Профессорский городок - Антон Маргамов

Воробьи за окном сначала над Сережей посмеивались, но потом даже как-то, вдруг, зауважали. Должно быть – за настойчивость и упорство. А некоторые так и вовсе побаиваться начали. Мало ли какие у таракана Сережи тараканы в голове завелись, раз он так часто на твердый пол мастерской спрыгивать не боится.

Не серьезно о серьезном.

С самого детства про Академика Кузнечика (который тогда еще не был Академиком) все говорили : « смотрите какой серьезный мальчуган!»

Потом, когда будущий Академик Кузнечик немного подрос, взрослые, глядя на него, уважительно перешептывались: «только поглядите какой серьезный парень!»

А потом, когда Кузнечик совсем и окончательно вырос и стал, наконец, Академиком – все вокруг, явным пиететом начали называть его не иначе как серьезный мужчина.

– это все потому обо мне такое мнение сложилось, – размышлял Академик, пытаясь разогнаться по аллеям парка на собственном двухколесном самокате, – что мне раньше веселиться некогда было, нужно же было, на секундочку, Академиком становиться.

– зато тепе-е-е-ееерь, – запутавшись в веревках бумажного змея, пыхтел на лужайке состоявшийся, наконец, Академик – когда я выучил все на свете формулы и уравнения, вызубрил все падежи и спряжения и запомнил все на свете моря и континенты, мне можно, наконец, немножко повеселиться.

Но удивительно стремительный самокат неизменно сбрасывал Академика на жесткий асфальт, а чрезвычайно гибкие веревки бумажного змея неизменно связывали Академика по рукам и ногам мертвой хваткой. Поэтому – настоящего веселья у Академика Кузнечика никак не получалось.

– Наверное, это потому, что веселиться и становиться серьезным Академиком нужно в обратной последовательности – вздыхал Академик Кузнечик, потирая свои ушибленные и связанные места.

Шутки с повидлом.

Профессор Чижиков обожал подшучивать над Академиком Кузнечиком.

– Скажите, уважаемый Иван Тарасович! – бывало, кричал Чижиков Кузнечику, врываясь к нему на кафедру посреди рабочего дня – Что объединяет ваш стул и ваш стол?

– Буква «с» – бурчал в ответ Академик Кузнечик, уже подозревая какой-нибудь подвох.

– Мыслите шире, Академик, за вами вся Русская наука! – хохотал во все горло Чижиков.

– Ну я, – предположим я их объединяю! – еще более обиженно кипятясь, ворчал Академик Кузнечик.

– Умоляю, не льстите себе, Академик! – сгибался от хохота Чижиков. – вы, с вашей субтильной конституцией и сутулостью их скорее разделяете, да на вас острых углов больше чем на всей этой мебели!

– Зато ваше чувство юмора состоит сплошь из тупых углов… – обиженно утыкал нос в очередную научную диссертацию Академик Кузнечик.

– Ну что, вы, дорогой мой, Иван Тарасович, не будем ссориться. Едва отдуваясь от смеха, пыхтел Чижиков. Вот вам ветвь мира. Протягивал в знак примирения в своей широкой ладони булочку с повидлом Академику профессор. И убегал по своим делам.

– Что же, Павел Терентьевич, все-таки объединяет стул и стол? – кричал ему вслед Академик, с удовольствием откусывая от булочки.

– Хорошая шутка! – счастливо улыбаясь, кричал уже в дверях убегающий профессор, счастье дружбы и булочка с повидлом.

Почти по Канту.

Больше всего на свете, ну кроме сантехника Гаврилова, хлебных крошек и полетов, конечно – таракан Сережа любил вечер. И не абы какой, а вечер, который каждый вечер наступал в их с Гавриловым мастерской. Вечером, в мастерской было по-особенному уютно. Уютным было все. Уже приготовившийся петь и согревающий по этому поводу малиновым вареньем горло, Гаврилов, обутый в оба тапочка, запахи этого самого варенья, перемешанные с запахами разных инструментов, железяк и солидола.

Но самым удивительным, для таракана Сережи были раскинувшиеся в далеком небе звезды. Сереже нравилось представлять, что в далеком-далеком небе, есть тысячи своих мастерских, и тысячи удивительных Сантехников в этих мастерских, и миллион хлебных крошек на их полу, и в этих звездных мастерских, окна которых и излучают уютное звездное свечение, так же сидят и смотрят на далекие огоньки тысячи таких же маленьких, как он сам, тараканов. И вот сейчас, тысячи таких же, как Гаврилов сантехников, начнут петь. И у них получится самый настоящий звездный хор.

И внутри Сережи, где-то в самой Сережиной маленькой тараканьей груди, рождалось удивительное и теплое чувство.

Про птичек.

Воробей Толя был смелой птицей. Не такой смелой «птицей» как таракан Сережа, конечно, но все-таки.

Воробей Толя даже кота Рыжика не очень так чтобы боялся. Да что там. То есть совсем. Ну не капельки даже. Ни его самого, ни его рыжей шерсти, ни его огромных и острых когтей.

Кот Рыжик, если честно, в свою очередь, не очень то и стремился как-нибудь напугать воробья Толю. Коту Рыжику и без Толиных страхов забот хватало.

Расписание у Рыжика было плотное: то котлет у поварихи Даши вовремя стянуть не забудь, то рыбку за профессором ,Чижиковым беги, доедай. Занятой, словом, кот был, с утра и до вечера занятой, что называется.

Какой уж тут воробей. Пусть даже и Толя.

А Толя по этому поводу и не расстраивался вовсе. Чирикал себе с утра до вечера и жизни своей воробьиной радовался.

Вот так.

Красивые щи.

Затеяла однажды повариха Даша щи варить. Капусту как положено соломкой нарезала. Картошки начистила. Бульон мясной вскипятила. Даже на плечи своих поварят ответственность в этот раз не стала перекладывать.

Приготовила, одним словом, не суп, а произведение искусства. Кубизм и супрематизм с постимпрессионистами в одной кастрюле. Русский авангард, одним словом.

Пальчики от такого супа облизать можно и даже ладошки целиком проглотить.

Стоит повариха Даша у плиты и любуется своим супом. А в нем капельки наваристые одна краше другой переливаются, морковка искорками огненными словно солнышко сияет, капуста листик к листику уложена и на язык просится. А уж аромат какой от этого супа на весь профессорский городок исходит, закачаешься.

Даже у сантехника Гаврилова, в мастерской, на другом конце профессорского городка, этот аромат словно солдат на посту стоит.

А Гаврилов, как только этот аромат учуял, сей же час в столовую засобирался.

– Пойду что ли – говорит Гаврилов таракану Сереже – по сантехнической части их (ну, в смысле – столовую) проинспектирую, давно – говорит – у них, то есть, не был.

И ушел. А Сережа только усиками ему вслед шевелит. Понимаю, мол…Чего уж там…

И Дворник Степанов тоже, как волшебного аромата вдохнул, у себя в дворницкой, так сразу метлу в сторону отложил и гири в сторону забросил. И тоже в столовую решил заглянуть.

Словом, все обитатели профессорского городка тоже в сторону столовой потянулись…

А повариха Даша, тем временем, в столовой, на красоту ей приготовленную в кастрюле любуясь, даже загрустила маленько.

– и как, – думает – им это произведение искусства вот так, за здорово живешь разрешить в пищу употребить? Этой красотой впору мир спасать, как классики говорили, а не кушать ее по тарелкам разлив.

Схватила, словом Даша, вдруг, свою кастрюлю, и бежать.

А все остальные, увидев такое дело, конечно, за ней сразу припустили.

Потому, что голод не тетка.