быть, что она влюблена в папу. Он для нее слишком стар. Мы не сводим друг с друга глаз. Мы как будто бы знаем друг друга.

Меня передернуло, и я повернулась к папе. Он еще раз взмахнул толпе, дотронулся пальцами до губ и отправил воздушный поцелуй, а затем ушел в кинотеатр, держа Конфетку за руку. Мама с Асом на руках исчезла следом за ним.

Я осталась одна у красной дорожки и не знаю, что мне делать. Ко мне подошел большой охранник.

— Вы дочка Дэнни Килмана? — спросил он.

Я кивнула.

— Тогда проходите внутрь, мисс, — и он направил меня к входу.

В последний раз я посмотрела на Долю. Кажется, ее мама заплакала. Мне их ужасно жаль, но я ничем не могу помочь. Я поплелась в кинотеатр и, подвернув ногу на высоких каблуках, оказалась в шумной толпе. Несколько раз я повернулась кругом, не зная, куда мне дальше идти или кого бы спросить, — и вдруг мама опустила мне руку на плечо.