Редьярд Киплинг - Маугли

– Тише! Долг Крови уплачен! – сказал Маугли. – Спой свою песню, Вантала!

– Он больше не будет охотиться, – сказал Серый Брат. – И Акела тоже молчит, уже давно.

– Мы разгрызли кость! – прогремел Пхао, сын Пхаоны. – Они бегут! Убивайте, убивайте их, Охотники Свободного Народа!

Псы один за другим разбегались, крадучись, с потемневших от крови отмелей к реке, в густые джунгли, вверх по течению или вниз по течению – туда, где дорога была свободна.

– Долг! Долг! – крикнул Маугли. – Платите Долг! Они убили Акелу! Пусть ни один из них не уйдет живым!

Он помчался к берегу с ножом в руке, чтобы не дать уйти ни одному псу, который отважился бы броситься в реку. Но тут из-под горы мертвых тел показались голова и передние лапы Акелы, и Маугли опустился перед ним на колени.

– Разве я не говорил, что это будет моя последняя битва? – прошептал Акела. – Славная была охота! А как ты, Маленький Брат?

– Я жив, Акела…

– Да будет так. Я умираю, и я хотел бы… хотел бы умереть ближе к тебе, Маленький Брат.

Маугли положил страшную, всю в ранах голову Акелы себе на колени и обхватил руками его истерзанную шею.

– Давно прошли времена, когда жив был Шер-Хан, а человечий детеныш катался голый в пыли, – кашляя, сказал Акела.

– Нет, нет, я волк! Я одной крови со Свободным Народом! – воскликнул Маугли. – Не по своей воле я стал человеком!

– Ты человек, Маленький Брат, волчонок, взращенный мною. Ты человек, иначе Стая бежала бы от Диких Собак. Тебе я обязан жизнью, а сегодня ты спас всю Стаю, как я когда-то спас тебя. Разве ты не помнишь? Теперь уплачены все долги. Уходи к твоему народу. Говорю тебе еще раз, зеница моего ока, охота кончена. Уходи к своему народу.

– Я не уйду. Я стану охотиться один в джунглях. Я уже говорил.

– За летом приходят дожди, а за дождями – весна. Уходи, пока тебя не заставят уйти. Уходи к твоему народу. Уходи к человеку. Больше мне нечего тебе сказать. Теперь я буду говорить со своими, Маленький Брат, можешь ты поднять меня на ноги? Ведь я тоже Вожак Свободного Народа.

Очень осторожно и ласково Маугли поднял Акелу на ноги, обхватив его обеими руками, но волк испустил глубокий вздох и начал Песню Смерти, которую надлежит петь каждому вожаку умирая. Песня становилась все громче и громче, звучала все сильнее и сильнее, прогремела далеко за рекой, а когда умолкло последнее «Доброй охоты!», Акела высвободился на мгновение из рук Маугли, подпрыгнул в воздух и упал мертвым на свою последнюю, страшную добычу. Маугли сидел, опустив голову на колени, забыв обо всем, а тем временем последнего из раненых псов настигли и прикончили беспощадные волчицы. Мало-помалу крики затихли, и волки, хромая, вернулись считать мертвых. Пятнадцать волков из Стаи, а с ними шесть волчиц лежали мертвыми у реки, и из всех остальных ни один не остался невредимым. Маугли просидел всю ночь, до холодного рассвета. Влажная от крови морда Пхао легла ему на руку, и Маугли отодвинулся, чтобы тот мог видеть распростертое тело Акелы.

– Доброй охоты! – сказал Пхао, словно Акела был еще жив, а потом, обернувшись, кинул через искусанное плечо остальным: – Войте, собаки! Сегодня умер Волк!

Зато из всей стаи рыжих собак, из двухсот охотников Декана, которые хвастались тем, что ничто живое в джунглях не смеет им противиться, ни один не вернулся в Декан с этой вестью.

На второй год после большой битвы с Дикими Собаками и смерти Акелы Маугли было лет семнадцать. На вид он казался старше, потому что от усиленного движения, самой лучшей еды и привычки купаться, как только ему становилось жарко или душно, он стал не по годам сильным и рослым. Когда ему надо было осмотреть лесные дороги, он мог полчаса висеть, держась одной рукой за ветку. Он мог остановить на бегу молодого оленя и повалить его набок, ухватив за рога. Мог даже сбить с ног большого дикого кабана из тех, что живут в болотах на севере. Народ Джунглей, раньше боявшийся Маугли из-за его ума, теперь стал бояться его силы, и, когда Маугли спокойно шел по своим делам, шепот о его приходе расчищал перед ним лесные тропинки. И все же его взгляд оставался всегда мягким. Даже когда он дрался, его глаза не вспыхивали огнем, как у черной пантеры Багиры. Его взгляд становился только более внимательным и оживленным, и это было непонятно даже самой Багире.

Однажды она спросила об этом Маугли, и тот ответил ей, засмеявшись:

– Когда я промахнусь на охоте, то бываю зол. Когда поголодаю дня два, то бываю очень зол. Разве по моим глазам это не заметно?

– Рот у тебя голодный, – сказала ему Багира, – а по глазам этого не видно. Охотишься ты, ешь или плаваешь – они всегда одни и те же, как камень в дождь и в ясную погоду.

Маугли лениво взглянул на пантеру из-под длинных ресниц, и она, как всегда, опустила голову. Багира знала, кто ее хозяин.

Они лежали на склоне горы высоко над рекой Вайнгангой, и утренние туманы расстилались под ними зелеными и белыми полосами. Когда взошло солнце, эти полосы тумана превратились в волнующееся красно-золотое море, потом поднялись кверху, и низкие косые лучи легли на сухую траву, где отдыхали Маугли с Багирой. Холодное время подходило к концу, листва на деревьях завяла и потускнела, и от ветра в ней поднимался сухой, однообразный шорох. Один маленький листок бешено бился о ветку, захваченный ветром. Это разбудило Багиру. Она вдохнула утренний воздух с протяжным, глухим кашлем, опрокинулась на спину и передними лапами ударила бьющийся листок.

– Год пришел к повороту, – сказала она. – Джунгли двинулись вперед. Близится Время Новых Речей. И листок это знает. Это очень хорошо!

– Трава еще суха, – отвечал Маугли, выдергивая с корнем пучок травы. – Даже Весенний Глазок (маленький красный цветок, похожий на восковой колокольчик), даже Весенний Глазок еще не раскрылся… Багира, пристало ли черной пантере валяться на спине и бить лапами по воздуху, словно лесной кошке?

– Аоу! – отозвалась Багира. Видно было, что она думает о чем-то другом.

– Послушай, ну пристало ли черной пантере так кривляться, кашлять, выть и кататься по траве? Не забывай, что мы с тобой хозяева джунглей.

– Да, это правда, я слышу, детеныш. – Багира торопливо перевернулась и стряхнула пыль со своих взъерошенных черных боков (она как раз линяла после зимы). – Разумеется, мы с тобой хозяева джунглей! Кто так силен, как Маугли? Кто так мудр?

Ее голос был странно протяжен, и Маугли обернулся посмотреть, не смеется ли над ним черная пантера, ибо в джунглях много слов, звук которых расходится со смыслом.

– Я сказала, что мы с тобой, конечно, хозяева джунглей, – повторила Багира. – Разве я ошиблась? Я не знала, что детеныш больше не ходит по земле. Значит, он летает?

Маугли сидел, опершись локтями на колени, и смотрел на долину, освещенную солнцем. Где-то в лесу под горой птица пробовала хриплым, неверным голосом первые ноты своей весенней песни. Это была только тень полнозвучной, переливчатой песни, которая разольется по джунглям после. Но Багира услышала ее.

– Это Ферао, красный дятел, – сказала Багира. – Он помнит. Мне тоже надо припомнить мою песню. – И она начала мурлыкать и напевать про себя, время от времени умолкая и прислушиваясь.

В джунглях Индии времена года переходят одно в другое почти незаметно. Их как будто всего два: сухое и дождливое, но если приглядеться к потокам дождя и облакам сора и пыли, то кажется, что все четыре времени года сменяют друг друга в положенном порядке. Всего удивительнее в джунглях весна, потому что ей не приходится покрывать голое, чистое поле новой травой и цветами, ей надо пробиться сквозь перезимовавшую, еще зеленую листву, которую пощадила мягкая зима, чтобы утомленная, полуодетая земля снова почувствовала себя юной и свежей. И весна это делает так хорошо, что нет на свете другой такой весны, как в джунглях.

Наступает день, когда все в джунглях блекнет и самые запахи, которыми напитан тяжелый воздух, словно стареют и выдыхаются. Этого не объяснишь, но это чувствуется. Потом наступает другой день, когда все запахи новы и пленительны и зимняя шерсть сходит у зверей длинными свалявшимися клочьями. После этого выпадает иной раз небольшой дождик, и все деревья, кусты, бамбук, мох и сочные листья растений, проснувшись, пускаются в рост с шумом, который можно слышать. А за этим шумом и ночью и днем струится негромкий гул. Это шум весны, трепетное гудение – не жужжание пчел, и не журчанье воды, и не ветер в вершинах деревьев, но голос пригретого солнцем, счастливого мира.

Прежде Маугли всегда радовался смене времен года. Это он всегда замечал первый Весенний Глазок глубоко в гуще травы и первую гряду весенних облаков, которую в джунглях ни с чем не спутаешь. Его голос можно было слышать по ночам, при свете звезд, в сырых низинах, густо усеянных цветами; там он подпевал хору больших лягушек или передразнивал маленьких сов-перевертней, что ухают всю весеннюю ночь напролет. Как и весь его народ, из четырех времен года он выбирал весну для своих скитаний – просто ради удовольствия бегать, рассекая теплый воздух от сумерек до утренней звезды, и возвращаться, хохоча и задыхаясь, в венке из свежих цветов. Четверка волчат не кружила вместе с ним по джунглям – она уходила петь песни с другими волками. У обитателей джунглей бывает много хлопот весной, и Маугли слышал, как они мычат, вопят или свищут, смотря по тому, что полагается их природе. Их голоса звучат тогда не так, как в другие времена года, и это одна из причин, почему весна зовется Временем Новых Речей.