Наталия Лойко - Женька-Наоборот

На вопросы солидного рабочего человека надо не огрызаться, а отвечать по всей форме. Так и так, действительно накрутил.

Но ведь прежде Толик его и без слов понимал. И верил. И всегда заступался. Вот, к примеру, в тот день, когда Женя нечаянно спутал «оптику» и «аптеку». Отец — за ремень, а брат (больной, температура тридцать девять и три!) — на защиту. Пришлось отцу ехать на улицу 25-го Октября и выяснять, наврал Женя про ремонт или просто в двух буквах ошибся.

Анатолий, бывало, разбирался в Жене с налету, сам заявлял, что видит его насквозь. Мигом чуял — накрутил ты там или не накрутил.

— Молчишь, — усмехнулся старший брат.

Младший резко высвободился из-под пиджака.

— Да с чего мне молчать? Так и знай: накрутил! И налгал. И своровал. И всех нас выставил мачехами.

— Ну-ка притормози. — Анатолий ухватил крепкой ручищей вздувшуюся на Жениной спине новую тенниску. — Слушай, дурачина, где тут на вашей улице или же во дворе можно присесть потолковать по-мужски?

Женя, конечно, не прочь был потолковать по-мужски. Но только не во дворе, хотя еще перед маем туда приволокли кучу скамеек, и все с удобными спинками.

— Очень нужно во дворе! У нас мальчишки знаешь какие… Начнут пялиться из всех окон, на балконы повылезут.

— Так ведь сейчас ночь!

— Они и ночью повылезут.

Для серьезной мужской беседы Женя облюбовал тупичок между оградой и дощатой стеной ларька. Нашлись и сиденья — порожняя тара с наклейкой: «Овощи-фрукты». Усаживаясь, Женя пробормотал:

— В этом ларечке мама к сегодняшнему рождению брала огурцы.

Так и лезло на ум это неудавшееся рождение!

Потолковали о многом. О том, что случилось с родителями за последние год-два. О том, как понимать их слова «настоящая жизнь». О том, что Жене до смерти хочется в Шебелинку, что он пригодится промыслу, поскольку руки его не такие уж «крюки». Жене пришлось говорить не только про руки, но и про отпечатки пальцев. Про всю историю, которая началась с бидона, пропахшего керосином, а кончилась срывом приличного приема гостей.

— Конечно, я накрутил. Только вот насчет мачехи я совсем, совсем ни при чем.

— Знаю, что ни при чем, — сказал Анатолий. Он по-прежнему видел Женю насквозь. — Тут другая причина. Ты не очень замерз? Не стесняйся, тяни пиджак.

Если бы Надежда Андреевна увидела в эту минуту своих сыновей, сидящих плечо к плечу, она бы, наверное, подумала о давнем снимке, на котором оба они запечатлены в рубашечках, вышитых ее руками. У старшего и сейчас был такой же смелый, спокойный взгляд. Младший, как и тогда, улыбался чуть настороженно.

— Вот и ночь… — негромко произнес Женя.

Он глядел прямо через дорогу, смутно лоснившуюся в холодном лунном блеске, за которой высилась громада восьмиэтажного дома. Электричество горело в двух-трех квартирах, остальные давно погрузились во тьму. Длинные ряды черных стеклянных прямоугольников кое-где отсвечивали тусклой голубизной.

На темном лице Анатолия ярко сверкнули белые зубы:

— Был бы ты, Женька, с нами в одну декабрьскую ночь! Ты бы ее назвал: «Зарево над Шебелинкой». Или так: «Огненный столб укрощен».

Женя насторожился.

Пожалуй, он тоже не разучился понимать своего брата. Сейчас Толик опишет ему эту необыкновенную ночь, а следом задаст вопрос. Женя знает какой!

Анатолий начал рассказ о беде, о стихийном бедствии, обрушившемся на промысел. А больше всего о героизме, проявленном в ту тревожную ночь… Кстати, когда Женя еще раз заговорит о своем решении стать самостоятельным человеком, он напомнит Толику его же слова: «К подвигу надо готовиться с ранних лет».

Женя мысленно переносится в Шебелинку. Он видит, как из недр земли, через фланец, под страшным напором газа вылетает неприметная частичка горной породы. Бац о металл! Искра. Из искры — пламя.

Плавится раскаленная почва. Бульдозеры возводят вокруг бушующего огня защитный земляной вал. Из Харькова мчатся на помощь десятки красных машин. Прикрываясь огромным металлическим щитом и завесой воды из тридцати брандспойтов, бригада буровиков ворвалась в самое пекло. Вторглась, открыла задвижку — путь воде в горящую скважину. Вот какая случилась ночь в мирной южной степи!

Завершил битву танк, присланный командованием округа. Танкисты прямой наводкой срезали «елку», веером разбрасывающую пламя. Срезали, даже не повредив скважины. Так был побежден, потушен огненный столб, так померкло гибельное зарево над Шебелинкой. Жене и самому ясно, что о такой ночи можно сложить захватывающую поэму.

Как и следовало ожидать, Анатолий спросил:

— Со стихами покончено?

Разобрался с налету. Такому можно все объяснить, поймет. И поможет поступить по-мужски.

— Тут разве до стихов? Заберешь меня отсюда, скажи?

На исчерна-загорелом лице трудно было прочесть ответ. Брат долго молчал, потом пожаловался на то, что продрог. Они встали, под одним пиджаком зашагали к дому. Было и вправду свежо.

Всякая мать, увидев своих сыновей голодными и продрогшими, прежде всего бросится их кормить, заставит согреться — к разговору приступит потом. Надежда Андреевна, уже не в нарядном, а в домашнем пестреньком платье, хлопочет возле плиты. Подрумянивает на сковороде куски кулебяки, разливает по чашкам чай. А ведь до этого, до того как в прихожей послышались голоса Жени и Анатолия, она, уложив мужа, битый час проторчала без дела в гостиной. Не было сил заняться хотя бы уборкой. Сейчас силы нашлись.

— Толик, дать к ветчине горошку? Женя, не обожгись!

Пусть чаевничает, негодник, пусть набивает рот всем, что осталось в салатницах и на блюдах! От расплаты все равно не уйдет. Придется ему, голубчику, объяснить матери, куда подевался «Шаляпин», откуда взялась «мачеха».

Наевшись, Женя потянулся и громогласно зевнул. Зато мать его не зевала. Пальцы ее легли на плечо, обтянутое новой тенниской.

— Ну? Давай отвечай…

— Отвечу я! — быстро сказал Анатолий.

Мать узнала историю, которая началась с облысевших кистей, а кончилась пропажей Шаляпина. Анатолий сделал попытку — не просто, а с философией! — разобраться в том, почему Женя не рискнул обратиться к родителям. Тут уж мать взорвалась. Тут пошло…

— Мы же и виноваты! — Вилка, при помощи которой она снимала с блюд несъеденные закуски, чтобы по-хозяйски убрать все остаточки в холодильник, описав дугу, плюхнулась на пол. — Вот как, не рискнул обратиться? Его, видите ли, смущает то, что несчастный отец гнет спину ради лишней копейки? Он уже готов совсем от родителей отказаться!

— Тоже скажешь… — пробурчал Женя и вдруг расхрабрился. Он знал, что у них с братом по поводу «липшей копейки» единый фронт. — Слушай, мама, мы уже сто раз говорили: ничего нам не надо. Пана зря мучается.

— Как это — зря?! Ты ему за эти мучения «спасибо» скажи. Он такой… Он не умеет устраивать финансовые делишки, как некоторые. (Сыновья понимали, кто эти некоторые.) Вы же не хотите, чтобы ваш отец стал ловчилой, использовал свою должность, добивался незаслуженных премий? Вы же сами будете против.

Всякий нормальный сын будет против. Слышала бы мама, как сегодня в тупичке у ларька они с Анатолием рассуждали о том, до чего им ненавистны ловчилы (даже в школе такие имеются: навострились не столько знания получать, сколько отметки). Анатолий считает, что все эти мошенники да проныры нарочно давят на честных людей, стараются, чтобы все за ними тянулись. Еще позволяют себе не уважать тех, кто живет «не на уровне». У той же Иркиной матери это на каждом шагу. Не уважает! А сама никогда нигде не работала.

Толик еще на улице рассказал брату примечательный случай. Дело было давно, когда семья их, еще не оправившись от войны, была от «уровня» на космическом расстоянии… В их домишко в Сокольниках нагрянула гостья, вползла, как змея, в своих меховых ботиночках и шубке из какого-то знаменитого меха, удачно добытой через знакомого продавца. Вползла и, разумеется, стала ахать и охать по поводу их неустроенного житья-бытья! Мать до того застыдилась, что скорей втихомолку послала Толика поснимать с веревок белье. Что, если распрекрасная Зоя Леонидовна надумает вползти и на кухню, а там после стирки полно белья. Очень неважного, с виду просто солдатского, да еще залатанного, подштопанного, — вот позор! Наверное, у мамы в ту убийственную для нее минуту заранее вертелось на языке: «Не взыщите!»

«Не осудите» да «не взыщите». Нет, Женя непременно уедет! Тем более в школе к нему без конца придираются. Стены лохматятся — отвечай! Мачеху тебе навязали — снова выпутывайся.

В кухне все гремело:

— От родителей отказаться! Растишь… Ночи не спишь…

— Мама! — сказал Анатолий, положив ладонь на ее загрубевшую от домашней работы руку. — Тебе же нельзя волноваться.

— Мама! — вырвалось и у Жени.